За ветвями заснеженных деревьев видна шахта «Кочегарка» — краса и гордость горловчан. Ее терриконы видны в степи на десятки километров. Шахтеры издалека узнают Горловку по этим горам-великанам.
Подземные выработки «Кочегарки» проходят под улицами города на глубине более километра. «Кочегарка» — старейшая шахта. Более ста лет стоит она здесь как великая Матерь всех окружающих близких и далеких, крупных и мелких шахт.
Это у ее терриконов вспыхнуло в 1905 году залитое кровью вооруженное восстание рабочих Донбасса.
Здесь, на «Кочегарке», в годы первых пятилеток зародилось славное изотовское движение ударников производства, здесь впервые внедрялись новейшие по тем временам механизмы — отбойные молотки.
Еще живы на «Кочегарке» свидетели того великого времени, участники движения ударников.
Мы сидим в просторной нарядной шахты, похожей на фойе театра — под высокими потолками люстры, на стенах картины в золоченых рамах. Правда, люстры и картины едва видны сквозь синий табачный дым. Горняки в ожидании наряда оглушительно «забивают козла».
Потомственный горняк Иван Федорович Немыкин, поглядывая на своего молчаливого товарища, тоже старого шахтера, Дорофея Ефимовича Слипченко, ведет рассказ о тех далеких днях.
— Давно это было, а вспомнишь — будто вчера. Никита Изотов бросил тогда клич — поднять добычу угля. Донбасс в то время отставал, а «Кочегарка» совсем в хвосте плелась. Помнишь, Дорофей Ефимович, как на конференции соседи поднесли нам рогожное знамя? Помнишь — еще бы, такого не забудешь никогда... Поднесли, значит, нам флаг из рогожи как срывщикам промфинплана. Что тут поднялось в зале — смех, свист! А мы, горемычные, взяли тот рогожный лоскут и пошли. Повесили «подарок» в нарядной и стоим, головы опустили. Шахтеров задело за живое. Никита Изотов решил поднять народ: кто мы — горняки горловские или посмешище?
В те времена уголь добывали обушками. Это вот какая механизация: спустишься в забой, рубаху скинешь, кепочку под плечо, чтобы нежестко было телу, и тюк да тюк обушком, тюк да тюк. Аккумуляторных светильников тогда не было, освещали забой бензинками. Подвесишь ее на стойку, и она подмигивает тебе тусклым огоньком, дескать, эх, бедолага, куда ты забрался!..
С обушком, с лопатой и начали первую пятилетку.
Потом, не помню, в каком году — не то в тридцатом, не то в тридцать первом, — появились отбойные молотки. Разговоров было! Одни уверяли: «Полезное дело», другие: «Боже сохрани, молоток трясется в руках и на мозги влияет». Одним словом, большинство было против. Боялись отбойных молотков как черт ладана — вдруг взорвется или гайка отскочит, глаз выбьет. Темный народ мы были, что вы хотите, почти все неграмотные — простой техники боялись. Я сам долгое время упирался. В партячейке меня уговаривали. Я для виду соглашался, иду на работу с отбойным, а в забое отброшу его в сторону, вытащу из-под полы спрятанный обушок и давай тюкать.
Однажды лез по лаве Никита Изотов и застал меня на месте преступления. Смотрит и смеется.
— Почему обушком рубаешь?
Я был помоложе, стушевался, отвечаю виновато:
— Не могу молотком, Никита Алексеевич, обушком я рубаю с закрытыми глазами, а молоток мне непонятен.
— Сколько ты обушком нарубил за три часа?
— Одного «коня».
— А ну, засеки время и рубай молотком.
Ничего не поделаешь, беру молоток, и что вы думаете — за час вырубил два «коня», а норма — полтора.
Тогда Никита спрашивает:
— Убедился?
— Убедился.
— Влияет на мозги?
— Очень даже влияет, спасибо, Никита Алексеевич.
Взял за рукоятку мой обушок, размахнулся и закинул в завал.
— Эх, что же ты наделал, — говорю, — технику мою дедовскую закинул!
— Старому возврата нет! — сказал Изотов.
Не могу забыть эти слова: «Старому возврата нет». Стал я учиться на курсах соцтруда, сдал экзамен на «отлично», и меня объявили ударником.
Сам Никита Изотов добывал в смену не по семь-девять тонн, как мы, а по тридцать пять — сорок. У него был лозунг: «Не силой, а умением». Если рубать уголь «в зуб», то и «коня» за смену не вырубишь. Никита Изотов учил: уголь в пластё залегает струями, иногда прослойками. Если уголь идет струей, то надо делать заборку по кровле и по почве. Тогда пласт угля вспучивается, как бы вздувается, и его легче сбить. Если же уголь залегает прослойками, то надо сначала выбрать мягкую прослойку, и породы сами сдавят пласт, уголь сделается рыхлым, и тогда хоть каблуком его бей — сам пойдет на низ. Неопытные забойщики норовят посильнее бить в пласт. Но главное не то, как бить, а куда. Если рубать по струе, уголь сам будет слоями отваливаться...
Нашлись тогда и такие, что были против Изотова. «Неправда, — говорили они, — Изотов силой берет. С такими ручищами гору свернуть можно».
Рассердился Никита и заявляет на собрании: «Если такое дело — давайте мне самый плохой участок и самых что ни есть отстающих забойщиков и учеников — пацанов, значит, разных».
Ладно. Дали Никите самый запущенный участок. Дорофей Ефимович, не помнишь какой? Седьмой? Кажись, так. Ну, собрал Изотов свою лейб-гвардию, сбор богородицы, и говорит: «Если кто из вас пришел сюда штаны протирать — поворачивай обратно. А кто хочет закалить волю и героем стать, хочет научиться хорошо рубать — за мной в шахту». И повел их. Все кругом смеются: «Глядите, Изотов детский сад на прогулку повел». А Никита своим: «Не бойсь, хлопцы, не вешай носа».
Первый месяц дали они вместо двухсот тонн всего лишь сто. Шахтеры опять смеются: «Изотов рекорд установил!» А Никита Алексеевич опять свое: «Не бойсь, хлопцы, не вешай носа».
Следующий месяц они дали сто восемьдесят тонн. Еще через месяц — двести пятьдесят! Двести восемьдесят! Триста! Участок Изотова из захудалого превратился в передовой, стал школой, где обучались горняцкому искусству все, кто хотел. Теперь изотовцы посмеивались, мол, даем с участка лучших, берем себе худших.
Хотите — верьте, хотите — нет: изотовские пацаны рубали больше, чем опытные мастера. Доказал Изотов — не силой берут уголь, а умением. Зажег Изотов искру, и загорелось дело!
Все мы пошли за ним. Небывалую добычу давали. «Кочегарка» наша гремела на весь Союз. Помнишь, Дорофей Ефимович? Помнишь, как же, это была наша молодость, геройское время первой пятилетки. Горловские шахтеры создали себе славу под землей и на земле!..
После уже, когда Стаханов появился со своим невиданным рекордом, наш Никита Алексеевич стал первым стахановцем. Почему первым? А вот почему. Он сказал: «Стаханов дал сто две тонны за смену, давай и я попробую». И дал. Сначала больше трехсот тонн, а потом с двумя помощниками, которые за ним крепили кровлю, — шестьсот тонн! Вот каким был наш легендарный богатырь Никита Изотов.
Кто-то рассказывал, будто отбойный молоток Никиты Изотова нашли в «Кочегарке» в старых выработках, что он пролежал в завале с первых дней войны и оказался целым и невредимым.
Откуда пошел этот слух — трудно сказать, но он трогает сердце: в нем отразилось желание народа сохранить память о богатыре Донбасса.
Прошлое принадлежит народу, оно — его достояние.
Пролетело четверть века. В забои пришли внуки Изотова.
Комсомолец Максим Волобуев родился в те далекие годы, когда Изотов «поднимал шахтеров на добычу». Максим Волобуев мог бы тогда поместиться у него на ладони...
Теперь Волобуев и сам добывает в день по два железнодорожных вагона угля.
...Был последний день старого года, Волобуев работал во вторую смену. Он еще не получал наряда и не торопился переодеваться. На нем было бобриковое полупальто с прорезными карманами, прозванное в Донбассе «москвичкой».
Волобуев — высокий светлоглазый юноша с большими руками и мягкой, доброй улыбкой. Глаза у него красивые. Под ресницами характерная синеватая кайма — след от угольной пыли. Издалека видно — забойщик!
Начал он свой рассказ просто, даже немного смущенно:
— Приехал я сюда из армии. Все мне было в диковину. Первый раз спустился в забой, оглянулся по сторонам и оробел. Вы бывали в шахте? У нас, на крутопадающих пластах, если не бояться сравнений, мы работаем над пропастью, у нас все на весу — и уголь, который мы добываем, и мы сами. Лазаем по стойкам крепления, как в ущелье. Сначала удивлялся, почему стойка, поставленная враспор, не выскальзывает из-под ноги. А потом узнал — стойку машиной не вырвешь, намертво зажата горным давлением.
Словом, испугался было я, да взял себя в руки: стой, говорю, негоже солдату трусить. А теперь... — он раз вел руками и улыбнулся, — теперь стал шахтером, и наверно, навсегда. Профессия забойщика мне нравится. Во-первых, важная профессия. Во-вторых, красивая. Работаешь на глубине километра под землей: спустишься в лаву — тишина, только слышно, как гремят где-то отбойные молотки, что пулеметы. Начнешь сам рубать, — и является какое-то веселое упрямство: бьешь пикой в пласт, точно ты силач и гору разламываешь...
Я спросил у Волобуева, в чем «секрет» его мастерства.
Забойщик посмотрел на свои огромные ладони.
— Секрет?.. Хорошо бы об этом секрете узнало побольше молодых шахтеров, ведь это секрет изотовский. Никита Изотов — великий шахтер. А у нас о нем забывают, дескать, прошлое дело, пора в архив. Тем более, мол, у нас теперь комбайны работают в лавах. А по-моему, изотовская наука особенно нужна, когда к нам приезжают молодые, неопытные в горном деле ребята. Нужно их учить. Какая же будет мне цена как человеку и как забойщику, если я не помогу товарищу, не поделюсь с ним опытом?..
Приближался конец наряда. Волобуев взглянул на часы и заторопился.
А когда кончился наряд и рабочие пошли к стволу, чтобы спуститься в шахту, я снова увидел Волобуева. Теперь он был в парусиновой спецовке. Два острых запасных зубка, перевязанных веревочкой, позвякивали у него на груди в такт шагам. На поясе была прикреплена фляга с водой и самоспасатель. За Волобуевым поспешал молодой шахтер. По тому, как робко и преданно поглядывал он на солидного забойщика, было ясно, что это его ученик.