залось напрасным и если Рене покинул ее в такую тяжелую минуту… Уйти и оставить ее одну сегодня!.. Сегодня, когда он ей так нужен!
Прошло несколько дней. Брат и сестра были необычайно молчаливы; она, плотно сжав губы, смотрела тоскующими глазами; он, казалось, был поглощен своими мыслями. Анжелика изо всех сил старалась помочь им благочестивыми советами, — она так и не научилась понимать, что иногда людей лучше оставлять в покое. Анри посматривал на них грустно и нерешительно: ему очень хотелось выразить свое соболезнование, но, познав на горьком опыте, что с этой непонятной и трудной парой нужно обходиться осторожно, он не мешал им переживать свое горе в одиночестве, хотя и не понимал такой потребности. Маркиз же все понимал и не заговаривал с ними.
Друг с другом они были так же сдержанны, как и со всеми остальными. Но однажды вечером, когда они остались вдвоем, Рене наконец заговорил.
— Ромашка… — тихо начал он и запнулся. — Я хочу тебе сказать, Ромашка…
Маргарита отчужденно молчала, и он с трудом договорил:
— Я скоро уеду.
— В Париж? Еще до сентября?
— Нет… очень далеко. И вернусь только года через три-четыре.
Маргарита резко приподнялась. Рене так и не смог привыкнуть к этому напряженному, неловкому движению — ему всегда становилось тяжело. И сейчас он тоже отвел глаза.
— Куда ты едешь? — зло спросила она.
— В Южную Америку. Туда отправляется экспедиция, и я буду в ней географом.
Она молчала, прерывисто дыша.
— Когда…
— Мы отплываем из Марселя первого октября.
— Нет, я не о том… Когда ты принял это назначение?
— Мне предлагали это место незадолго до того, как я приехал сюда. Сначала я отказался, а потом… — он поднял на нее глаза, прочел обвинение в ее взоре, отвернулся и неловко закончил: — А потом принял.
— Когда?
— На прошлой неделе.
— После визита доктора Бонне?
— Да. Сегодня я получил ответ. Меня включили в состав экспедиции. Я… это вовсе не так уж долго, только сначала так кажется.
Она не отрывала взгляда от его лица.
— Наверно, эта работа хорошо оплачивается? Поэтому ты и согласился, да? Он не ответил.
— Поэтому? По крайней мере, скажи мне все прямо.
— Да, поэтому.
Рене встал и начал ходить по комнате.
— Послушай, Маргарита, мы должны глядеть правде в глаза, — никакой другой возможности достать денег у нас нет. Да и что тут такого? Сколько народу ездит в тропики! Возьми хоть англичан — для них ничего не стоит съездить в Индию. Через четыре года мы вернемся, может быть даже через три. Возможно, они…
— Очень может быть. Но поскольку ты с ними не поедешь, не важно, когда они вернутся.
Смеясь и плача, она протянула к нему руки.
— Неужели ты думал, что я на это соглашусь? Мой милый глупыш! Подумать только — Южная Америка!
— Все уже решено, Ромашка.
У нее перехватило дыхание. Рене подошел к кушетке. Маргарита схватила его за руку.
— Но это невозможно!
— Это необходимо. Я тебе ничего не говорил, пока все окончательно не решилось, чтобы избежать напрасных споров. Я уже подписал договор, и они выслали мне деньги на предварительные расходы. Не надо… Ромашка, не гляди на меня так! Я же вернусь!
Рене высвободил руку и побежал за водой, напуганный выражением ее лица. Когда к Маргарите вернулся дар речи, между ними начался напряженный, мучительный для обоих поединок.
— Ты не имеешь права! — кричала она. — Это мое дело решать, какую цену я согласна платить за возможность излечения, — такую я не согласна!
— Согласна же ты вынести курс лечения доктора Бонне?
— Какое тут может быть сравнение? Это слишком дорого мне обойдется. Я ни за что не соглашусь! Потерять тебя на целых четыре года… отпустить в дикую страну, где тебя в любую минуту могут убить… Куда вы едете? В Чили? В Парагвай?
— В Эквадор, на северо-западные притоки верхней Амазонки. Мы выйдем из Гуаякиля, пересечем Анды и спустимся в Бразилию.
— Северо-западные притоки Амазонки! Но это же совсем не исследованный край! Тебя могут растерзать хищные звери или убить дикари… Нет, ты не поедешь!
— Но мы ведь будем вооружены, дорогая. Это большая экспедиция; нас поведет опытный человек, полковник в отставке, участник алжирской войны. Вместе с проводниками и носильщиками нас будет человек двадцать-тридцать. Это ведь совсем не то, что малярийные болота Центральной Бразилии, — мы пойдем по горам. Вот увидишь, я вернусь цел и невредим, а когда ты вылечишься…
— Рене, я не возьму этих денег! Подумай, чего ты от меня требуешь: чтобы я согласилась излечиться или получить надежду на излечение ценой твоей жизни. Я не пойду на это, твоя безопасность мне дороже ноги.
— Взгляни на дело с другой стороны, подумай, чего ты требуешь от меня: чтобы я остался дома, зная, что ты лишаешься единственного шанса на выздоровление.
— Нет, зная, что у меня остается моя единственная радость. У меня, кроме тебя, никого нет, Рене! Я не могу тебя потерять… я… не могу… — Она горько зарыдала.
Глядя на сестру, Рене почувствовал, что к горлу подступает комок, и закусил губу. Но он был непреклонен.
— Все уже решено, родная. Ты только понапрасну себя терзаешь.
Наконец Маргарита, обессилев, сдалась и в немом отчаянии спрятала лицо в подушку. Рене отправился в кабинет и сообщил отцу о своем решении. Ему хотелось поскорее со всем этим покончить. После ужасной сцены, которую он только что выдержал, ничто, казалось, не могло больше причинить ему сегодня боли. И чем скорее родные узнают о его предстоящем отъезде, тем скорее примирятся они с неизбежным. Для них же будет лучше, если они узнают правду сразу.
Тем не менее реакция отца на этот новый удар застала его врасплох. Сидя за столом, маркиз безмолвно выслушал сына, а когда Рене кончил, некоторое время сидел не шевелясь, прикрыв глаза ладонью.
— Она знает? — спросил он наконец.
— Да.
Рене ни словом не упомянул ни о Маргарите, ни о причинах, вынудивших его принять это решение, однако притворяться друг перед другом было бы ребячеством.
— Тебе удалось ее уговорить?
— Нет, придется обойтись без ее согласия.
— А Анри ты сказал?
— Нет еще, ни ему, ни тете. Я хотел, чтобы сначала узнали вы.
— Если хочешь, я пойду к ним вместе с тобой.
— Спасибо, сударь, так будет действительно лучше. И еще… если бы вы могли оградить Маргариту… чтобы они не беспокоили ее после моего отъезда. Она так тяжело это переживает.
— Я сделаю все, что смогу. Они, наверно, спросят, почему ты решил уехать.
— Я… не хочу об этом говорить.
— Разумеется. В таком случае, чтобы избежать в дальнейшем всяких разговоров — они могут быть очень неприятны для Маргариты, — может быть, объясним твое решение честолюбием? Карьера исследователя новых земель может показаться заманчивой для молодого человека, который должен сам пробиться в жизни. Тетя Анжелика, пожалуй, поверила бы в версию о неудачной любви, но эта роль тебе не очень-то подходит.
— Да, не очень. Благодарю вас, сударь. Хорошо, пусть будет так. Я не честолюбив, но мог бы быть честолюбивым.
— Да, — ответил маркиз, — большинство из нас не то… чем мы могли бы быть.
Он встал и оперся о стол обеими руками. Листок бумаги слегка затрепетал под его пальцами.
— На случай, если мы больше не увидимся, если ты почему-нибудь не вернешься или я тебя не дождусь, — я хочу тебе сказать, что мне бы хотелось… быть тебе не отцом, а братом. Роль брата, может быть, удалась бы мне несколько лучше, чем роль отца, и я был бы рад любому проявлению братских чувств с твоей стороны. Хотя, конечно, рано или поздно, ты бы все равно во мне разобрался. Некоторые вещи я понимаю очень хорошо. Иным взамен удачи дается ясность понимания. Ну что же, пойдем к тетке и Анри?
Когда они спускались по лестнице, Рене казалось, что его душат. Никогда в жизни не чувствовал он себя таким бездушным скотом — кем нужно быть, чтобы не найти ни единого слова в ответ! Но что он мог сказать?
После этого безмолвного спуска по лестнице было уже легко перенести возражения, мольбы и слезы, заполнившие следующий час. Все же Рене вздохнул с облегчением, оказавшись у себя в комнате, — это был тяжелый вечер.
— Пожалуй, нельзя вырывать все зубы сразу, — пробормотал он, бросаясь на кровать. — Даже у Исаака из Йорка вырывали только по одному в день.
По мере того как приближалось первое октября, ему стало казаться, что у него вырвали больше зубов, чем бывает во рту у одного человека. Каждый день тетка встречала его приготовления к отъезду новыми потоками слез, а Маргарита — протестами. Получение официального документа — согласно которому «Рене Франсуа де Мартерель, именуемый также Мартель», назначался географом, геологом и метеорологом «экспедиции, возглавляемой полковником Дюпре, которая направляется для исследования северо-западных притоков верхней Амазонки», вызвало в доме целую бурю. Один маркиз хранил молчание.
Дядя Гарри приехал из Англии повидаться с племянником и, проведя в замке три недели, вернулся домой грустный и озадаченный.
— Не могу понять, в чем дело, — сказал он жене. — Они все очень любезны и приветливы, но кажется, что все время ступаешь среди стеклянной посуды. Эта больная девушка смотрит ненавидящими глазами на каждого, кто приближается к ее брату. А Этьен! Он вежливо поддерживает разговор, шутит, а у самого такое лицо, словно он увидел призрак. Я было спросил Рене, чем вызван его отъезд, но он только молча взглянул на меня. Я убежден, что за всем этим скрывается какая-то трагедия. Он всегда был таким открытым, веселым мальчиком.
Рене действительно нашел прибежище в молчании. Ему хотелось только одного — поскорее уехать. Он не мог дождаться первого октября — тогда по крайней мере все будет кончено и он сможет сосредоточиться на работе. Однако, когда настал час расставания, оказалось, что Рене даже не представлял себе, каким будет прощанье с Маргаритой. До самого последнего дня девушка отказывалась примириться с отъездом брата, но когда настала роковая минута, она уже не спорила и не умоляла понапрасну, а лишь в немом отчаянии судорожно обнимала Рене.