Тихий Дон! Он открылся нам за старыми вербами — широкий, в самом деле тихий и светлоструйный, с золотыми песчаными плесами вдали, с острогрудыми лодками на берегу. Река быстро катила сверкающие под солнцем воды, и почему-то вспомнился вдруг «Шолоховский» пласт, мерцание угля на изломах. Это серебряное мерцание виделось теперь в бликах на воде. «Здравствуй, батюшка Тихий Дон!»
Что же ты, тихий Дон, мутнехонек течешь?
Ах, как мне, тиху Дону, не мутну течи!
Со дна меня, тиха Дона, студены ключи бьют.
Посередь меня, тиха Дона, белорыбица мутит.
Под высокими старыми вербами шофер Вася развернул машину. Мы достали кавуны, нарезали крупными ломтями высокий воздушный донской хлеб и, расстелив на траве газетку, принялись за походный завтрак.
Далеко в верховьях были видны старые шлюзы. Где-то еще дальше, за этими шлюзами, плескалось среди степи молодое Цимлянское море.
Над рекой прозвучал басовитый гудок. Из-за зеленого, поросшего лозняком мыса, точно в сказке, выплыло белогрудое судно. Издали было трудно разобрать его назначение, но скоро мы увидели самоходную баржу. На высоком борту белела крупная надпись: «ВОРКУТА». Самоходное судно поравнялось с нами, и мы удивились его размерам: морской корабль!
На берег с шумом накатывались волны. После них оставались на песке пучки соломы, арбузные корки. Станичные гуси, пришедшие к Дону поживиться чем-нибудь, тут же набрасывались на любимое лакомство.
Сочные кочетовские арбузы привлекли назойливых ос. Мы яростно отмахивались от них, но осы наседали.
С верховьев реки пришла еще одна самоходная баржа, «ПСКОВ». У станицы Кочетовской Дон делает резкий поворот на юг, суда уплывали в том направлении и скрывались за высоким правым берегом.
Все здесь, на берегу Дона, казалось необычным, все волновало. Невдалеке, у самой воды, старый казак чинил рыбачью лодку. Разговор завязался сам собой.
— На рыбалку готовитесь, дедушка?
Старик сбил на затылок полинявший картуз, вытер рукавом лоб:
— Надо починить, обещал племянник приехать в отпуск.
— Издалека?
— В Шахтах проходчиком работает.
— А что, рыба в Дону не перевелась?
Старый казак посмотрел в речную даль и ответил с огорчением:
— Конечно, не то что раньше. В старину здесь саженных осетров ловили, а стерляди и разной белой рыбы в реке как в хорошей ухе, когда ложкой не провернешь. Перегородили Дон, дорогу рыбе закрыли, осталась мелюзга.
— Говорят, Михаил Александрович — хороший рыбак, бывает он в Кочетовской?
— Как же! Шолохов — человек наш, с народом живет. Приедет — со всеми поручкается. А рыбак он знаменитый, это верно.
За станицей Кочетовской на огромном, похожем на аэродром займище, где и в самом деле стоял самолет «кукурузник», трава еще зеленела и дорога змеилась вдоль правого берега Дона.
Недалеко от хутора Коныгина, у хилого мостика через Сухой Донец, мы столкнулись с необычайной картиной. Возле берега, держа в поводу боевых коней, сидели на бревнышке казаки времен гражданской войны. Оседланные кони мотали головами, легонько покачивались стремена. У казаков через плечо были надеты карабины, сбоку висели казачьи шашки, все как в ту грозную пору...
Наше недоумение рассеялось, когда мы увидели поодаль автобус киностудии. Группа «Мосфильма» снимала картину по рассказу М. Шолохова «Жеребенок».
Я вглядывался в группу казаков, стараясь разгадать: кто же из них славный казак Трофим, который спас жизнь беспомощному жеребенку, расплатившись за свою жалость к нему собственной жизнью?
После съемок казаки сели на коней. Трудно было не залюбоваться тем, как они скакали по мосту на легких, резвых красавцах дончаках. Группу казаков возглавлял белобородый старик, молодо гарцевавший на тонконогой изящной лошадке с белыми чулками на передних ногах.
Казаки умчались, только пыль из-под копыт, маячили в облаке дорожной пыли спины всадников с ружьями через плечо да взмахивала чья-нибудь рука с плеткой.
За хутором Коныгином недалеко и станица Раздорская. Она разбросала узкие улицы вдоль высокого берега Дона. В центре — добротные казачьи курени под железными крышами. Всюду видны телевизионные антенны — принимают передачи из Ростова-на-Дону.
Возле клуба, лузгая подсолнухи, толпилась молодежь. Афиши извещали о предстоящем кинофильме.
Крутой поворот направо, в гору, был выездом из станицы. Ребятишки-казачата со школьными портфелями, в красных галстуках поравнялись с машиной. Один из озорников остановился у края дороги и, подражая милиционеру, поднял левую руку вверх, а правую вытянул вдоль груди: давал машине «пропуск». Под веселые ребячьи крики машина, натруженно гудя мотором, взобралась на вершину правого берега, и скоро синий Дон скрылся внизу за крутым спуском.
Люблю я степные просторы и знаю: никогда степь не бывает скучной. Если кончилась чарующая весна с россыпью полевых цветов, ароматным ветерком и парящими в небесной синеве коршунами, приходит медовое лето, кончилась эта пора, наступает осень — в степи пахнет дынями и чем-то еще, непередаваемо сладким, родным.
Почему-то всегда при виде степных курганов — седых могил древности — в памяти возникает картина Васнецова «Три богатыря». Так и видишь: восседает на могучем коне Илья Муромец, глядя вдаль из-под ладони. На руке у него висит тяжелая булава, поперек седла — копье. Добрыня Никитич, на белом скакуне, с красным щитом и полуобнаженным мечом, тоже глядит в степь. Юный Алеша Попович только что выпустил стрелу и держит в левой руке лук. Ветер развевает гривы богатырских коней, шлемы поблескивают на солнце...
Сказочным богатырем назвал исследователь Донского края С. Номикозов каменный уголь. Богатырь-уголь преобразил ростовскую степь, благо было где разгуляться его могучей силе. Но вот появились у него соратники: под Миллеровом обнаружена нефть. Давно горят в донской степи факелы природного газа. Уголь, нефть и газ — вот какие три богатыря вышли ныне в степь ростовскую! Газ — самый молодой из них, и ему принадлежит будущее.
Привольная, урожайная на хлеб донская земля принимает новую красоту — красоту индустриального края. Это голос времени, характер нового века.
Белоснежное двухпалубное судно стоит правым бортом у бетонированного причала. Еще не убран трап, еще матросы везут тележки с чемоданами, суетятся провожающие. Какой-то толстяк в соломенной шляпе и вышитой украинской рубашке, перегнувшись через перила, что-то кричит женщине: она стоит на берегу и, улыбаясь, машет рукой.
Теплоход «Онега» отправляется из Ростова-на-Дону в Азовское море.
Над рекой звучит протяжный бархатный баритон: гудок отправления. Матросы убирают трап. Теплоход, вспенивая воду, боком отходит от берегового причала и как будто становится выше. Это кажется, потому что причал был высоким и почти достигал второй палубы. Сейчас зеленоватая речная вода плещется ниже линии иллюминаторов.
Город Ростов-на-Дону, речные пляжи, ажурные пролеты железнодорожного моста, баржи, буксиры — все уплывает. Берега Дона становятся низкими, заросшими зеленой травой. Невысокие гладкие волны, словно из густого масла, грядами идут за теплоходом. Судно скользит плавно, обгоняя моторные катера, рыбачьи лодки, плывущие вниз по реке.
Восьмой час вечера, но солнце еще светит. Лучи его по-осеннему теплые, ласковые. На белесо-блеклом небе ни единого облачка.
Проплываем мимо рыбацкого поселка с пышно-зелеными акациями на берегу. Домики поблескивают окнами и повторяются в реке вместе с деревьями. Металлические бакены покачиваются на волнах и тоже отражаются в воде. Ребятишки голяком на мокрых лошадях и плывут на них вдоль берега. У коней головы запрокинуты кверху, лишь торчат храпы и уши.
Солнце садится, его лучи бьют в гладкую воду, слепят глаза. Вода в реке тепло-зеленоватого цвета.
Я стою на верхней палубе. Передо мной открываются необозримые просторы Дона, картины меняются, как в киноленте. Вот проходим на виду у голубоватой пристани. Между нами и берегом рыбак в лодке. Его удочка, лодка и сам он отражаются сначала в зеркально-гладкой, потом в колеблющейся воде. Стая гусей, плывущая вдоль берега, тоже начинает покачиваться на гладких волнах. Вдруг в тишину ворвался белый речной трамвай, юркий, быстрый, деловой. Он пересек ослепительную полосу солнца на воде и устремился мимо нас к голубой пристани. Отражение прибрежных деревьев и строений закачалось. Речной трамвай не стоял и двух минут, торопясь, отчалил и, урча мотором, поплыл вверх по реке.
Вдали показались мачты высоковольтной линии, шагнувшие с берега на берег через Дон. Над водой, как струны, повисли провода.
Русло реки круто поворачивает вправо, и теплоход скользит мимо купы зеленых деревьев, мимо синих домиков пионерского лагеря. Скоро и эти домики, смотрящиеся в Дон, скрываются позади.
Плавное течение речного судна действует успокаивающе. Вот и сейчас на теплоходе тишина. Пассажиры вышли на палубу и любуются видами, проплывающими мимо. Рядом со мной, опершись на перила, стоят девушка и парень. Теплый ветерок овевает лица. Девушка то и дело поправляет волосы.
— Нет, ты должна понять, как это устроено, — говорит парень и шарит у себя в карманах. Он достает перочинный ножик, открывает лезвие под прямым углом. — Смотри, вот это комбайн... — пальцем он ведет по рукоятке ножа, потом переходит на лезвие, — а это бар комбайна, не тот, что пивом торгует... Так называется режущая часть машины. Бар заводят в нишу — специальную выемку в угольном пласте, — потом включают мотор, и режущая часть, в данном случае бар, начинает подрезать пласт, выпиливать уголь, зажатый между кровлей и почвой. Понимаешь?
— Понимаю, — тихо отзывается девушка и глядит на парня преданными, доверчивыми глазами.
— Ну вот, слушай дальше... Как работает комбайн? Он сам себя тянет на канате, как паук. Понимаешь?