— Понимаю, — с улыбкой отвечает девушка, и чувствуется, что она не много поняла из рассказа горняка, влюбленного в свое дело.
Они стоят, прижавшись плечом к плечу. У парня лицо серьезное, ему очень хочется объяснить своей подружке, как это хорошо придумано в жизни, что машина сама рубит уголь в недрах земли.
— Понимаешь? — то и дело спрашивает он.
— Понимаю, — мягко отвечает она и улыбается. В ее глазах тихое девичье счастье.
Солнце легло на горизонт. Чайки парят над нами. Скользит бесшумно теплоход навстречу морю Опять крутой поворот вправо. Дальний берег уже в сиреневой дымке. Там древний порт Азов. Обходим покачивающиеся на воде речные буи. Но вот «Онега» поворачивает так круто, что солнце оказывается у нас впереди и лежит на воде огненно-пламенной полосой.
Пассажир, паренек в тельняшке, глядя на солнце, говорит старой женщине, которая задумчиво смотрит перед собой, подперев щеку ладонью:
— Есть рыбацкая примета: к вечеру море красно — моряку плыть неопасно.
Старушка отвечает в тон моряку:
— Какова вечерняя заря, таков другой день.
Кончается Дон. Уже скоро девять часов вечера, а еще светло.
Берега Дона зелены от старых ив. Уже нигде не видно пристаней. Совсем близко море. Это заметно по ветерку: он стал солоноватым и свежим. Горняк снял с себя пиджак и набросил на плечи девушки.
— Тебе не зябко?
— Хорошо мне, — отвечает девушка.
Выходим в открытое море.
Месяц, стоящий в небе, сеет призрачный полусвет. Теплоход скользит плавно, волны в море еще невысокие, как в реке. Вода трепещет легкими, теперь уже лунными бликами.
Ветерок свежеет. Девушка кутается в пиджак, прижимается теснее к теплому плечу горняка. Вода в море меркнет, она уже цвета старого серебра. Впереди замигали огоньки — слева белые, справа красные. Погаснет огонек и вспыхнет, погаснет и снова загорится. Зовут, зовут в открытое море огни. Это бакены указывают нам дорогу.
Уже сумерки, и кажется, что не огоньки горят впереди, а кто-то высекает искры — так их много, далеких, приглашающих огоньков.
Над нами в темном небе высветлилась звездная дорога. Почему-то торжественно и грустно от таинственного мерцания огней в морском просторе. Зовите, мигайте, далекие огни! Когда-то здесь плавали греки. Это древняя морская дорога. Тогда только по звездам водили суда, по вечным огням вселенной.
На теплоходе тишина. Проплываем мимо звуковых бакенов: покачиваясь на волнах, они все время позванивают. Звуковые сигналы нужны в море на случай тумана, когда не видно огней.
— Петя, а кто зажигает в море бакены? — тихо спрашивает девушка, и паренек старательно, точно ребенку, рассказывает подруге, как энергия солнца сама заряжает аккумуляторы бакенов и превращает тепловую энергию в энергию света.
Объясняя, парень снова спрашивает:
— Понимаешь?
— Понимаю, — отвечает девушка, и в мягком голосе ее звучит затаенная радость.
Они разговаривают о спутнике, смотрят в темное звездное небо. Девушка легонько вскрикивает, приняв падучую звезду за спутник.
— Наверно, он пролетает сейчас над нашей Гундоровской, — шутит парень, и оба смеются.
Пассажиры расходятся по каютам. На палубе только парень с девушкой да я — невольный свидетель их счастья.
Над морем царит луна — расстелила по воде от края до края серебристую дорогу, и она трепещет, точно живая. Море спокойно. Слышно, как мирно плещутся волны о борт теплохода.
Меня трогала их спокойная, уверенная дружба. Поразительно, что всю дорогу они ни словом не обмолвились о любви, а говорили о чем угодно: о машинах, лебедках, о какой-то тете Гале, которой нужно послать деньги, но такая нежность друг к другу чувствовалась за этими «посторонними» разговорами. Поистине любые слова понятны, если их произносит любимый.
Час ночи. Только что скрылись огни Таганрога. В открытом море снова вспыхивают сигналы бакенов. Наш теплоход продолжает путь через море к Ейску. Рано утром меня будят шум и суета пассажирской посадки. Слышны за окном каюты крики: «Сюда неси чемодан», «Ивановна, подержите девочку». Пассажиры переговариваются по-южному. «Тю, на чемодан же ж поставь».
Стоим в порту Ейска. Горы вещей сложены у стенки под моим окном. Утро раннее, солнечное. Виден причал, деревянные сваи, отраженные в воде. Могучий портовый кран, похожий на жирафа, грузит песок в железнодорожный вагон. С правого борта промелькнул белый буксирный катерок. Видны спасательные круги, висящие на стенках капитанского мостика. Матрос ведром на длинной веревке ловко, прямо с борта черпает из моря воду, моет палубу.
Гудок густой, как звук фагота. Еще гудки — один протяжный, три коротких. Отчаливаем, однако, не своим ходом, нас разворачивает тот самый катерок, на котором матрос мыл палубу. Катерок повернул теплоход носом к выходу из порта и заглушил свой мотор, словно отдыхал. На борту буксира видна надпись: «Кубань». На капитанской рубке сзади написано: «Берегись буксира!» Похоже, что крохотный буксир-катерок стращает: «Берегись, а то увезу!»
Наш белогрудый теплоход скользит по морю мимо рыбацкой шхуны «Запорожье», мимо элеватора, мимо длинного мола, на котором сидят рыбаки с удочками. Море спокойное — ни всплеска, ни ветерка.
Долго плывем поперек азовских соленых просторов в сонной, согретой солнцем вялой тишине. Обогнали буксир с баржей: везут керченский агломерат[1] для доменных печей «Азовстали».
После полудня показались вдали туманные очертания берега. Это город Жданов, порт Донбасса. За этим шумным портом, где собрались флаги многих стран, за его прибрежными парками и белоколонными санаториями простирается на сотни километров на север, на восток и на запад угольный край, шахтерская земля. Здесь жил первый богатырь Донбасса — Никита Изотов и его соратники — Ермачок, Стаханов, Александр Степаненко. Теперь здесь трудятся новые поколения героев — прославленные горняки наших дней.
В станице Вешенской на Дону произошла знаменательная встреча, или, как шутили шахтеры, встреча «на высшем уровне». Славный забойщик Краснодона, Герой Социалистического Труда Николай Мамай приезжал к писателю Михаилу Александровичу Шолохову. Сердечно принял он гостя, крепко обнялись два сына великого народа.
Мамай привез Михаилу Александровичу символ горняцкой судьбы — подземную лампу шахтера. Очень тронул писателя подарок, и он сказал, что отныне эта лампа всегда будет стоять на его письменном столе.
Породнились навеки два сердца, два брата — шахтер и писатель.
Краски осени легли на донецкую землю.
Небо густо-синее, чистое, холодноватое. На его ярком фоне отчетливо видны черные треугольники шахтных терриконов, дымят вдали заводские трубы.
Белые хатки шахтерских поселков увешаны желтыми гирляндами кукурузных початков. На крышах сараев греются на солнце оранжевые тыквы.
В посадках вдоль дорог, в парках и садах — листопад. Укрыли выжженную, покрытую пылью траву багровые, желтые листья кленов, тополей, дубков.
Плывут в чистом воздухе паутинки, вспорхнет редкая поздняя бабочка. Воробьи сидят на проводах, взъерошив перышки, они собираются стаями — так легче бороться за жизнь...
На полях, где недавно зеленели заросли подсолнуха, теперь торчат одни палки. Кукуруза шелестит сухими лентами листьев.
Унылая пора, очей очарованье,
Приятна мне твоя прощальная краса...
К вечеру поплыли облака — низкие, черные. Над ними в вышине навалены вороха белых облаков. Вот солнце скрылось, снопы его лучей, как прожекторы, косо просвечивают сквозь облака на землю. Небо заиграло красками. Нижний слой облаков засветился золотом, верхние стали пунцово-красными, сиреневыми, малиновыми. Все это переливалось одно в другое и тускнело, вспыхивало и снова гасло. Длинные тучи перерезали солнце двумя черными мечами.
Стемнело. Засверкали звезды. Луна сеяла серебристо-призрачный полусвет.
В рудничных поселках, на улицах, в парках по-осеннему тихо. Лишь возле шахты на просторной площади звучит репродуктор. Из Москвы передают песни революции. Хор молодых голосов негромко и задушевно поет:
Там, вдали за рекой,
Уж погасли огни...
В небе ясном заря догорала.
Сотня юных бойцов
Из буденновских войск
На разведку в поля поскакала.
Всю ночь до рассвета плавала, ныряла в облаках полная луна. А когда замерцала на востоке бледная полоса зари — застрекотал на скошенном поле трактор. Он готовил землю под новый посев.
Осень — пора плодов. В эту пору все чаще и неспокойнее задувает ветер. У него свои дела: он расселяет по земле семена растений. Давно отцвели травы, ветер разнес их семена. Далеко разлетелось от материнского дерева крылатое семя кленов, летят по ветру стручья белых акаций, катятся по полю сухие шары перекати-поля, они мчатся, подпрыгивают и щедро сеют семена на своем пути.
Хорошо. Земля это любит: пали семена в землю — продолжается жизнь...
ЭТО БЫЛО В КРАСНОДОНЕ
Сердце твое лишь на мить
зупинилось
И знову в безсмертi
забилось, забилось.
Стояла поздняя осень, шли затяжные, беспросветные дожди, и дорога на Краснодон разлилась точно река: машины застревали в липкой, невылазной донбасской грязи.
Казалось, ничто не могло двигаться в такое ненастье: укрылись в гаражах машины, спрятались в домах люди. В ночном небе сквозь монотонное хлюпанье теплых дождевых струй слышалась тревожная перекличка диких гусей.
Птицы улетали в теплые края и были застигнуты непогодой. Всю ночь грустные гортанные крики то затихали, удаляясь, то снова возникали где-то низко, над самыми крышами. Порой думалось, что над городом в ночи кружат одни и те же птицы. Может быть, они сбились с пути или коршун разметал стаю — и вот летают гуси, кличут матери детей...