о – и ночь и сама фея – просто приснилось ему! Но, если ему приснилась фея, то каким же образом он раздобыл «кулон счастья»?
Маленький Арсеньев никому не показал кулон, и так далеко запрятал, что он долго не попадался ему на глаза…
Повзрослев, Арсеньев эту таинственную историю переосмыслил. Сильное потрясение, готовность умереть и сам страх смерти, – все это породило кратковременное расстройство психики. И он действительно рылся в песчаном обрыве, и на самом деле нашел кулон.
Много лет украшение лежало на самом дне ящика с другими бесполезными предметами – радиолампами, сломанными замками – вещицами, которые вряд ли могли бы пригодиться, но выбрасывать которые жалко. Однажды, уже будучи взрослым, Арсеньев нашел кулон, который считал потерянным, внимательно рассмотрел его и даже присвистнул от удивления.
Это был круг размером с рубль, в центр круга было впаяно кольцо, сделанное из камня. В камне чернела выемка в форме мальтийского креста, именно она и совпала теперь с Юлиной брошью.
Арсеньев отнес «кулон счастья» в ювелирную мастерскую и узнал, что изготовлен он из чистого золота, самой высокой пробы. Только вот что странно: никакой пробы на нем выбито не было, что говорило о значительной древности предмета. Самым удивительным было то, что в оправу из золота был вставлен какой-то совершенно невзрачный черный камень, чуть ли не кусок простого каменного угля… В той же мастерской Арсеньев купил цепочку и с тех пор стал носить свой «кулон счастья» на груди.
Все-таки ему хотелось верить, что кулон настоящий, и что он поможет ему найти свою любовь. Под любовью он, конечно, подразумевал Таню, которая уехала в другой город, неизвестно, впрочем, какой… Позже он понял, что фея говорила о любви вообще. А теперь оказалось, что говорила она о девушке, которая тогда еще и вовсе не родилась на свет!
У Арсеньева уже не оставалось никого сомнения: была и фея, было и предсказание. От этих мыслей у него буквально кружилась голова. Юля осталась очень довольной, что ее украшение теперь увеличилось вдвое, а Арсеньев представить себе не мог, что ему делать с этой ситуацией. Выходило, что девушка, с которой он хотел просто хорошо провести время, на самом деле являлась его суженой.
Но он вовсе не собирался жениться на ней! Юля была хороша для романтической истории, редких тайных встреч, которые приятно щекочут нервы, но жить с нею всю жизнь… Нет, это невозможно. С женой ведь надо о чем-то разговаривать. А с этой девушкой Арсеньев постоянно держал себя в напряжении: он боялся сказать что-нибудь слишком умное, чтобы не показаться перед ней полным дураком. Ведь люди подобного склада считают глупостью все, чего не понимают, интеллигентных людей они презирают, главным достоинством человека считают его крутизну. Получалось, что таинственная фея, сотканная из золотых лучей, прочила ему в жены именно эту девушку – абсурд! Он представил, как приведет молодую жену в гости к любым своим знакомым, и за столом потечет обычный разговор, скажем, о литературе Серебряного века… Дамы и господа, вытягивая губы трубочкой, будут произносить: Бунин, Груздев, Гумилев… А Юля вдруг скажет:
– А я вообще не читаю стихов: типа того – не врубаюсь…
Юля была великолепным, золотистым сосудом, изящным и звонким, но вот наполнить его соответствующим содержимым – возможно ли?
Арсеньев поднял голову: сосуд спокойно сидел рядом с ним на бревне и поигрывал вновь приобретенной дорогой вещицей.
Арсеньев вспомнил слова, которые Юля произнесла вчера в магазине:
– Я люблю вас!
Интересно, какой смысл она, да и вообще – представители ее поколения вкладывают в слово люблю? Может быть, просто то же самое, что в иностранной литературе именуется заниматься любовью? Если это так, то совесть его чиста, и оба они хотели, фактически, одного и того же…
Мобильник Юли заиграл какую-то попсовую мелодию. С ловкостью ковбоя Юля выхватила аппарат и движением пальца вскинула крышку.
– Да, мамуля!.. С девчонками… Есть и мальчишки… Нет, мамуля… Ну, все… У меня батарейка садится. Больше не поговорим.
Юля подняла глаза на Арсеньева. Мама, конечно, беспокоилась, не трахнет ли ее кто-то на этой турбазе. Но больше всего об этом беспокоился папа. Эх, если бы они знали всю правду о ней, то были бы изрядно удивлены…
Человек, сидящий радом с ней, был сильно потрепан от долгой холостяцкой жизни, толст и невзрачен. Но она любила его. Вряд ли она смогла бы описать это чувство словами, но ей просто очень хотелось быть рядом с ним, постоянно смотреть на него… Впрочем, не более. Она и представить себе не могла, что совсем уже скоро они залезут в эту палатку и там… Что будет происходить – там?
Пусть будет так. Она скажет ему нечто важное о себе. Если это его остановит, то пусть будет, как будет. А если нет, то, значит – судьба.
Арсеньеву было нестерпимо стыдно. Теперь, когда ему открылась вся правда о его судьбе, он понял, что не сможет, не захочет сделать с этой девушкой то, для чего он, собственно, и привел ее сюда. Это было не что иное, как сама его судьба. И все должно произойти как-то иначе. Разве фея, которая посетила его на заре жизни, имела в виду именно это – случайная встреча на улице, вороватое бегство, замешенное на лжи, мешки и палатка, чисто животное вожделение, грязные мысли?..
Они лежали в палатке, в мешках, застегнувшись изнутри. Арсеньев и сам не понял, почему так получилось, как возникла между ними дистанция. Просто Юля залезла в палатку первой, а пока он копошился в полутьме, пытаясь припрятать на всякий случай вещи, разбросанные по всей поляне, она запаковалась в мешок и превратилась в мумию. Арсеньев устроился рядом и почему-то сделал то же самое.
Желание пропало начисто, как будто рядом с ним и вправду лежала высохшая египетская мумия. Больше всего на свете Арсеньеву хотелось сейчас просто уснуть. Положение было идиотское: если он немедленно не начнет приставать, то она подумает о нем невесть что. Больше всего это поколение не любит, конечно, лохов и разинь, потому что их девиз как раз и есть: хватай, давай, немедленно! А если она будет сопротивляться – не насиловать же ее?
– Юля, – тихо позвал Арсеньев.
– Я здесь, – немедленно отозвалась она.
Арсеньев выпростал руку из мешка, рука застыла на весу, хорошо видная на синем фоне палаточной ткани, сквозь которую просвечивало небо. Почему-то немыслимым показалось сейчас даже обнять девушку.
– Дай мне руку, – сказал он.
– Возьми.
Юля зашевелилась, и прохладные пальцы упали в его ладонь, Арсеньев крепко сжал их…
– Я должна тебе кое-что сказать, – услышал он ее взволнованный шепот. – Ты обо мне, наверное, очень плохо думаешь. Что я поехала сюда с тобой…
– Нет, что ты!
– Не перебивай. Я хочу сказать тебе что-то очень важное. Обо мне. Ты можешь думать, что хочешь, но я… Ай! Что это? Какой ужас!
Юля резко села, Арсеньев услышал шлепок.
– Оно меня ужалило! Очень больно…
Арсеньев нашарил в кармашке палатки фонарь. Юля сидела, скорчившись, держась за шею.
– Посмотри, что там у меня! Там должно быть жало.
Арсеньев осторожно откинул ее тяжелые волосы, в свете фонаря казавшиеся черными, и увидел вздутие на коже, какое бывает от укуса комара, только намного крупнее.
– Это твоя карамора! – воскликнула Юля, двумя пальцами держа перед его глазами убитое насекомое. – Не бойся, не кусается, добрая такая! – плаксивым голосом передразнила она.
Арсеньев взял карамору из ее рук и подставил под луч фонаря. Длинные ноги еще шевелились.
– Но ведь правда! Я читал, что караморы вообще не едят. И нет у них никакого органа, чтобы кусаться. Они просто рождаются, живут и умирают, когда кончается энергия. Странно…
– Ученые, мать вашу! Представить не можешь, как болит. Завтра же, на рассвете, едем домой. Точка. Я на базу еще успею, к девчонкам.
– И к мальчишкам, – горестно подумал Арсеньев, вспомнив, о чем она говорила по телефону с мамой.
Меж тем Юля шумно завозилась, снова заворачиваясь в мешок, и пробормотала про себя:
– Какая же я дура, что поехала сюда – вообще! С профессором этим…
Спустя какое-то время восстановилось прежнее равновесие, но Арсеньев уже не мог не то, чтобы прикоснуться к девушке, но и даже заговорить с нею. Профессор этот… Вот что она о нем на самом деле думает. Почему же тогда согласилась поехать? Почему сказала – люблю?
Арсеньев снова вспомнил ту безымянную девушку из общаги лесотехнического института, которая пригласила его к себе и лишила невинности в процессе чаепития. Пятнистые стены, обои в цветочках, желтый свет… Арсеньев мается, не знает, о чем говорить, куда деть руки. Чашка в его руке мелко стучит о блюдце… И вот они уже целуются. И вдруг она говорит:
– Я не такая.
Арсеньев не знает, как реагировать. Он порывается уйти. Но она берет его за рукав и тянет к кровати. И вот он уже шарит руками по мягкому покорному телу… Но вдруг она говорит:
– Не надо!
Арсеньев покорно встает, надевает ботинок. Но она смотрит на него исподлобья, крутит пальцем у лба и говорит:
– Дурак!
И Арсеньев, как есть, в одном ботинке, бросается на нее…
Позже выяснилось, что девушка просто исполняла ритуал, что все они сначала должны сказать – «Я не такая» и «Не надо!» И ты просто должен уловить момент, чтобы перейти к решительным действиям, и сделать это до того, как тебе скажут: «Дурак!»
Арсеньев вспоминал ту далекую ночь, и синяя ткань палатки прорастала желтыми цветочками, и его ноги упирались не в рюкзак, а в железные прутья общежитской инвентарной кровати…
А проснулся он с мыслью о караморе. Что-то в ней было не то. Да и другие две, кружившие вчера вечером над Юлиной головой… Насколько он был знаком с естествознанием, карамора, которую дети считают «малярийным комаром» – просто особый вид комара, его еще называют долгоножкой: они не только не кусаются, но и вообще не едят, живут недолго, лишь за счет накопленных личинкой запасов, и летают только с целью найти себе пару и отложить в почву яички… Долгоножки, как правило, вялые, слабые, что-то он никогда раньше не видел, чтобы они кружили в воздухе, зависали, словно вертолеты… И уж, тем более, у них не было и не могло быть комариных хоботков!