Невольно мне вспомнилась легенда об изотовском молотке. Говорили, будто он достался кому-то из молодых забойщиков. Не Волобуеву ли? Впрочем, любой отбойный в его руках стал бы изотовским!
Старая горняцкая гвардия. Их труд — подвиг. Никита Изотов столько нарубил угля за свою жизнь, что добытый им уголь, наверно, до сих пор движет машины, дает людям тепло.
Почти полстолетия ходит на работу мимо терриконов «Кочегарки» потомственный горняк, мастер подземного транспорта Дорофей Слипченко. Он глядит на родную «Кочегарку» и удивляется, и не может налюбоваться видом ее грандиозных сооружений.
На глазах у старого горняка проходила жизнь этой шахты. И терриконы выросли у него на виду. Один из них, тот, что поменьше, — ровесник Дорофею Ефимовнчу. Под терриконами погребена старая Горловка, навеки засыпана породой знаменитая Десятницкая улица и рудничное кладбище. Там лежат дружки Дорофея Ефимовича — герои углекопы. Терриконы поднялись над их могилами как памятники их нелегкому труду...
Теперь и терриконов не узнать — царят над городом две громадины. Огни золотой цепочкой взбегают наверх по крутым склонам. Вот ползет в небо черная точка — это поднимается на террикон вагонетка с породой. Навстречу спускается порожняя. Они встретились, разминулись. Та, что шла вверх, взобралась на самую вершину и опрокинулась набок. Послышался шелест ссыпающейся породы.
Терриконы... Для кого они просто горы, а для Дорофея Ефимовича — целая жизнь. Возьми с террикона любой кусок породы, и Дорофей Ефимович скажет, откуда его выдали на‑гора́, из какого пласта.
Новому в жизни нет предела. На смену старым шахтам, отживающим свой славный трудовой век, появляются новые. Но «Кочегарка» никогда не была старой шахтой, она только молодела от года к году. Вот и теперь гордо поднялся к небу железобетонный копро-бункер высотой в пятьдесят шесть метров. Это новое слово в шахтостроении. Воедино с копром сооружен гигантский бункер — приемник угля емкостью в тысячу двести тонн.
Ствол № 5, над которым он воздвигнут, тоже в своем в редкое сооружение: бетонный колодец диаметром в восемь, а глубиной около тысячи метров! Главным стволом горняки проникли к нижним, нетронутым глубинным пластам. Дорофей Ефимович помнит, как вскрывали на новом горизонте пласт «Девятку». Его сын, молодой инженер Леонид, работал тогда начальником отдела капитальных работ: Это он со своими помощниками вскрывал «Девятку».
Перед вскрытием «Девятки» приборы показывали высокое давление газа, возможен был выброс угля. Но шахтеры действовали смело. Недаром многие из них, как и сын Леонид, родились и выросли у этих дымных терриконов. Кажется, недавно было. Теперь Леонид — начальство! Шахтеры — народ веселый, любят пошутить: «Есть у нас Слипченко-старший и Слипченко-младший, а кто из них старше, попробуй разберись».
Огни Донбасса! Где-то в таежных просторах мчится, рассыпая искры, поезд. Во тьме океана, мигая огнями, плывет пароход. Где-то работают турбины электростанций. Это уголь Донбасса вдохнул в машины жизнь.
Донбасс. На всю страну, на полмира сверкают его огни!..
Много невиданных машин приходит в шахты. На шахте 10‑бис донецким филиалом Гипроуглемаша установлен автоматический шахтный подъем.
С главным конструктором новой установки Борисом Дмитриевичем Кудиным мы поехали на шахту.
— Сейчас увидите завтрашний день Донбасса, — пообещал он.
...Посреди светлого зала была вмонтирована в пол подъемная машина. На огромный металлический барабан, как нитки на катушку, наматывался черный от мазута стальной канат. Свободный его конец уходил сквозь отверстие в стене на вершину копра, а оттуда спускался в ствол шахты вместе с железным коробом-скипом. Такими коробами «качают» из шахты уголь.
Когда мы вошли, на месте, где обычно дежурил машинист, никого не было. Невдалеке стоял необычный щит управления. На нем горел красный глазок с надписью: «Угля нет».
Конструктор объяснил:
— Порожний скип опустился в шахту, а там бункер пустой — угля нет, наверное, от забоев не прибыл электровоз с грузом. Вот машина и сообщает нам, жалуется, что стоит без дела.
Вдруг в тишине мелодично звякнул сигнал, красный глазок потух. Вспыхнул на мгновение желтый, тоже погас, и загорелся зеленый с надписью: «Скип загружен». Что-то щелкнуло на щите с приборами, и огромный барабан машины сам собой пришел в движение. Стальной канат, струясь, поплыл вверх, на высокую металлическую вышку — копер, а оттуда в ствол шахты.
С удивлением слушал я, как мотор, сам себе «подпевая», стал набирать скорость. Невольно закралась тревога: если у рычагов управления в машинном зале не дежурит машинист, кто же остановит машину? Ведь загруженный углем трехтонный скип вынырнет из глубины шахты и перелетит через копер, ломая все на пути. Но что-то опять щелкнуло. Загорелся кружок с надписью: «Скип в разгрузке».
Минуту машина стояла, словно отдыхая. Потом снова что-то мигнуло, звякнуло, и барабан стал медленно раскручиваться в обратную сторону. Мотор, увеличивая скорость, разматывал канат все быстрей и быстрей. Однако уже не возникала мысль — кто остановит падение скипа в шахту. Как по волшебству, вспыхнула зеленая надпись: «Динамическое торможение», барабан сам начал замедлять ход. На указателе глубины — черной шкале с делениями — белая стрелка тоже вместе с машиной замедлила ход и остановилась на последней черте...
Чудесная машина спокойно и уверенно работала без вмешательства человеческих рук. Но как же она узнавала, что скип спустился в шахту и его надо загружать? Почему из бункера высыпалось ровно три тонны угля, не больше? Кто сообщал машине, что скип загружен и его пора выдавать на‑гора́?
Кудин объяснил, что в автоматической установке есть специальные контрольные устройства — девять универсальных электронных реле с искробезопасным управлением. Эти устройства и подают машине команды (импульсы) о тех или иных действиях.
Кудин был явно доволен тем впечатлением, которое произвела на меня автоматическая установка. Не без грусти поведал он о том, как долго и с какими препятствиями создавалась эта установка, как яростно сопротивлялись консерваторы, мутили воду бюрократы, затягивали дело перестраховщики. Горько было слышать об этом, но волновала яростная вера конструктора в торжество автоматики. Автоматика — это душа техники будущего.
Дневные наряды на шахтах Донбасса начинаются в пять утра. Но шахтеры любят прийти пораньше — поговорить, узнать новости.
Еще темно на дворе, а возле шахты уже блуждают светлячки шахтерских аккумуляторов, похрустывает под ногами снег. Собирается первая смена... И вот уже завертелись на копрах подъемные колеса, засновали в стволах клети, спуская шахтеров в глубокие недра земли.
А вокруг, куда ни глянь, мерцали огни, далекие, близкие, манящие. Огни жизни, огни труда, огни счастья и борьбы.
Ровно шесть. В тишине раннего утра из репродукторов доносится далекий и родной перезвон кремлевских курантов. Это голос Родины.
С добрым утром, товарищи!
Донбасс отвечал могучим хором трудовых гудков.
Если ехать в поезде на юг через степи Донбасса, у станции Никитовка неожиданно возникают на горизонте одинокие круглые горы. Это отвалы шахтной породы — терриконы каменноугольных шахт.
Первыми показываются терриконы шахты № 4—5 «Никитовка», за ними маячат едва видные вдалеке островерхие холмы рудника имени Калинина. Они синеют на горизонте, окутанные дымкой.
Величаво и гордо стоят терриконы. Над ними плывут облака, точно сама вечность проходит над ними.
Что-то поэтическое есть в задумчивом и мудром облике терриконов. Сколько здесь человеческого труда! Не высчитать, не измерить! Они насыпаны не одним поколением шахтеров. По камню, по глыбе складывались они.
Многие уже старые, с морщинистыми, заросшими бурьяном склонами, со снятыми рельсами, горбатые от времени. Тут же красуются новые, только рождающиеся, они еще не выше одноэтажных зданий.
Горы шахтерские — близкие, туманные, пепельно-серые, крутоверхие, красновато-бурые, продолговатые, осевшие, словно гигантские шлемы. Летом — обожженные палящим солнцем. Зимой — заснеженные, а если ветер сдует снег с вершины, то кажется, будто горы стоят по пояс в сугробах.
Особенно красивы терриконы утром: издали бледно-сиреневые, лиловые. Ночью — сплошь в дрожащих огоньках, точно гора внутри раскалена и огонь пробивается то здесь, то там.
Многие терриконы стоят в степи не меньше века. Они видели войны и вьюги, иссушающий зной и грозные, как наводнение, ливни. Они окутаны голубоватыми дымками, словно легендами. Низкий поклон им, вечным памятникам нелегкому шахтерскому труду!
Старые терриконы — страницы истории. Они вызывают к себе уважение своей мощью. Как седые деды, стоят они в степи, охраняя будущее молодых и чумазых, весело дымящихся терриконов новых шахт...
ПЕСНЯ О ШАХТЕРАХ
На донской земле привольной
Стоит рудник знаменит:
Возле Грушевки-деревни
Нашли уголь антрацит...
От бескрайних Сальских степей до среднего течения Дона, где стоят на берегах древней реки станицы Вешенская, Казанская, от Таганрога до Цимлянского моря раскинулась Ростовская область, донская земля, хлебно-виноградный край.
Но не одной золотозерной пшеницей, не одним искристым цимлянским вином или морскими рыбными промыслами богат этот край. Под его хлебными полями, под станицами и железными дорогами, в глубоких недрах лежат драгоценные пласты каменного угля.
Издавна привыкли называть Донбассом лишь те шахтерские поселки и города, которые очерчены границами Донецкой и Ворошиловградской областей. Но Донбасс велик, и начинался он с берегов Дона. Именно здесь, в «балке Кундрючьей» да в «казачьем городе Быстрянске», были добыты первые пуды угля, и по указу царя Петра «делали кузнецы тем каменным однем угольем топоры и подковы новые». Именно здесь, у хутора Поповки, на месте которого вырос теперь большой горняцкий город Шахты, еще в начале девятнадцатого столетия, а точнее, в 1809 году, были открыты первые угольные копи колодезного типа. В такую шахту спускались в деревянной бадье с помощью ручного ворота. Через восемь лет здесь появилась шахта с конным приводом, а еще позднее — с паровой подъемной машиной. Добываемый уголь сплавляли в Ростов-на-Дону и Таганрог на плотах или лодках по реке Грушевке, которая в те далекие времена была судоходной. Кто знает, быть может, в те годы и родилась здесь горькая песня углекопов: