...Над поселком у самого поворота на Изварино возвышается гора. До войны там собирались пионеры и жгли костры. Высоко над городом пылал огонь. Пионерка Первомайской школы Уля Громова читала товарищам стихи, рассказы. Притихшие ребята, блестя глазенками, с восхищением слушали, как она читала:
«Русь! Русь! Вижу тебя, из моего чудного прекрасного далека тебя вижу... Какая... непостижимая, тайная сила влечет к тебе? Почему слышится и раздается немолчно в ушах твоя тоскливая, несущаяся по всей длине и ширине твоей, от моря до моря, песня?.. Русь! Чего же ты хочешь от меня?.. Что глядишь так, и зачем все, что ни есть в тебе, обратило на меня полные ожидания очи?»
Искры взлетали над костром и, медленно угасая, падали на землю, и звучал в тишине мягкий, задушевный голос Ули.
Она прожила жизнь короткую, но яркую, как падучая звезда, оставив в жизни огненный след и поразив людей своей Верностью.
...Твое будущее беспредельно, Уля. Твоя нетронутая красота, твои несбывшиеся мечты повторятся, и оживут, и сбудутся в тысячах твоих младших подруг, которые ходят сегодня по улицам советских городов и сел с пионерскими галстуками на груди...
Вторая половина лета в Донбассе выпала на редкость жаркой. На Украине говорят «спека». Небо от зноя стало белесым, словно выгорело. И степь лежала, пахнущая полынью, покрытая пылью. По вечерам солнце опускалось за горизонт, в сплошную пелену оранжевой пыли.
Шахты Краснодонского района тянутся далеко на восток. Последние из них возвышаются над Донцом, сверкая огнями как маяки.
Весело зеленеет вдали пойма Донца.
...Медленно опускаются сумерки, тихие сумерки южного края. Вода, отражавшая румяную зарю, тоже стала нежно-румяной. А с восточной стороны, где небо было темно-синим, светлая река отразила прибрежные деревья; опрокинутые вверх кронами зеленые дубы стоят в воде будто живые.
Уже никого нет на берегу, привязаны лодки, разошлись люди, и течет неслышно величавый Донец.
Зажглась в небе первая звезда и повторилась в речной воде. Раскинулся над затихшей рекой небесный звездный купол. И вот уже можно ясно видеть два созвездия Большой Медведицы: одно — в небе, другое — в Донце.
От пения цикад стоит мелодичный серебристый звон. Стало совсем темно. Где-то на дальнем берегу зажгли костер. Пламя вздрагивает, то увеличиваясь, то затихая. Но вот оно достигло почти верхушек деревьев и отразилось в реке огненным языком.
Издалека донеслась песня. Чьи-то дружные голоса негромко, будто задумчиво, пели: «Это было в Краснодоне, в грозном зареве войны...»
Пришли из станицы ребятишки-рыболовы. Они сидят на берегу против закинутых в Донец удочек и, кутаясь в отцовские, с длинными рукавами ватные пиджаки, жуют краюхи хлеба с дыней и тихо переговариваются:
— Хорошо поют где-то... должно, пионеры...
— Что ты, они уже давно уехали... Это экскурсия из Краснодона вертается, вот и остановились.
— Что же вы в такой темноте ловите, ребята? — спросил я, подходя к воде.
— Рыбу, — ответил насмешливый голос.
— Рыба не увидит вашу приманку.
— Увидит. Тут таких сомов ловили, дай боже!..
— И поплавка не видно.
— Зачем его видеть? Сом глотает сразу. Только держи удочку, а то утянет, — ответил мальчик и замолк, глядя в Донец, полный звезд.
Почему-то подумалось при взгляде на это серебряное звездное скопище, что, наверное, не раз летней ночью Нина Старцева, Люба Шевцова, Уля Громова с подругами любовались звездами и в шутку и всерьез загадывали, чья та звезда, чья эта...
Погибли юные, а звезды горят и вечно будут мерцать над степным шахтерским городком...
Время около одиннадцати, близится к концу вторая смена. В эту пору в недрах Донбасса тоже горят тысячи огней. Среди них поблескивает огонек лампы забойщика Афанасия Андрюшкива. Рокочет в руках отбойный молоток, и рушится черной лавиной каменный уголь. А на штреке светит во тьме прожектор электровоза Петра Забашты. Вагонетки нагружают углем.
...Мчится по длинной галерее тяжелый подземный состав. Слепящий луч гонится за тьмой вдогонку, мелькают столбы крепи, и гудят, гудят под колесами земные недра.
Счастливого пути, шахтер!
Каменный уголь — дар земли. И как бы ни выглядел буднично черный кусок антрацита, он заключает в себе волшебную силу жизни.
Пока уголь лежит в земле, он мертвый камень. Но стоит разбудить в нем дремлющий огонь, и закипит вокруг жизнь, рожденная его энергией, точно живое сердце забьется в куске угля.
Нелегко и непросто даются человеку эти сокровища. Вьюжной зимой и жарким летом, в холод и дождь, ночью и днем горняки спускаются глубоко под землю и рубят в тесных забоях под нависшими породами каменный уголь.
Из глубины шахтных стволов «качают» уголь тяжелые коробы — скипы. Словно чаши весов, спускаются они в недра и поднимают на‑гора́ уголь. На поверхности его ссыпают в железнодорожные вагоны, и поезд, груженный антрацитом, мчится туда, где сверкают огни электростанций.
И вот шагают через степь, как великаны, стальные колонны высоковольтных линий. Одна стоит у проезжей дороги, покрыта пылью; другая в отдалении, среди пшеницы, где пахнет степными цветами и поспевающим хлебом; третья колонна спустилась в балку — видна лишь ее макушка; четвертая взобралась на курган и стоит, как былинный богатырь, озирая окрестности.
В далекие времена в донецких степях были сторожевые посты Запорожской Сечи. В грозный час они зажигали на высоких курганах жаркие костры и так, от костра к костру, до самого Запорожья передавалась тревожная весть.
Так от колонны к колонне, точно из рук в руки, тянутся провода, по которым течет энергия во все концы степи: к заводам и фабрикам, во Дворцы культуры, в городские дома и сельские хаты. Это не просто энергия, это труд шахтеров кипит в стальных жилах.
И может быть, нет на земле ни смерти, ни старости, а есть смена часовых. Сыны приходят на смену отцам; внуки, оберегая традиции, становятся на посты дедов.
О ВЕРНОСТИ
Донбасс мой рабочий,
Единой судьбою
Навеки я связан
С тобою теперь.
Ты песне шахтера,
Рожденной в забое,
Как самой великой
Присяге, поверь!
Начнем рассказ издалека, с тех полузабытых дней детства, когда молодой донецкий шахтер Владимир Носенко мальчишкой бегал босиком по днепровским кручам возле лавры, шнырял по Днепру в стареньком челне со сломанным веслом, вылавливая между баржами обломки досок на растопку.
А можно вспомнить о более раннем времени, когда еще был жив дед Носенко Тимофей Павлович, киевский рабочий, вспомнить о том, как он, сидя возле своей беленькой хатки высоко над Днепром, рассказывал внуку Володьке о годах революции, о том памятном январе, когда рабочие завода «Арсенал» поднялись на смертный бой за власть Советов.
— Там столько крови было пролито, Володька, что вспоминать страшно... Окружили рабочих тысяч двадцать вояк Центральной Рады, — рассказывал дедушка, выбивая пепел из погасшей трубки и закуривая вновь, — бой шел день и два. На третий кто-то из петлюровцев перекинул через забор камень с запиской: «Сдавайтесь, иначе пощады не будет». Оглянулись рабочие вокруг: все уставшие, голодные, раны тряпками перевязаны. Поглядели на убитых товарищей, которые лежали тут же, распростершись на земле. Сдаться — значит изменить им. Верность погибшим товарищам снова подняла нас в бой...
Широко открыв испуганные глаза, слушал мальчик суровую правду прошлого: на шестой день осады петлюровцы ворвались на завод — кололи рабочих штыками, рубили шашками, вешали на воротах завода. Более семисот арсенальцев пали смертью в тот день. Немногим удалось спастись. Дедушка сказал, что они вышли тайным подземным ходом к Днепру. Он даже рукой показал вдаль, где дымили трубами буксирные катера на реке и проплывали белые красавцы теплоходы.
Детское воображение живо рисовало картины той битвы. В подземном ходе, конечно, был дедушка. Это он и выкопал тайный ход и сказал рабочим: давайте возьмем раненых. И рабочие взяли раненых. Вот какой у него смелый дедушка!..
Тогда на помощь киевским рабочим поспешили отряды Красной гвардии и моряки Балтики. Войска Центральной Рады обратились в бегство. И лишь остались памятью о восстании исклеванные пулями грозные стены киевского «Арсенала» да братские могилы.
— Ты видел, Володька, те могилы в парке? — спрашивал дед у внука.
— Видал, дедушка.
— Не забывай их. То могилы рабочих. Что бы с тобой ни случилось в жизни, где бы ни оказался, не забывай.
Мальчишка излазил все кручи над Днепром, искал и не нашел подземного хода арсенальцев. Тогда он сам решил вырыть тайный ход к Днепру из дедушкиного сада. Взял лопату, начал копать, но оказалось тяжело. Пришлось бросить затею. Вместо этого сбегал к стенам завода «Арсенал» и собственными глазами увидел позеленевшие пули, что застряли в камне. Он даже пальцем пощупал одну пулю в стене. Интересно и жутко. Вот в каких боях участвовал дедушка Тимофей Павлович.
В горестях и сиротстве прошло детство Володи. Умер дедушка, не вернулся с фронта отец. Во время бомбежки Киева фашистскими самолетами ранило осколком фугаски маму, и сыну пришлось перевязывать раны матери. Остались на его попечении маленькие сестренки. И мальчик пошел на заработки — подносил на вокзалах чемоданы, разносил почту. Так и не заметил, когда окончилось детство. Приблизился срок призыва в армию. Володе повезло: его зачислили в Военно-Морской Флот.
В тамбуре поезда, который почему-то мчался на север, и Володя подумал — на Балтику, старый усатый мичман, опытный моряк, сопровождавший призывников, рассказывал о себе:
— Я, братишки, весь мир исколесил: в каких только морях меня не мотало, и соленой водицы приходилось хлебать. Все пережил и понял, что самое дорогое в жизни — это Верность. Для нас, моряков, она особенно дорога. И когда возвращаешься из дальнего плавания, увидишь вдали родные берега, слезы к горлу подступают. Родная земля! Ничего нет выше этого у моряка. До последнего часа моряк верен своему кораблю, своим товарищам, народу своему.