Вот уже за второй десяток перевалил горняцкий стаж Ивана Никитченко. На стенах в его доме висят в рамках, в аккуратном обрамлении чистых рушников Почетные грамоты за отличную работу. Старые горняки, встречаясь с машинистом комбайна, уважительно приветствуют его.
Ушел на пенсию бывший коногон Митрофан Яковлевич Плетминцев, проработавший на шахте полвека. А дружба поколений — так назвал старый горняк свои сердечные связи с Иваном Никитченко — продолжалась. Никитченко тоже всегда говорил о старике с уважением:
— Если, бывает, поработаем хорошо, дадим с бригадой тонн сто лишку, тогда я шагаю мимо деда смело, кричу ему весело: «Здравствуйте, Митрофан Яковлевич!» А если в лаве плохо, прохожу молча, стараюсь, чтобы старик не заметил меня. Да только его не обманешь. У него, «как в редакции», все известно, увидит издали и спрашивает: «Почему нос опустил, Иван? Что за хлопцы с тобой? Новая бригада? Будем знакомы». И тут, хочешь не хочешь, давай ответ, рассказывай — откуда хлопцы, как работают, почему в Седьмой Западной лаве опять вода появилась: не влияет ли водохранилище Нижней Крынки, надо маркшейдерам эту мысль проверить, иначе до беды недалеко. Спрашивал — заменяют в откаточном штреке деревянное крепление металлическим? «Заменяем, Митрофан Яковлевич. Только со стихией не договоришься: утром поставили новую крепь, а к вечеру, смотришь, опять покорежило, хоть караул кричи».
Старый горняк озабоченно хмурится, но по всему видно — гордится своим учеником. Да и хлопцы у него один в один. Добрая смена. А что может быть для коммуниста важнее, чем сознание — есть кому передать свой труд, свою славу и свои надежды...
Шумит переполненный горняками огромный зал Дворца культуры. На трибуне шахтер-ветеран Митрофан Яковлевич Плетминцев. Этот скажет, и всегда в точку! Еще бы: старый большевик, участник грозных сражений революции... А Плетминцев положил на трибуну старенькую свою кепочку, оглядел притихший зал и негромким, глуховатым голосом начал:
— Сыны мои, молодые шахтеры! Видели вы в степи каменный обелиск? Под ним братская могила, где спят вечным сном сто восемнадцать коммунаров Ясиновского рудника. Они погибли в святом бою за первую Программу партии: надо было отобрать власть у капиталистов. И шахтеры беззаветно сложили головы за счастье будущих людей... Выйдите, сынки мои, за поселок, поднимитесь на кряж и поглядите, сколько новых шахт выросло вокруг. Это — вторая Программа партии. Ее выполняли мы, отцы ваши и деды, — изотовцы, стахановцы, поколение революции и первых пятилеток... Теперь у нас под самыми звездами летают спутники и межпланетные корабли. Это — третья Программа, программа коммунизма! Вам и достраивать эту светлую жизнь, во имя которой погибли сто восемнадцать красногвардейцев и все, кто сражался в Великую Отечественную войну...
В зале стояла тишина, и коммунисты внимали словам ветерана:
— Мы, старые шахтеры, свою вахту отстояли, пронесли победу через огонь и войны. И надо нам передать боевые и трудовые знамена сыновьям, то есть вам, дорогие товарищи!.. Я закончу свое слово очень важным замечанием. Многие коммунисты понимают у нас работу как борьбу за выполнение плана. Но как бы мы хорошо ни работали, сколько бы ни давали угля, всегда на первом месте будет стоять Человек! Я прожил большую жизнь и одно скажу: трудно быть коммунистом, очень трудно. И если коммунист за свою жизнь не воспитал себе смену, значит, оставил боевой пост. Помните: партийная работа не служба, и не должность, и не профессия. Это — любовь к людям. Без этой любви ни угля не нарубишь, ни человека не воспитаешь. Коммунизм — это любовь к людям!..
Собрание закончилось поздно. И когда все разошлись, Иван Никитченко еще сидел в опустевшем зале за столом президиума и дописывал протокол. Потом он собрал бумаги и вышел из клуба. Была уже ночь. В шахтерском поселке серыми громадами громоздились в свете уличных фонарей жилые дома, окруженные осенними деревьями и тишиной. На горизонте блестели тысячи огней, и там тоже было тихо. Кажется, весь мир спал, лишь где-то в степи слышался клекот запоздалой украинской брички, а может быть, это курлыкали журавли под осенними звездами. Отдаленно, наверно из соседнего рудничного поселка, доносились из репродуктора слова песни:
Летят перелетные птицы
В осенней дали голубой, —
Летят они в жаркие страны,
А я остаюся с тобой,
А я остаюся с тобою,
Родная навеки страна...
Иван шагал по тихой улице, ища в звездном небе журавлей: они видны, когда, пролетая, заслоняют собой мерцающие звезды.
Не хотелось спать. Долго бродил возле дома, тихонько, чтобы не разбудить жену, зашел в садик, который вырастил, глядя на Плетминцева, у себя под окнами.
Так и не заметил, как рассвет зарделся. И запели один за другим шахтерские гудки. Уже не одинокий тревожный зов, поднимающий на бой за свободу, звучал в рассветной степи, а хор гудков, празднующих победу жизни. Они гудели, воскрешая прошлое и зовя к будущему.
На столе лежит пожелтевший от времени старый плакат, напечатанный на грубой шершавой бумаге серого цвета. От плаката веет чем-то знакомым и давно забытым, отчего к сердцу подступает волнение. Сверху видна хорошо сохранившаяся крупная тревожная надпись:
ДОНЕЦКИЙ УГОЛЬ ДОЛЖЕН БЫТЬ НАШ!
На рисунке красноармеец эпохи гражданской войны стоит одной ногой на груди поверженного лупоглазого белогвардейца в золотых эполетах и крестах. В руке у красноармейца красная винтовка, на штыке — флажок с красными буквами «РСФСР».
Заметно, как художник, быть может, сам простой красноармеец, старался изобразить отважного воина красивым и гордым. Он вооружил его большим револьвером в новенькой кобуре, на груди нарисовал пышный красный бант.
Не выпуская винтовки, красноармеец указывает в степь, где дымятся на горизонте заводские трубы и видны вышки угольных шахт.
Под плакатом надписи:
НЕТ УГЛЯ — СТОЯТ ФАБРИКИ,
НЕТ УГЛЯ — СТАНУТ ПОЕЗДА!
ПОБЕДА НАД ДЕНИКИНСКИМИ БАНДАМИ —
ПОБЕДА НАД ГОЛОДОМ!
Первый раз в истории декретом, подписанным рукой В. И. Ленина, все заводы, фабрики и угольные копи были объявлены собственностью народа.
От царского режима достались молодому рабоче-крестьянскому государству старые заводы с допотопными полуручными станками, взорванные железные дороги, продырявленные снарядами паровозы.
Печальную картину являл собой единственный угольный бассейн страны — Донбасс. По всей степи потухли огни. Поселки, погруженные во тьму, можно было отыскать только по собачьему лаю. Шахты затопила вода, строения были разрушены, города опустели.
Лишь кое-где работали мелкие шахты — «мышеловки».
Шахтеры, в рваной одежде, в чунях, голодные, нарубив несколько пудов угля, вылезали из земли, брали винтовки и шли охранять шахту...
«Товарищи!
Революция в опасности! Если хотите спасти волю, землю и себя от рабства царизма и капитала, то вы, все как один, должны дать отпор нашему общему врагу пролетариата. Призываем вас, товарищи крестьяне, рабочие и солдаты, записаться в формирующиеся отряды.
Записавшиеся должны иметь удостоверение о своем поведении от волости, от Профессиональных союзов, от организации левого течения или от заводских комитетов.
Да здравствует коммунистическая революция!..»
Восемь лет мировой и гражданской войны отбросили Донбасс далеко назад. В 1920 году добыча угля снизилась до 9 миллионов тонн против довоенного 1913 года, когда было добыто в России рекордное количество угля — 29,1 миллиона тонн.
...9 миллионов тонн, 29 — какие скромные цифры! Теперь, когда мы добываем более 600 миллионов тонн угля, бесконечно далеким кажется недавнее прошлое. Гордость вызывает могучая поступь нашего времени, поступь, которая долго будет отдаваться в веках.
ОГНИ ДОНБАССА
Он идет, этот грозный век,
Слышу грохот и лязг его брони:
На всю шахту один человек
Будет, будто шутя, коногонить.
Поезд шел по заснеженной, еще чуткой от предутренней тишины, темной степи. Время близилось к шести утра, однако по зимней поре за окном стояла непроглядная тьма, словно продолжалась ночь. Высоко в небе мигали холодные январские звезды.
Но далеко на горизонте заблестели электрические огни. С каждой минутой их становилось все больше. Еще километр, еще перегон, и взору открылась картина, полная неожиданной и волнующей красоты. Вдали разлилось такое половодье огней, такое живое сверканье объяло степь, что казалось, и впрямь все звезды неба осыпались на землю.
Начался Донбасс.
Вон мерцают одиночные огни какой-то шахты. А там, в стороне, гордо блещет прекрасное созвездие Горловки. Еще дальше, еле видно, протянулась трепещущая цепь огней Дзержинки.
Какое торжество света! Поистине Млечный Путь.
В глубоких недрах Донбасса в этот час тоже сверкали тысячи огней, там раскинулся гигантский — от Днепра до Дона — подземный город со своими улицами и переулками, проспектами и площадями. По ним днем и ночью идут на север и на юг, на запад и на восток шахтеры с лампами в руках, мчатся глазастые электровозы.
Ночь уходила, гася за собой огни. В степи посветлело, открылся дальний край с заводскими трубами, с одинокими черными горами шахтных терриконов.
Куда ни глянь — терриконы, их много, очень много. Они то подступают к городу, возвышаясь над крышами домов, черно-сизые, окутанные дымом, как вулканы, то едва виднеются в синей пелене, словно в тумане.
Это новые шахты раскинулись по степи...
Горловка. На проспекте имени Ленина выстроились в два ряда стройные пирамидальные тополя. Точно белые канаты повисли провода. Акации будто весной в цвету: зимнее солнце играет в блестках инея.