Главное здание комбината имело современный вид. Стены облицованы розоватой плиткой. Над парадным входом — стеклянное преддверие под бетонным «козырьком». В фойе в ожидании наряда толпились вокруг шахматных столиков молодые горняки — игроки и болельщики. Здесь царило мудрое молчание.
На втором этаже — шахтерские нарядные, где рабочие получают задание на очередную смену. У каждого участка своя светлая комната: Над стеклянной двухстворчатой белой дверью 5‑го участка прибита скромная табличка, которая сразу же обращает на себя внимание и настраивает на торжественный лад:
«Здесь работает комсомольско-молодежная бригада имени Героя Советского Союза Олега Кошевого».
А вот и сам он, бессмертный комиссар молодогвардейцев, смотрит с портрета открытым взглядом и приветливой улыбкой. По всему видно: Олег здесь свой человек, шахтерский побратим, он сто двадцать первый рабочий бригады и ее символический вожак. Он и после смерти своей продолжает жить и работает плечом к плечу с живыми.
В нарядной уютно и чисто. На больших светлых окнах голубоватые шторы. Всюду полированная мебель, цветной телевизор, на котором выставлены в ряд призы и кубки, завоеванные спортсменами участка. Во всю стену яркая фотовитрина — летопись жизни бригады. Здесь сводки о добыче, список горняков с указанием, у кого и когда день рождения. На почетном месте в углу — красное знамя бригады, символ всех трудовых побед.
Случилось так, что в первые же минуты я попал на торжества. Директор шахты энергичный, средних лет горный инженер вручал рабочим звена Юрия Баранова почетные грамоты и ценные подарки. И хотя скромным был тот летучий праздник и проходил по-деловому, в час рабочего наряда, у всех было приподнятое настроение. Директор, вручая грамоты победителям, отзывался на веселые реплики, шутил сам, и в нарядной то и дело вспыхивали взрывы смеха и аплодисменты.
Поездки в родной горняцкий край для меня всегда радость, а встреча с шахтерами — вдвойне. Вот они сидят тесными рядами, люди неслыханной отваги, трудолюбия и скромности, добытчики солнечного камня или, как называл их поэт Павел Беспощадный, солнцерубы, сидят сосредоточенные, уверенные в себе, готовые отозваться и на шутку, и на подвиг. Они лишь с виду кажутся суровыми, а присмотришься и увидишь, сколько в них доброты и отзывчивости, как они верны в дружбе.
И все же эти горняки были чем-то особенные — озаренные! Все, как на подбор, рослые, плечистые, с модными прическами, в шелковых и нейлоновых расцвеченных рубашках, с подчеркнутым чувством собственного достоинства.
Я искал глазами Колесникова. И когда директор назвал имя бригадира и к столу подошел солидный, по-деловому серьезный горняк, я с трудом узнал в нем знакомого мне юношу Сашу Колесникова. От имени бригады Александр Яковлевич Колесников принял алый вымпел победителей и вернулся на место.
Директор шахты закончил речь веселой командой: «По машинам, друзья!» Шахтеры дружно поднялись и направились к выходу: наряд кончился, пора заступать на смену.
С Александром Колесниковым мы встретились как давние друзья. Пожимая сильной рабочей рукой мою руку, он улыбался. Сколько же времени прошло с той нашей встречи? Братья — Николай, Петр и Яков — давно выросли, вымахали богатырями, и все работают шахтерами. Дочь Людмила окончила 8 классов, жена Валя тоже стала горнячкой, работает машинистом грузового подъема на этой же шахте. А Саша все такой же серьезный, немного задумчивый. Все это следствие пережитого. В годы войны хлебнул горя через край: учиться было некогда, семья осталась без отца, и надо было помочь матери вырастить младших братьев. С семнадцати лет пошел работать навалоотбойщиком. Шахтеры знают, какая это мучительная тяжелая профессия — вручную, стоя коленями на камнях в тесной лаве, грузить лопатой на конвейер подрубленный уголь. Вечерами после работы Саша ходил на курсы врубмашинистов и скоро сам стал водителем. После, и тоже без отрыва от производства, окончил курсы горных мастеров и тогда поступил в вечерний техникум. За двадцать два года подземного труда прошел все специальности, какие есть в шахте. Вскоре вместе с бригадой Героя Социалистического Труда Николая Мамая был переведен на шахту «Суходольская», и там Александру Колесникову доверили комсомольско-молодежную смену. Он показал себя отличным организатором: за высокие трудовые показатели ему тоже было присвоено звание Героя Социалистического Труда.
А когда пустили новостройку — самую крупную в Краснодоне шахту «Молодогвардейская», — Александр вместе со своими «гвардейцами» перешел туда бригадиром крупной горняцкой бригады. Одновременно он закончил вечерний техникум и тут же поступил в горно-металлургический институт. Скоро он будет горным инженером.
Так смело шагал по жизни бывший селянский хлопчик, достойный наследник краснодонской славы. Он стал испытанным мастером угля, кандидатом в члены ЦК КПСС. Я смотрел на него и думал: конечно же, в личном примере бригадира были истоки той высокой дисциплины и культуры, что видна была в каждом рабочем этой горняцкой бригады. Александр Колесников отеческой теплотой и гордостью представлял поочередно своих главных помощников — звеньевых.
— Вот герои, которые все победы в руках держат, — говорил он, обнимая за плечи звеньевого Баранова. — Юра у нас заслуженный шахтер Украинской ССР, кавалер всех степеней «Шахтерской славы». Если в день праздника наденет все свои ордена, люди оглядываются: генерал! А родом он знаете откуда? Из Костромы, внук Сусанина.
Худощавый, с добрыми светлыми глазами звеньевой сдержанно улыбался, точно прощал бригадиру невольное преувеличение его заслуг — шахтеры не любят хвастаться.
— А вот мой заместитель Женя Могильный, моряк и ракетчик в прошлом, а теперь горный техник. Между прочим, он самый молодой из звеньевых.
— Но уже папа, — пошутил кто-то из горняков, и все засмеялись.
Между тем бригадир, взяв за руку секретаря участковой партийной организации Николая Клепакова, представил и его:
— А этот товарищ — комиссар бригады, машинист комбайна, баянист, разрядник по самбо, а в шашки играет так, что его все чемпионы боятся.
Когда замолк дружный смех, Николай Клепаков сказал:
— У нас комиссар один на всех, — и он кивнул на портрет Олега Кошевого.
Горняки звена Юрия Баранова спешили к рабочим местам, и разговор прервался до встречи в лаве.
В технической бане, пока мы примеряли резиновые сапоги, выбирали каски, директор шахты рассказывал о колесниковцах. Чувствовалось, что горняки этой бригады были предметом его гордости.
— Вы знаете, что это за люди? У нас их называли молчунами — слова ни от кого не дождешься, а работают вдохновенно, даже смену передают на ходу, чтобы комбайн не выключать. Куртки заберут — и на штрек! Иначе нельзя... Иначе не были бы мы миллионерами.
Я попросил рассказать о подробностях трудового подвига и услышал историю, полную драматизма и беспримерного мужества.
— Когда был установлен рекорд, — начал свой рассказ директор, — хлопцев встречали с цветами. Наша шахтерская мать Елена Николаевна Кошевая прислала поздравление. Радость была великая, но нашлись и скептики, любители посудачить. Они клеветали, будто колесниковцам были созданы идеальные условия, что их лучше снабжали крепежным металлом, снимали для них с других участков порожняк, поэтому, дескать, они и дали миллион... Но знали бы эти шептуны, как досталась бригаде победа... У нас, у горняков, есть крылатое выражение вроде напутствия: «Мягкого тебе угля и крепкой кровли». О кровле и пойдет моя речь. Наша шахта уникальна своими горно-геологическими условиями. Над угольным пластом залегает мощный монолит песчаника толщиной до тридцати метров. Такая кровля, сколько ни выбирай под ней уголь, стоит как крепость. Поначалу мы радовались, много угля добывали. Лава продвинулась вперед на шестьдесят метров, потом на семьдесят, даже на восемьдесят, а кровля все держалась. Жутковато было: посветишь лучом в темноту, а там подземный зал — хоть танцы устраивай. Скоро так и случилось: природа-мама устроила нам танцы. Пришло время, и кровля так ахнула, что стальные тумбы наши в лаве вдавило в камень. Поверите — металл лопался. Когда горняки увидели такую «свадьбу», то невольно упали духом. Страшно было смотреть на лаву, никто не верил, что ее можно восстановить. Добыча упала до нуля, заработки снизились. Хорошо, у Колесникова подобрались хлопцы один к одному — не дрогнули. Самые отчаянные заползали в лаву на животе и подрывали под секциями каменную почву, чтобы спасти из завала стойки. А надо вам сказать, что в каждой стойке-тумбе полторы тонны веса, если не считать металлических перекрытий — «козырьков», которые подхватывают кровлю. Все было зажато намертво, и надо было освобождать комплекс из каменного плена. Покалеченный металл выдавали в клетях на‑гора́, ремонтировали, опять спускали в шахту и затаскивали в лаву.
Работали с ожесточением, энтузиасты являлись на работу в свои выходные дни, хотя их никто не просил и даже старались отговорить. Помню, как один рабочий спустился в шахту, а у него рука в гипсе. Конечно, вернули его обратно, а он горячился, доказывал, что не может сидеть дома, когда друзья в беде...
Ну а потом, как любят говорить шутники, все было как в сказке: чем дальше, тем страшнее... С величайшим трудом удалось восстановить лаву, добыча пошла было вверх. Но кровля снова оборвалась и, как у нас говорят, по черное. Под завалом осталось больше ста секций крепления. Спасали, что можно было спасти, сваривали поврежденный металл и снова затаскивали в лаву. Попробовали нарезать лаву вдвое короче, чтобы двигаться быстрее, но кровля «догоняла», и опять лава выходила из строя.
Стали горняки думать, как усмирить стихию. Попробовали укрепить комплекс, и на каждый рештак конвейера добавили третью стойку. Крепь стала более надежной, и бригаде удалось наверстать потерянную добычу — вышли на рубеж двух тысяч тонн в сутки. Но тут кровля снова пошла на посадку, и половину секций нашего прекрасного комплекса задавило. Как говорится, опять за рыбу гроши...