В такую пору на шахтах Донбасса наступает время третьего наряда. По всем дорогам, ведущим к шахте, спешат на работу горняки ночной смены: забойщики, машинисты комбайнов, проходчики, водители электровозов. Кто живет рядом — идет пешком, кто дальше — мчится на мотоцикле или в собственной «Волге». От машин гул и треск стоит в поселке. На просторном шахтном дворе оживление, слышится говор, девичий смех. В полутьме летних сумерок то здесь, то там вспыхивают огоньки сигарет, блуждают, как светлячки, шахтерские лампы.
Еще один рабочий день окончился, но работа нескончаема — в этом великая мудрость труда.
ТРУДНАЯ ЖИЗНЬ КУЗЬМЫ СЕВЕРИНОВА
Лампочка сияет в темноте,
На уступах ровный бег теней.
Сколько, сколько исходил ты с ней
Трудных и крутых своих путей!
Ветреный солнечный день, степное раздолье. Далеко разлилось синее водохранилище. С берегов заглядывают в воду серебристые вербы, пышные, нарядные в молодом убранстве листьев. Отражены в пруду и облака, и кажется, что плывут по водному простору белоснежные яхты.
Мы только что приехали сюда, в этот уютный степной уголок из поселка шахты № 5—6 имени Димитрова. Запыленные мотоциклы с колясками и без колясок, легковые машины стоят на берегу с распахнутыми дверцами. Желтокрылые бабочки залетают внутрь машины, садятся на баранки рулей, бьются в смотровые стекла.
На берегу весело и шумно. Горняки из бригады Кузьмы Северинова после ночной смены решили отдохнуть все вместе.
А в кустах поют соловьи. Особенно старается один, будто дразнится: свистнет озорно и замолкнет — прислушивается, какое впечатление произвел на гостей, а то щелкнет и рассыплется вдохновенной трелью — это уже для самого себя.
Один из горняков бригады, недавний десятиклассник Леонид Бобин, вскочил на ближайший пень и, подражая конферансье, громко объявил:
— Горнячки, прошу внимания! Следующим номером нашей программы — художественный свист. Исполняет заслуженный соловей из балки Кундрючей. Маэстро, прошу! — Бобин поклонился кустам.
— Я этого соловья узнаю! — выкрикнул брат Леонида, Вячеслав. — Он вчера на зорьке выступал в нашем саду, когда Саша Храповицкий возвращался домой с какой-то дивчиной.
Шахтеры засмеялись. Саша Храповицкий, добродушный богатырь, паренек из Белоруссии, по причине застенчивости сторонится девушек, и это всегда служит мишенью для шуток. Вчера «на зорьке» Саша безмятежно спал у себя в общежитии и все-таки сейчас смущается и краснеет, чем вызывает новый взрыв смеха.
Кузьма Северинов не принимает участия в шутках товарищей. У него философское настроение. Мы лежим в густой траве, где пестреют цветы, и продолжаем начатый еще в дороге разговор.
— Странно бывает в жизни, — негромко произносит Кузьма, глядя на спокойные просторы водохранилища, — вот я, к примеру, живу неплохо. Все у меня есть: дом, любимая семья. Все мы одеты, есть лишние деньги. Ко всему этому работу свою уважаю. Словом, все хорошо, а жить трудно. Почему? Люди не все такие, как хотелось бы. Есть у нас и карьеристы, и зазнайки, эгоисты, жулики. Надо еще долго воспитывать людей. Иногда встретишь рабочего парня. Не спекулянта, нет, и не какого-нибудь чужеспинника. Он хорошо работает, норму перевыполняет, уголь добывает сверх плана, и на доске Почета его фотокарточка. Но стоит копнуть душу — в нем такой собственник сидит! Кажется, и фотокарточку его порвал бы, и уголь сверхплановый выкинул на свалку, обошлись бы без его угля. Такой человек все меряет рублем: есть рубль — все хорошо. Нет рубля — все плохо: и пласт в забое крепкий, и обсчитали его, и продукты в магазине никудышные, и порядка нигде нет. Будет ныть и гнусавить, пока не покажешь ему рубль — тогда сразу замолкнет, как дитя от соски. Честное слово, и смешно и досадно. На что у нас в бригаде все клятву дали жить и работать по-коммунистически, а бывает, столкнутся характеры...
У Кузьмы Северинова светлые грустные глаза и голос негромкий, спокойный, как подобает вожаку, ответственному за судьбы людей. Есть что-то отечески ласковое в его отношении к членам своей бригады. Это от пережитого: сам шел по трудным дорогам жизни. Родная мать с малых лет учила молиться богу. Сама она исповедовала сектантскую баптистскую веру и запрещала сыну ходить в школу, носить пионерский галстук, водила на тайные сборища — моления. Кузьма и теперь с горестной улыбкой говорит: «Я ведь и в армию пошел с крестиком на шее».
Армия! Кто не вспомнит с благодарностью свой солдатский срок жизни — школу мужества, школу дружбы и верности. В армии Кузьма снял крестик. Он с жадностью принялся за учебу, с отличием окончил в армии политшколу. Для него это было великое откровение, новая вера, не в бога, а в человека, в его труд.
Бурно шло его пробуждение, и все увидели, какой это глубокий и чуткий товарищ.
Кузьму приняли в комсомол, избрали комсоргом роты, потом рекомендовали в партию.
Еще в армии он читал в газетах статьи о герое-горняке из Донбасса Иване Бридько. Солдата влекло мужество шахтерской профессии. И он после демобилизации уехал в Донбасс на ту самую шахту, где жил и трудился Бридько...
— И что же бывает, когда «столкнутся характеры»? — решил я продолжить начатый Кузьмой разговор.
Кузьма усмехнулся:
— Искры летят. Иногда из них пожар разгорается, а то повалит такой дым, что не продохнешь. Я люблю, когда пламя разгорается. Это значит — в человеке идет борьба, перестраивается характер.
Помню, когда мы только решили жить по-новому, пришел ко мне молодой горняк с соседнего участка — во-он тот, что удочку закидывает, в соломенной шляпе, Юра Соколов, — приходит и просит: «Товарищ Северинов, запишите меня в свою бригаду». Я ему говорю: «Юра, ты у самого Ивана Ивановича Бридько работаешь и получаешь много. У нас ты таких денег не будешь иметь». А он смеется и отвечает: «Я не за деньгами к вам иду, мне ваши принципы нравятся». А принципы у нас были красивые и строгие. Первый закон бригады — один за всех, и все за одного. Второй закон — все радости и неудачи — пополам. Третья заповедь — всем поголовно учиться. Отказ от учебы считать отсутствием уважения к себе. Четвертый закон — помогать товарищам и вообще людям, передавать им свой опыт и знания. Так решили на собрании бригады. Люди стали проситься к нам в бригаду. Идея подняла всех. Вообще я думаю, что в идее всегда великая сила заложена.
Мы частенько увлекаемся разговорами о деньгах. Дескать, работай лучше — больше денег получишь. Конечно, деньги пока необходимы, только в коммунизме мы от них откажемся. А пока получаем по принципу социализма — по труду. Но я скажу прямо, хотя, может быть, это кому-то не понравится, скажу — не рубль зажигает сердце человеческое! Взяли хлопцы красивую идею — жить и работать по-коммунистически — и сами стали меняться. Расскажу еще один случай. Пришел ко мне рабочий: просится в бригаду. Знал я этого паренька, любил он покутить. Отвечаю: «Как же мы тебя возьмем, Толя, если ты запиваешь?» — «А я, — говорит, — затем и прошусь к вам, чтобы пить бросить». И что вы думаете? Сейчас отлично работает, не пьет, даже курить бросил.
Дали нам механизированную лаву. Там были собраны все новинки техники: узкозахватный комбайн, самоизгибающийся конвейер, гидравлическая стальная крепь. Даже по штреку, почти на полкилометра был проложен новый транспортер КСП-1. Правда, он лишь накануне прошел испытания и еще не применялся в шахтах. Мы тогда не придали значения этому факту и, как дети малые, радовались чудесной технике. Действительно, была перед нами шахта будущего, шахта коммунизма. И ее доверили нам! Как же было не волноваться!
«С такими машинами можно двести тонн угля в смену добыть», — сказал я. «Двести тонн стыдно, — возразил Юра Соколов. — Самое меньшее — триста!»
Триста тонн в смену — это было многовато. Это значило — вдвое повысить производительность. Такого у нас в шахте еще не бывало.
«Сколько же возьмем на себя, товарищи?» — «Триста тонн».
Когда в бригаде согласие — ничего не страшно. Сказано: где лад, там клад. Решили триста тонн, значит, так тому и быть.
На другой день провожали нас в шахту с цветами, оркестр играл. Я лично не люблю парадности. Но, с другой стороны, событие: в шахту спускалась первая в Донбассе бригада коммунистического труда.
Словом, поехали мы в шахту с музыкой. В лаве наш комбайнер, профессор техники Анатолий Кулик включил машину. Мотор взревел, хлынул уголь на транспортер — река угля! Радуемся: не работа, а мечта. Вдруг — стоп машина. Конвейер не тянет. Даю команду: рубать на малой скорости. Кулик включил самую медленную скорость, и все-таки транспортер не тянул.
Вылезли все мы на штрек, столпились возле конвейера, думаем: что делать? Машина стоит, а время идет. Время идет, а угля нет. Решили сгрузить часть угля с транспортера, чтобы облегчить моторы. Взялись за лопаты и стали сбрасывать уголь на штрек. Сгрузили половину — пошел конвейер. Проводили уголь, нагрузили оставшийся и тоже отправили. Кажется, обошлось. Полезли снова в лаву.
«Толя, заводи свою шарманку, будем рубать», — сказал я.
Кулик включил мотор, и комбайн начал работать. Минут пять прошло, угля на конвейерной ленте — гора. И вдруг опять остановка: не тянет конвейер.
Вызвали начальство, стали думать сообща, решили разделить конвейер на две части, установить вторую натяжную головку, чтобы усилить тягу. На ремонт ушла вся смена. И мы, знаменитая бригада, не оправдали музыки, с которой нас провожали. План выполнили процентов на десять. «Не кажи гоп, пока не перескочишь». Так и вышло.
Выезжаем на‑гора́, а тут корреспонденты из газет приготовились нас фотографировать. А мы не можем людям в глаза глядеть.
На другой день та же история: перегревается мотор, от гидромуфт дым идет. Опять не выполнили план.
Телеграммой вызвали конструкторов транспортера и, пока они ехали, старались своими силами устранить неполадки. Однако сделать ничего не могли. Что ни день — долг растет.