Шахтер в шахту спускается,
С белым светом прощается:
«Прощай, прощай, белый свет,
Ворочуся или нет?»
Эта старинная песня давно звала меня на берега легендарной речки Грушевки, в ковыльные донские степи, откуда взял свое начало наш могучий Донбасс.
В песнях и сказаниях осталась богатая событиями история этого края. Теперь все изменилось. Где бушевала речка Грушевка, течет в узких берегах черный ручей шахтных вод. Давно нет хутора Поповки. На его месте пролегли асфальтированные улицы с многоэтажными зданиями: институтами, кинотеатрами, Дворцами культуры. По вечерам здесь многолюдно, переливаются многоцветные огни вывесок и реклам. Это город Шахты — столица ростовских горняков.
Комбинат «Ростовуголь» объединял сотни угледобывающих предприятий. Почти все они расположены в основном антрацитовом районе, группируясь вокруг шахтерских центров.
Мой путь лежал на северо-восток, в трест Богураев-уголь, где вступила в строй шахта «Шолоховская-Южная». Еще в комбинате мне сказали, что молодой коллектив этой шахты за короткий срок сумел поднять добычу угля так высоко, что была достигнута проектная мощность на три года раньше срока. Это означало, что шахта работала в три раза быстрее, чем планировалось.
Подобный факт для журналиста — находка. И все же меня волновала другая подробность. Угольный пласт, который разрабатывался шахтой-новостройкой, имел необычное название — «Шолоховский».
Почему горняки, люди сурового труда, назвали свое подземное сокровище именем писателя?
В тот год стояла теплая осень, и по былинной казачьей реке Дону величаво плыли самоходные баржи, оглашая берега протяжными гудками. В станицах собирали урожай винограда, а на степных дорогах золотились пучки соломы, оброненные с возов.
От города Шахты дорога пролегла на север. У станции Лихой мы свернули на восток, в направлении Белой Калитвы. Где-то впереди нам преграждал путь Северский Донец.
На все четыре стороны разбросалась всхолмленная степь, иссушенная зноем минувшего лета. Неглубокие балки с чащобой диких яблонь и терна, сторожевые курганы, синеющие на горизонте. По сторонам от дороги — окопы, заросшие сухим чертополохом, горькие следы войны. Во всем облике неоглядной придонской степи, в каждом кустике седой полыни угадывалось что-то давно знакомое, что вызывало чувство светлой радости. Может быть, в этих самых окопах и лежал ростовский шахтер Петр Лопахин локоть к локтю со своими боевыми друзьями Николаем Стрельцовым, Звягинцевым и Копытовским. Здесь сражались за Родину эти простые сильные люди, перешедшие в жизнь со страниц чудесной шолоховской прозы.
Степь. Я еще плохо знал Ростовскую область, но если бы спросили у меня, чем богат этот край, я бы ответил — ширью своей.
Минут через тридцать открылся с горы темно-синий Донец. К деревянному причалу неслышно подошел паром, и машины гулко, как на мост, въехали на него. Отражаясь в трепещущей воде, мы плыли к другому берегу, к домикам и куреням над рекой.
За хутором Богатым, где мы переправились, снова потянулись безбрежные просторы. На придорожных проводах, сердито нахохлившись и отдалившись друг от друга, точно поссорившиеся подружки, сидели голубые степные птицы — сизоворонки. Изредка какая-нибудь из них, сверкнув небесным оперением, срывалась к земле за добычей и опять взлетала и усаживалась на тонком проводе. Скоро показались в степи черные пирамиды — терриконы угольных шахт. Один из них, самый близкий и потому казавшийся самым высоким, стоял в окружении новеньких, покрашенных в розовый цвет надшахтных зданий.
Это и была «Шолоховская-Южная». Строения и копры шахты маячили вдали, овеваемые степными ветрами.
Было то время утра, когда первая смена спустилась в шахту, а вторая еще не собиралась. В просторной нарядной было пусто. Заместитель парторга шахты Оноприенко предложил съездить к горнякам бригады Владимира Обуховского, боровшейся за звание коллектива коммунистического труда. Рабочие жили в поселке Шолоховском, километрах в двух от шахты. Это был совсем новый поселок, похожий на городок-новостройку. На улицах еще не было зелени, и лишь покачивались от ветерка тонкие топольки-саженцы.
Солнце приближалось к полудню. В длинных коридорах шахтерского общежития было безлюдно. Мы постучались в дверь и, когда никто не откликнулся, сами вошли в полутемную от зашторенных окон большую комнату. Три кровати были аккуратно, по-солдатски, застелены, а на четвертой кто-то спал, укрывшись с головой суконным одеялом. Уборщица общежития, пожилая женщина с добрым лицом, разбудила спящего:
— Ах ты, жаль моя! Скоро второй наряд, а ты спишь!
Мускулистый загорелый паренек в трусах, в белой майке, сонно поводя глазами, пробормотал:
— Я говорил, треба було роспрягать...
— Распрягайся сам-то. — Уборщица с нежностью глядела на шахтера и по-матерински заботливо застилала его постель.
Вожак бригады Обуховский был на курорте, и его замещал Василий Периг, тот, кого мы разбудили.
Через полчаса горняки молодой бригады, обмениваясь шутками и приветствиями, стали заполнять тесноватое помещение красного уголка. Не спеша рассаживались кто на мягком диване у окна, кто на стульях вокруг празднично-зеленого стола.
— Ты что, Петро, оделся как дед Щукарь? — спросил чернявый горняк у соседа. — Допотопную шапку где-то раздобыл...
— Да потерял свою, старая попалась под руку.
— У тещи на блинах был, там и потерял шапку.
— Теперь шапки вообще отменяются. Гляди, сколько зимой без шапок ходят: снег сыплет на голову, а ему хоть бы что, поднимет воротник пальто и шагает гордо, как снежный человек, только уши малиновые.
Прокатился смешок и замолк. В бригаде, на кого ни погляди, — молодежь. Это их отцы сражались за Родину, а сыны избрали самый тяжелый труд — добывать под землей уголь.
В непринужденной беседе раскрывались отношения внутри бригады и сами люди, такие разные по развитию и по характерам.
Как ни сложна натура человека, а добрый характер виден сразу. Таков Вася Периг, спокойный, тихий паренек, закарпатский лесоруб. В бригаде он самый молодой, хотя отслужил срок в армии. Я глядел на него и думал: с таким хорошо дружить — себя не пожалеет, а товарища выручит. Разве только мягковат был он по характеру и молчалив. Зато разговорился главный механизатор бригады Михаил Зотов, потомственный донской казак. Он, по существу, вел всю беседу, успевая отвечать за себя и за товарищей и задавать свои вопросы. Чувствовалось, что он верховодит в бригаде.
Об истории пласта «Шолоховского» молодые шахтеры ничего не знали. Слышали, будто поселок раньше назывался Майским. Потом его переименовали по шахте, а шахта названа по пласту. Кто пласту дал наименование — неизвестно. Об этом могут рассказать старые горняки, которые помнят, что было до революции.
С горняцкой гвардией ветеранов мы встретились тотчас, как только возвратились на шахту. Старики пенсионеры откуда-то прослышали, что явилась нужда в их совете, собрались и ждали нас. Они побрились, надели мундиры почетных шахтеров, ордена и медали.
Старейшина ветеранов — Федор Максимович Штанько, проработавший под землей полвека, побывавший за долгую жизнь и в опасности, и в славе, первым начал рассказ. Седые его други лишь изредка кивали головами, внимательно слушая товарища.
— До революции мы работали здесь на маленьких, неглубоких шахтах, — рассказывал Штанько, — вон они, видны в степи, за поселком Горняцким. О пласте «Шолоховском» мы в те времена и слыхом не слыхали. Здесь была голая степь, казаки хлеб сеяли. И только уже при Советской власти, примерно в году тридцать шестом, нам сказали геологи: здесь, под хлебами, лежит неизвестный пласт. Прошли мы пробную шахту и, когда спустились вглубь, так и ахнули: пласт два метра! Уголь — высший сорт, и пласт нетронутый, целехонький, настоящая угольная целина!.. Теперь мы на этом пласте вон какую шахту-красавицу воздвигли. И получилось: как писатель наш вскрыл пласты жизни, так и и мы, шахтеры, подымаем угольную целину...
— Значит, все-таки в честь писателя назван пласт?
— Только так... Никакого купца Шолохова мы не знали, и геолога Шолохова тоже не было... Все это, как говорят на Украине, балачки, то есть разговоры впустую... Перед войной, когда были у нас в стране первые выборы в Верховный Совет, наш Майский поселковый Совет постановил назвать поселок, а значит, и пласт, и будущую шахту именем нашего народного депутата Михаила Александровича Шолохова. Так и запишите...
Угольная целина! По следам всемирно известной шолоховской книги, отразившей целую эпоху в развитии нашей страны, и шла история этого названия, оно родилось в народе само собой, как легенда.
Подходил к концу второй наряд. Горняки, получив рабочее задание, шли переодеваться в шахтерки. Нарядная опустела.
Облачились в спецовки и мы. Прежде чем спуститься в шахту, получили, как на войне перед боем, жестяные номерки, по которым нас записали в регистрационную книгу всех отправляющихся в шахту, и мы по бетонным ступеням поднялись на подъемную площадку. Тяжелая, мокрая от подпочвенных вод железная клеть, повисшая на стальном витом канате, с «ветерком» доставила нас на глубину пятисот метров.
Под землей, на рудничном дворе, было зоряно от электрических огней. Вдоль бетонированных стен туннеля уходили к дальним выработкам черные жилы электрического кабеля.
Кончился квершлаг, и мы свернули в боковую галерею и пошли по узкоколейным рудничным путям к дальним забоям. Тени от наших ламп шарахались на стенах подземного хода. Лицо овевал теплый ветерок вентиляционной струи. Просторный сухой штрек хорошо проветривался, но и здесь «не все было слава богу» — такова подземная стихия. Через несколько сот метров нашего пути мы наткнулись на деформированный рудничный путь. Штрек «поддувало»: горным давлением искривило рельсы, приподняв одну сторону. Электровоз шел, сильно накренившись, шел медленно, осторожно, иначе могла забуриться вся партия вагонов.