Только на рассвете мы узнали, что так на самом деле и случилось: большая стая гусей, отбившись от главной массы, всю ночь летала над Краснодоном. Кто-то видел, как птицы садились в балке Сухой дол и только утром опять улетели. Немало их погибло в то горькое непогодье...
Случай с перелетными птицами чем-то напоминал мне краснодонскую трагедию, когда, вдруг лишившись партийного руководства, брошенного фашистами в застенок, горстка уцелевших от ареста комсомольцев-подпольщиков стремилась вырваться из кольца врагов. Они то уходили из Краснодона, стремясь пересечь линию фронта, то, наткнувшись на преграду, возвращались обратно. Немногим из них удалось тогда спастись.
Утром мне показали место казни молодогвардейцев. Над стволом заброшенной шахты № 5 громоздился жутким памятником взорванный копер. Его перекрученные стальные балки, точно заломленные от боли руки, поднимались к небу в молчаливой мольбе. Старый террикон скорбно возвышался неподалеку. Порода на его морщинистых склонах стала от времени бурого цвета, а на вершине ярко-багровая, точно кровь, стекавшая потоками до самого низа.
Трудная доля досталась юным героям. В одну ночь они пережили слишком много: жаркую радость несломленного духа, боль измены, звериную месть врага и гибель надежд.
Тогда все еще было свежо в памяти: и война и вся героическая, гордая эпопея краснодонцев-подпольщиков, и каждый клочок земли в этом маленьком шахтерском городке, казалось, хранил в себе их бессмертие.
И вот я снова в Краснодоне. С трудом узнаю старые приметы, да и не осталось их почти.
От самого Ворошиловграда до Краснодона и дальше, к берегам Донца, пролегла гладкая, голубая под слепящим солнцем асфальтовая дорога.
При въезде в Краснодон, сразу же за шахтой № 2-бис имени «Молодой гвардии», там, где раньше была степь, теперь стояли дома, целая улица красивых двухэтажных, с балконами, новых домов.
В центре города, возле школы имени Горького, где учились многие краснодонцы-подпольщики, на просторной площади воздвигнут величественный памятник из бронзы и гранита. На круглом шестиметровом пьедестале — пятеро юных героев, боевой штаб «Молодой гвардии» — Олег Кошевой, Ульяна Громова, Сергей Тюленин, Любовь Шевцова, Иван Земнухов, — замерли неподвижно под знаменем Родины, как вечные часовые.
Суровы лица отважных. Поднял трепещущее на ветру знамя Олег Кошевой, прижала к жаркому сердцу полотнище знамени, припав, как в клятве, на колено, Уля Громова. Устремил вдаль свой гневный взгляд Сергей Тюленин. Порыв борьбы в облике Любы Шевцовой. Спокоен и решителен Иван Земнухов.
...С волнением входишь в музей «Молодой гвардии». Под стеклом витрины беленькая блузка Нины Старцевой, старательно вышитая голубыми и черными нитками по воротничку. И тут же самодельный кинжал, принадлежавший этой девушке. Должно быть, нашла она этот кинжал в земле, а может быть, подарил кто-либо из мальчишек в трудную минуту жизни. Кинжал плохонький, конопатый от ржавчины, но аккуратно вычищен, и вместо истлевшей старой рукоятки выстругана новая — грозное оружие вчерашней пионерки. Девушка не могла примириться с фашистской неволей и готовилась к смертному бою. Тем, кто остался в тылу врага, вместе с оружием вручали судьбу Родины — ее честь, ее будущее, всю ее, родную до слез, добрую и строгую мать-Родину. Как же было не сражаться и не идти бесстрашно на смерть за нее!
Немые документы времени! Если вдуматься в них — какая глубина нерассказанного вдруг откроется сердцу, и видишь за молчаливыми вещами живую жизнь, оборванную в самом начале.
Вот большая, во всю стену, картина — Олег Кошевой перед палачами. Четверо гитлеровцев сидят за столом в камере пыток, а перед ними со связанными руками, в разорванной рубахе стоит гордый комиссар «Молодой гвардии» шестнадцатилетний Олег Кошевой. Гитлеровцы смущены железной выдержкой юноши. Один из них мрачно опустил голову, будто задумался.
С особой лютостью фашисты истязали коммунистов, надеясь, что при виде их мучений комсомольцы струсят и расскажут все. Но стойкость отцов была для молодежи примером. Евгений Мошков под пытками крикнул врагам: «Вы можете меня вешать! Слышите? Все равно не заслонить солнца, которое взойдет над Краснодоном!»
Не всякая смерть есть трагедия и поражение. Их смерть была победой.
Каждой весной на могилах комсомольцев-подпольщиков распускаются цветы. И растет на земле Краснодона новое поколение борцов. Кто же они, наследники героической славы?
Установилась традиция — присваивать почетное звание «Молодогвардеец труда» тем, кто отлично работает.
Одним из первых это высокое звание получил Афанасий Андрюшкив, забойщик шахты № 1-бис имени Сергея Тюленина. Приехал он в Краснодон по путевке комсомола, никогда прежде не видел угольных шахт и не знал, как добывают уголь. Невысокого роста, рыжеватый паренек сохранил в себе что-то от сельского жителя. Но в горном деле он уже обгонял опытных мастеров. Местные газеты писали о нем статьи, печатали его портреты — знаменитым человеком стал в Краснодоне молодой забойщик Андрюшкив. Даже горняки-старожилы говорят: «У тебя, Афанасий, талант шахтера». Вот как — талант!
Андрюшкив улыбается, смущенный высокой и, по его мнению, незаслуженной похвалой. Но на самом деле похвала была справедливой и далась ему нелегко.
Поначалу, как все молодые шахтеры, Афанасий никак не мог овладеть трудным искусством забойщика. Болела спина, то и дело ломались «зубки» отбойного молотка. Угольный пласт не давался. Случалось, выпивал за смену в жарком забое по две фляги воды. Тяжело, ой как тяжело! А молодогвардейцам легко было? А тридцати шахтерам Краснодона, которых фашисты закопали живыми в землю, легко было?
Такие думы зажигали молодого забойщика. В душе поднималась ярость и досада на себя. Неужели не устоит он? Однажды сорвавшимся коржом[2] поранило руку. Можно было выехать на‑гора́, перевязать рану. Но кто будет за него рубить уголь? Решил пересилить боль болью: это нужно было для борьбы с самим собой, для закалки характера. Кто-то из шахтеров посоветовал присыпать рану угольной пылью. Ничего, до свадьбы заживет! И рана, словно подчинившись его воле, затянулась.
Себя победил, но угольный пласт не стал мягче. Казалось, еще труднее было рубить его, держа на весу тяжелый отбойный молоток.
В один из таких трудных дней пришел Андрюшкив к комсоргу шахты. Зачем пришел — сам как следует не знал. Устало опустился в кресло и тяжело вздохнул.
— Что, Афанасий, тяжеленько?
— Есть трошки... — слабо усмехнулся Андрюшкив.
— Собирайся, завтра поедем работать вместе.
Андрюшкив и комсорг на другой день спустились в лаву. Сперва рубил уголь комсорг, Андрюшкив крепил за ним. Потом взял молоток Афанасий. И то ли подметил он что-то новое в работе комсорга, то ли поддержка окрылила — дело пошло лучше.
В конце смены комсорг сказал:
— Я ведь сам когда-то пережил такое, а потом старик шахтер сказал мне: «Легко дается — дешево ценится». Задумался я над его хитрыми словами и понял намек: трудно дается — дорого ценится. Вот что хотел подсказать мне старый горняк. Значит, если тебе дается дело трудно, то полюбишь его.
Трудно дается — дорого ценится. Значит, надо не бояться трудностей, а искать их!
И Афанасий взялся за учебу. Он приглядывался к опыту старших, взял в библиотеке брошюру по горному делу и там вычитал, что надо хорошо знать инструмент. И он, как солдат винтовку, стал разбирать и собирать свой отбойный молоток, изучал его характер.
Постепенно накапливался опыт. Теперь он, работая, уставал меньше, а угля выходило больше.
Наконец пришел успех: ему удалось нарубить за смену семь норм. Так молодой шахтер победил свою нерешительность, свою неопытность. Он полюбил всей душой горняцкий труд, и эта любовь делала его талантливым.
Пришло лето. Афанасий получил отпуск и поехал в свой тихий приднепровский край, в село Дубовцы.
Младший брат жадно расспрашивал его о жизни в шахтерском краю, и все, что слышал, представлялось ему заманчивым и увлекательным. Но Афанасий под конец сказал брату, что ехать ему в Донбасс рановато, что шахтерский труд тяжелый и требует серьезности, твердого характера и упорства.
Младший Андрюшкив промолчал тогда, а потом следом за братом приехал в Донбасс. Афанасий встретил его хмуро.
— Значит, не послушался меня?
— Не послушался, — улыбнулся младший.
— Ну, смотри! Трудно покажется — не хнычь, помни, что приехал на родину молодогвардейцев.
На другой день младший Андрюшкив попросился с братом в шахту. Они ходили и лазили по темным подземным выработкам. Младший как зачарованный освещал каждый уголок, улыбаясь, трогал играющий искрами в свете лампы угольный пласт. Особенно понравилось ему, как старший брат, будто опытный горняк, учил его, как находить дорогу в шахте по приметам: по воздушной струе, которая всегда тянет в одном направлении, по канавке, где вода течет к стволу. Даже по рельсам с потухшей лампой в полной тьме можно найти дорогу к стволу. Интересно, похоже было на игру. Старший Андрюшкив радовался, что братишка слушает его с увлечением. «Пожалуй, выйдет из него шахтер», — думал Афанасий, когда братья, уставшие от длинных переходов больше, чем от работы, выезжали в клети на‑гора́.
Так начались в селянском роду Андрюшкив шахтерские традиции. Из поколения в поколение будет теперь переходить у них горняцкая гордость и благородное шахтерское мастерство.
Краснодон — город комсомольской славы! Он зовет к себе молодежь со всех концов земли.
Приехал сюда слесарь-монтажник Петр Забашта. Интересно сложилась судьба у этого невысокого, с кучерявой шевелюрой и спокойными темными глазами паренька. Родился он в украинском селе. Но его всегда влекло в загадочный край, где дымил Донбасс. Там в годы войны жили и боролись любимые его герои — краснодонские комсомольцы. О них он знал со школьной скамьи, играл с ребятами в Сергея Тюленина. А когда подрос и поехал учиться в днепропетровскую школу, в его деревянном сундучке-чемоданчике не было ничего, кроме чистой майки и романа Фадеева «Молодая гвардия» в потрепанном донельзя переплете. Петя мечтал о том, чтобы его жизнь была бы хоть каплю похожа на жизнь Сережи Тюленина.