Бахмутский поднялся из-за стола, раскатисто засмеялся и пошел навстречу своему неизменному помощнику:
— Так ты что, взябрамать, решил, что комбайн Бахмутского уже похоронили? Признавайся, думал так?
— Я думал, Алексей Иванович, что комбайн Бахмутского еще даст стране уголек. Я не такой, как вы... Я не падал духом ни на минуту и верил.
— Ага, ты решил, что я упал духом? Тогда садись. Садись и слушай. Знаешь, сейчас какое время? Вся страна строит, уголь нужен до зарезу. А у нас оборудование и механизмы на шахтах — старье. Сам я, это ты хорошо знаешь, перегружен работой главного механика по самый пупок и выше бровей. А это значит, что я не могу уделять много времени творческой работе. Но мы с тобой должны, должны воскресить наш комбайн из мертвых. И надо начинать думать. Поэтому я прошу тебя, Федя, займись машиной. Начни с того, что каждый день заходи в тот сарай и смотри на комбайн, смотри, как он лежит, заброшенный нами, и думай, как его в чувство привести... Я тоже буду искать, это само собой разумеется, я ему батько и обязан воскресить свое детище... А ты мой помощник и советчик. Мне важно выслушать твои замечания по переделке комбайна. Когда у тебя все будет готово, приходи, и мы всю критику — твою и мою — сопоставим, что надо — прибавим и начнем делать новые эскизы. Я верю, что мы придем к чему-то очень хорошему. И не скупись! На все иди — на риск, на спор, на трату грошей... Если своих не хватит, будем требовать помощи от треста.
Федор Чекмарев с улыбкой облегчения, почти с любовью, глядел на повеселевшего и, как прежде, яростного Бахмутского.
— Я очень рад, Алексей Иванович, что вы проснулись, что вы... ожили, — сказал Чекмарев и протянул руку главному механику.
— Ожил, взябрамать! Это я притворялся, а теперь ожил... И не будет нам с тобой ни дна ни покрышки, если мы не сделаем машину такую, какую ждут шахтеры не только в Донбассе, но и во всем мире! Слышишь, шахтеры ждут от нас с тобой комбайна!
Свободного времени для творчества не было ни минуты. В Первомайское рудоуправление входило тринадцать шахт. В кабинете главного механика с утра до ночи надрывался телефон: на одной шахте вышла из строя врубовка, на другой сломался насос, и вода заливает выработки. Нередко бывало так, что, поднявшись из одной шахты, Бахмутский в снежную бурю спешил на другую, иногда за 15 — 20 верст, спускался снова в забой, исправлял неполадки, спасал положение с добычей. Для творчества оставалась ночь. Если к этому добавить, что жизнь не баловала Алексея Ивановича, он с детства помогал отцу кормить большую семью, и поэтому времени на учебу не оставалось. Он лишь закончил церковноприходскую школу, и можно представить себе, как трудно было Бахмутскому руководить огромным хозяйством целого района и одновременно создавать первую модель невиданной машины.
Не зря говорится, что все талантливое просто. Прекрасно зная горное дело, Бахмутский понял, что основой для будущей машины должна быть врубовка. Весь секрет в том, чтобы угольный пласт подрезать одновременно по кровле и по почве. Однажды — было это на шахте имени Крупской — породы заклинили врубовую машину. Долго бились над тем, как освободить ее из каменного плена. Когда вызвали Бахмутского, он решил дело просто — пустить поверху вторую врубовую машину, чтобы отрезать пласт сверху. «Пленницу» спасли, а Бахмутский с той поры ходил окрыленный, предчувствуя радость открытия.
Нет, не сразу явилась идея приспособить вращающуюся штангу с мощными клеваками, которые должны разрушать угольный пласт вверху, в то время как режущая часть врубовки одновременно будет подсекать угольный пласт снизу.
В мастерских рудоуправления не было хороших станков. Негде добыть лишний кусок металла. С великими трудами вручную склепывалась, сваривалась конструкция первого в мире комбайна. Машина получалась громоздкой, кустарной, но она заключала в себе невиданную красоту — красоту идеи.
17 августа 1932 года первую модель комбайна Бахмутского спустили в забой шахты «Альберт» для испытаний. Это было на пласте «Атаман», где уголь пересекали прослойки крепкого колчедана. На испытания приехало начальство: секретарь Кадиевского горкома партии Рубченко, управляющий трестом Федораев, главный инженер Рабинович, представители профсоюза, корреспонденты газет.
Ни один человек, даже сам Бахмутский, не знал, как будет работать комбайн на крепком пласте, устоят ли узлы и детали машины перед крепчайшими породами.
В лаве стояла напряженная тишина. Укрывшись за стойками крепления, поблескивали лампами шахтеры и гости, все настороженно молчали. Кое-кто усмехался: где это видано, чтобы машина сама рубила уголь и сама грузила его на транспортер! Чудес в природе не бывает...
— Можно начинать, Денис Петрович? — спросил Бахмутский управляющего.
— Господи благослови...
Сам Бахмутский управлял комбайном. Вот он включил пусковой механизм. Стальная махина вздрогнула и, подпевая мотором, медленно поползла вверх по лаве. Клеваки с грохотом дробили угольный пласт, а механический грузчик, тот самый, что родился от поливного огородного желоба, яростно отбрасывал нарубленный уголь в сторону, на транспортер.
Говоря по правде, в первую минуту никто ничего не понял — все гремело в забое, и хлестал черный шлейф угля, наполнив лаву непроглядным облаком угольной пыли. Река угля плыла по главному конвейеру мимо потрясенных людей.
— Вот это да! — только и сказал Федораев и, не выдержав, пригнувшись, поспешил к гудящему комбайну, подсвечивая себе лампой.
Остальные, укрывшись за стойками, поблескивали во тьме восторженными глазами. Кто-то из шахтеров сказал восхищенно: «Гляди, сама рубит машина... Вот это номер!..»
А комбайн будто слышал людские голоса, гремел, сокрушая крепкий пласт. Следом за машиной оставалась такая чистая почва, точно ее подмели метлой. Прошло пятнадцать-двадцать минут, а машина работала, не чувствуя усталости.
Вдруг снизу, со штрека, тревожно засигналили лампы. Кто-то кричал оттуда:
— Стоп!.. Остановите машину!
— В чем дело?
— Порожняка не хватает. Все вагоны полны.
В лаву пробрался со штрека взволнованный горный мастер.
— Что здесь происходит? Мы не успеваем пустые вагонетки подкатывать.
Секретарь горкома Рубченко обнял Бахмутского.
— Поздравляю, Алексей Иванович, вы создали настоящее чудо.
— Все шахтеры в мире сложатся и поставят тебе золотой памятник! — добавил управляющий трестом.
Корреспонденты газет, забыв про свои блокноты, обступили в забое Бахмутского, пожимали ему руки.
— Это надо же такое придумать, чтобы машина, как живая, сама рубила уголь, — разговаривали между собой рабочие.
В тот же день в Москву полетели телеграммы с чрезвычайным сообщением: первый в мире угольный комбайн нарубил в забое 25 вагонеток угля, заменив собой 12 навальциков, 6 отбойщиков и 2 бурильщиков.
О комбайне Бахмутского заговорили во всех угольных бассейнах страны. Взглянуть на чудо-машину приезжали ученые, шахтерские делегации. Потоком шли письма и телеграммы с поздравлениями. Отовсюду спрашивали, когда начнется серийный выпуск машины, в которой огромная нужда.
Чертежи с комбайна снимали уже потом, когда машина была создана. Эти чертежи рассматривались на Всесоюзном конкурсе, и решением жюри комбайн был отмечен премией. Бахмутский был награжден орденом Ленина.
Всякий успех рождает завистников, являются волокитчики и бюрократы. Комбайн Бахмутского после первого триумфального успеха чьей-то невидимой рукой отодвигался в сторону. Потребовалось семь лет, чтобы окончательная конструкция комбайна Б‑6‑39 получила всеобщее признание и пошла в серию.
Своей победы Бахмутский не дождался. Он погиб при испытании чужого, громоздкого, неуклюжего и малопроизводительного комбайна С‑29, появившегося значительно позднее комбайна Бахмутского и намного обогнавшего его по количеству пробных моделей, на что тратились огромные средства государства.
Владислав Алексеевич Бахмутский рассказал мне подробности трагедии.
— Мне исполнилось восемнадцать лет, когда погиб отец. Случилось это в 1939 году ранней осенью. К тому времени я окончил десятилетку и поступил в Харьковский электротехнический институт. Однако учиться мне не пришлось: подошел срок призыва в армию. Мне хотелось призываться на родине, и я подал заявление директору. Надо было выставить причину для отчисления, и я, сам не зная почему, написал: «В связи с болезнью отца».
Вернулся я домой 23 сентября, в субботу. Следующий день — выходной. Мы сговорились всей семьей пойти в концерт, а с утра на рыбалку, на Донец. Только все вышло иначе... Отцу позвонили из треста и сказали: пришла очередная жалоба от конструктора комбайна С-29. Тот обвинял отца, будто бы он больше заботится о своем комбайне... Нужно знать моего отца. Для него главным было производство, интересы страны. Его добрый характер не мог перенести несправедливости. И он решил спуститься в шахту в воскресенье и лично заняться испытанием чужого комбайна. Мы уговаривали его, чтобы отложил до понедельника. Но он не послушался, позвонил машинисту комбайна, Игоря послал за шофером — у нас к тому времени была легковая машина М‑1, которую подарил отцу лично Серго Орджоникидзе...
Мы, трое братьев, решили проводить отца, сели в машину. Помню, у калитки стояла бабушка Соня и махала нам рукой.
Мы проводили отца. Он спустился в шахту, а мы вернулись. Ждали его к шести, а тут уже скоро семь... Вдруг звонят с шахты: «Ваш отец ранен, приезжайте».
Помчались на шахту, а там сказали — отец в больнице. Пока доехали туда, а ему уже отрезали ногу. Врачи не пускали к отцу, но я упросил. Захожу к нему в палату, сдерживаю слезы, спрашиваю: «Папа, как же это случилось?» А он лежит грязный от угля — плохо его помыли перед операцией, торопились... Лежит он бледный и курит папиросу.
— Вот видишь, сынок, как бывает в жизни... Проводил ты меня в шахту здорового, а сейчас у меня уже нет ноги.