— Тут направо и под мост, — распоряжается девочка.
Костик делает неуклюжий маневр, ему сигналят, и он шарахается обратно на свою полосу. Его бледный лобик взмок.
— Тарасово начинается, — комментирует он. — Район резиденций. Как бы нас тут не это. Не того. Не задержали!
— Все правильно, — соглашается Янка, — Тарасово. Давай на эту аллею. И до упора.
— Так тут же кирпич! — боится Костик.
— Все правильно. Кирпич, — смеется Янка. — Чтобы абы кто не ездил!
Первый снежок, засыпавший землю нарядной белой манкой, растаял еще вчера. На улице темно и сыро, как в ванной комнате, в которой перегорела лампочка. С потолка то сыплется, то льется, и хочется зажечь свет, залезть в горячую воду и напустить туда пены. Но до снегопадов еще далеко.
— У входа остановись, — приказывает девочка, кивая на гостевую стоянку возле высокого забора.
Костик оценивает размеры постройки, возвышающей над туями, и подбирает слово: дворец? замок?
— А что ты делаешь в этой хоромине? — На его лице версии: «Работаю уборщицей», «Работаю бэби-ситтером», «Моя подружка моет тут посуду».
— Живу, — пожимает плечами девочка.
— В каком смысле «живу»? — не понимает Костик.
Яся выходит из машины и от души хлопает дверцей.
— В том самом! Живу! Проживаю! Прописана! Ты как-то не интересовался, какая у меня фамилия, дорогой!
Котя вываливается из машины и, вращая глазами в орбитах, пытается прикинуть размер прилегающей к дому и окруженной забором территории.
— И какая у тебя фамилия? — глуповато переспрашивает он.
Яся называет фамилию. Ее спутник закашливается. У ворот уже выросла одетая в черное фигура Валентина Григорьевича — он заметил на мониторах внешнего наблюдения незнакомую машину. Садовник сухо спрашивает у Костика паспорт (сын первого министра юстиции не возмущается и протягивает документ, послушно раскрыв на страничке с фотографией) и уходит делать копию.
— Ты кто им? — интересуется молодой адвокат, окончательно перейдя на шепот.
А Янина ведет его к главному входу. По случаю прихода гостя она решила войти в дом не через свой флигель.
— Я дочка им. — Сегодня девушке хочется добить этого тюленка.
Тюленок — смесь тюленя, свиненка и теленка, решает она.
— Дочка, — повторяет он за девушкой. — Родная?
— Нет, двоюродная! — смеется хозяйка флигеля.
— И что… Сергей Юрьевич, — он произносит имя с придыханием. — Дома? Можно будет его… увидеть?
— Папа в круизе, — усмехается Янка. — Из Стокгольма — в Валенсию. Шуршит нарядами!
В коридоре их встречает Лаура.
— Что на ужин? — дежурно узнает у нее Янина.
Лаура, пряча улыбку в уголках губ, отвечает, что, поскольку господин и госпожа в отъезде, le souper grand не готовился. Но, если это удовлетворит молодую госпожу и ее гостя, она сделает им тапас из печеных кальмаров.
— Сервировать вам во флигеле? — предупредительно спрашивает эфиопка.
— Нет. Сегодня, пожалуй, сделаем исключение, — качает головой молодая госпожа. — Сегодня накрой в голубой гостиной. На два куверта, — добавляет Яся.
Лаура вновь улыбается уголками губ, склоняет голову и вежливом поклоне и удаляется. Свиненок провожает служанку взглядом. В быстренько зашедшем слишком далеко воображении он уже тискает Лаурину задницу в статусе нового хозяина дома, жениха принцессы.
Пара поднимается на второй этаж, и девочка усаживает подрагивающего мелкой дрожью Костика за стол из беленого дуба, на стул из тронутого вышивкой шелка, за которым имеет привычку столоваться тот, имя кого вся страна произносит, привставая. Янка достает из инкрустированного фламандского бара бутылку коньяка «Otard XO» и два бокала. Она наполняет бокалы почти до краев, подходя близко к норме, для освоения которой Каравайчуку требуется полный стакан апельсинового сока.
— Мы будем пить? — спрашивает Котя.
Ведь коньяком «Otard» можно еще обливаться, можно пропитывать им кексы и заливать его внутрь шоколадных конфет.
— Да. Мы будем пить, — закатывает девочка глаза к потолку.
— О’кей. Секундочку! Только секунду!
Юный Габсбург, в котором не осталось ни тени царственности, достает телефон и набирает короткий номер. «Але! Мам? Слушай, я сегодня ночевать не приду домой. Что? Нет, мам. У друзей останусь на даче. Мы будем в приставку играть! Хорошо? Ну все, не волнуйся!» После этого он торопливо прячет телефон в штаны.
— Ну все! Ты готов? — переспрашивает девочка. — Папе звонить не будешь? Мамы достаточно? Тебе двадцать пять, я не ошиблась?
— У нее слабое сердце! Она волнуется, когда я пропадаю, — просит о пощаде Габсбург. — И я уже без пяти минут в долевке. Скоро отдельно начну жить.
Яся поощрительно кивает, присаживается на стол рядом с Котей и заглядывает ему в глаза. В них такое выражение, будто он всю жизнь верил в инопланетян и слыл за это психом. И вот фантазии сбылись, он на космическом корабле, и добрые пришельцы вот-вот заберут его в свой мир глянца и спортивных машин.
— Есть такие люди, археологи, — Янина Сергеевна беззаботно побалтывает ногами. — Занимаются тем же, чем ты, — разграблением чужих могил и попытками нажиться на чужом горе. И поскольку девушек у археологов нет, так как археологи вечно в отъезде, а их телефоны вечно временно недоступны, археологи бухают друг с другом. Для того чтобы им не так грустно было квасить, они придумали себе парный танец. Он называется «археологический брудершафт». — Янка протягивает своему робеющему другу бокал, в котором тяжело перекатывается драгоценная маслянистая жидкость. — От обычного брудершафта этот вид всасывания нектара отличается тем, что… — девушка подносит свой бокал к его ржаным усам. — Брудершафтируемые пьют из чаш друг друга. Твой фиал превращается в мой, мой — в твой.
Им требуется некоторое время, чтобы прикончить содержимое своих чаш. Костик с ужасом вытаращивается на кубок, заваливающийся в него, — он боится, что хотя бы капля прольется на драгоценный шелк, на который его усадили. Страх заставляет его забыть, что в его руке — бокал, он тычет стеклом в зубы девушки. Напиток, который так ценил Леонардо да Винчи, струится по Ясиному подбородку, по шее и сбегает к груди. Она пинает свиненка ногой. Тот, заметив, что капля с Ясиных губ может упасть на кружевную бельгийскую скатерть, пугается еще сильней и выворачивает бокал в другую сторону, так что девушке приходится помогать себе пить подбородком.
Через пять минут, захмелевшие, они сминают губы друг о друга в поцелуе. Через десять — они во флигеле, и мушкетер обнажает свой кабачкового цвета торс. В том, что происходит дальше, он старателен, как вылизывающий мамку котенок. На его теле появилось больше растительности, напоминающей колючую кабачковую ботву. Он называет Ясю «любимой» и «единственной». «Ты была моей первой», — врет он, рассчитывая на ответное признание. Хоть какое-нибудь. Свинята умеют растрогать. Яся находит, что ему лучше сбрить бородку. И усы. Он слушает и запоминает.
К тапасам они выходят, когда те уже полностью остыли. Лаура разогревает их. Улыбка в уголках ее губ никуда не делась.
Котя сбривает бородку, усы, патлы и отпускает бакенбарды. В результате он становится похож на солиста группы «Металлика» после ребрендинга. Ясе не нравится группа «Металлика» после ребрендинга, но группу «Металлика» до ребрендинга она не любит еще больше. Он звонит ей два раза в день: утром и вечером. Оба раза заканчивает разговор фразой «Я тебя люблю». Яся находит, что девальвация смыслов в этом случае наступает настолько быстро, что скоро ему понадобится произносить эти слова вместо всех остальных, чтобы они означали хоть что-нибудь.
— Основная новость, земеля, в том, что я теперь вместе живу. — Вичка поднимает фляжку с растрепанным котенком на борту и чокается с веб-камерой на том конце «Скайпа». — Давай булькнем!
Ясе нечем чокнуться с ней, и она лишь кивает боевой подруге.
— Вместе живешь? Это как? — не видит новости наша девочка.
Она с трудом припоминает ночь, когда Есюченя спала бы не вместе.
— Вместе, в смысле — вообще вместе. Как Ленин с Марксом! С одним и только с ним!
Вот это действительно новость, отмечает про себя Яся. Она делает звук на компьютере громче.
— И что тебя сподвигло? Нашла мужчину своей мечты?
— Да все они тут более-менее… — Вичка широко зевает, показывая все анатомические подробности строения ротовой полости и глотки. Внимательно всмотревшись, можно увидеть в темных глубинах, кажется, даже стенки желудка. — Одинаково… Мужчины моей мечты… Просто нашелся коцык, который не ускакал с утра… А девочке ж только того и надо… Чтобы, сука, грели пальцы на замерзших девичьих ногах не только перед, но и после эксплуатации.
— И кто? Этот твой Маркс? Я его хоть видела?
— А… — Вичка на секунду задумывается, ее взгляд замутняется. — Компотов, конечно. Кто же еще?
— Ну ты даешь, — не выдерживает Янина. — Ну ты даешь.
— Так а что? Ну да, работа у него, конечно, стремная… Но на ходовые характеристики, — Вичка едва заметно виляет бедрами, — это не влияет.
— И как он? — Девочке становится немного страшно за боевую подругу.
Она вспоминает это чувство, что ты — то ли подозреваемая в преступлении, то ли без пяти минут ее жертва.
— Да нормально он. — Вичка, покачиваясь, прикладывается к фляжке еще раз. — Нормально. На повышение пошел, ему по должности жена нужна. Так что скоро за платьем пойдем. — Ее взгляд снова замутняется. — Единственное, что прошлое мое он вспоминает. По-се-кунд-но. Но — только пока не пьян. А там ложится, и все похер ему.
— Бьет он тебя? — Яся ищет следы на Вичкином лице и руках.
— Да если б бил… — мечтательно вздыхает Вичка.
— Рустем про меня не спрашивал? — невзначай интересуется наша героиня.
— Рустем? Да нет, он с двумя нанайскими моделями сейчас мутит. Им лет по пятнадцать на вид. Вытащил их из Уссури и спаивает. Им много не надо. Одну зовут Рябина, Нэсултэ по-ихому, вторую — Черемуха, Сингэктэ по-ихому.