— Я думала, что вы, может быть, иногда заходите сюда, — сказала Хисако.
— Однажды я пришел, когда на улицах снег уже растаял, но здесь его еще было много — целая гора. Может быть, убирали улицу и сбрасывали его сюда. Мне показалось, что здесь погребена наша любовь. И еще я подумал: под этой горой снега похоронен наш ребенок. — Гимпэй умолк спохватившись, что говорит словно в бреду.
Но Хисако кивнула и поглядела на него ясными глазами. Гимпэй растерялся и поспешно перевел разговор на другое.
— Ты все же решила вместе с Ондой поступить в университет?
— Все это пустое… — безразлично проговорила Хисако. — С какой стати женщине учиться в университете?
— Те пояса, из которых ты связала веревку, я бережно храню до сих пор. Ведь ты мне их подарила, правда?
— Наверно, веревка просто выскользнула у меня из рук, — призналась Хисако.
— Отец тебя очень ругал?
— Он запретил мне выходить из дома.
— Знай я, что ты не посещаешь колледж и тебя не выпускают из дома, обязательно пришел бы к тебе — через то самое окно.
— Иногда я по ночам стояла у окна и глядела в сад, — прошептала Хисако.
По-видимому, с тех пор как они перестали встречаться, Хисако вновь обрела свою девичью чистоту, и Гимпэй почувствовал, что не в его силах опять возбудить в ней былую страсть. И все же Хисако не отодвинулась, когда он присел на нейлоновый платок — туда, где только что сидела Онда. На Хисако было чудесное голубое платье с кружевным воротничком. Наверно, она так нарядилась ради церемонии. Гимпэю даже показалось, что Хисако стала пользоваться косметикой, но она накладывала ее так умело, что трудно было заметить. Гимпэй догадался об этом лишь по едва уловимому запаху.
— Пойдем куда-нибудь… Или вообще убежим отсюда — далеко-далеко, на пустынный берег озера… — сказал он, осторожно кладя руку ей на плечо.
— Учитель, я ведь решила больше не встречаться с вами. Я счастлива, что сегодня мне довелось вас увидеть, но пусть это будет наша последняя встреча. — Голос Хисако звучал спокойно. Она не отвергала Гимпэя, просто взывала к его разуму. — Если я почувствую, что не могу жить, не увидев вас, я вас найду, чего бы это ни стоило.
— Но я опускаюсь, опускаюсь на самое дно.
— Я приду к вам, если даже вы будете скрываться в подземных тоннелях станции Уэно.
— Пойдем со мной сейчас.
— Нет, сейчас не могу.
— Почему?
— Мое сердце разбито, и рана еще не затянулась. Если любовь сохранится и вы будете мне нужны, когда я окончательно приду в себя, я обязательно вас найду.
— Сомневаюсь… — Он почувствовал, словно у него немеют, отнимаются ноги. — Я все понял. Тебе не следует опускаться на дно, в тот мир, где я нахожусь. Постарайся, чтобы никто не узнал о том, что я открыл в твоей душе. Иначе тебе грозит беда. Я останусь в своем, чуждом тебе мире, но всю жизнь с благодарностью буду вспоминать тебя.
— А я постараюсь забыть вас, если смогу…
— Да, так будет лучше, — решительно сказал Гимпэй и в то же мгновение почувствовал невыразимую тоску. — Но сегодня… — Голос его задрожал.
Сверх ожиданий Хисако согласно кивнула.
Пока они ехали в такси, она не произнесла ни слова. Она закрыла глаза. Лицо ее было спокойно, лишь щеки слегка порозовели.
— Открой глаза. Я уверен — в них скрываются чертики.
Хисако широко раскрыла глаза — в них была пустота.
— Какие они у тебя грустные… Ты еще не забыла? — Он прикоснулся губами к ее ресницам.
— Я все помню, — едва слышно прошептала безжизненным голосом Хисако…
С тех пор Гимпэй больше ее не встречал.
Несколько раз он приходил туда, к ограде сгоревшего дома. Однажды он увидел, что участок огорожен новым забором, трава скошена и земля утрамбована. А спустя года полтора или два там начали строить новый дом. Судя по фундаменту, домик небольшой, подумал Гимпэй и решил, что вряд ли эту стройку затеял отец Хисако. Скорее всего, он кому-то продал участок. Прислушиваясь к звуку рубанка, которым споро работал плотник, Гимпэй закрыл глаза.
— Прощай! — прошептал он недостижимой теперь для него Хисако и мысленно пожелал счастья тем, кто будет жить в этом новом доме. Уверенные звуки рубанка словно подтверждали, что его пожелание сбудется.
Больше Гимпэй не приходил к ограде, где они «скрывались в траве». Откуда ему было знать, что вскоре Хисако вышла замуж и поселилась в этом доме.
Уверенность Гимпэя, что «та девушка» обязательно придет к водоему ловить светлячков, была столь велика, что это случилось на самом деле, и ему посчастливилось увидеть ее в третий раз.
Ловля светлячков устраивалась в течение пяти дней, и, хотя Гимпэй приготовился ходить туда ежедневно, он безошибочно вычислил вечер, когда появится Матиэ. Причем это подсказала ему не только интуиция. На третий день в газете появился репортаж о ловле светлячков, и Гимпэй решил, что Матиэ его обязательно прочитает и придет к водоему. С газетой в кармане Гимпэй вышел из дома и ощутил, как радостно бьется его сердце в ожидании встречи. Он был бессилен описать словами глубину, безупречную форму продолговатых глаз Матиэ и по пути к водоему рисовал их большим и указательным пальцем на щеке в виде чудесной маленькой рыбки. В его ушах звучала неземная музыка.
— В будущей жизни я предстану юношей с красивыми ногами. Ты можешь оставаться такой, как сейчас. И мы вдвоем будем исполнять в балете танец в белом, — мечтательно шептал Гимпэй, представив Матиэ в развевающейся классической пачке.
Как она прекрасна! Такая красавица могла появиться только в хорошей семье. Жаль, что девичья красота быстротечна: лет до шестнадцати-семнадцати — и все. Потом она увядает.
Отчего Матиэ как бы светится изнутри? Что за чистая влага омыла ее красоту? И как печально, что нынешние девушки, не успев расцвести, идут учиться и губят свою молодость в книжной пыли.
На лодочной станции висело объявление: «Светлячков выпускают с восьми часов».
В июне в Токио солнце заходит около половины восьмого, и Гимпэй в ожидании сумерек принялся бродить взад и вперед по мосту над водоемом.
— Желающих получить лодки просим взять номерки и ждать, — объявляли время от времени в мегафон.
Те, кто пришел поглядеть на ловлю светлячков, приносили доход и владельцам лодочной станции, поскольку брали лодки, чтобы полюбоваться этим зрелищем на воде. Пока было светло, люди, чтобы убить время, бродили по мосту, катались на лодках или просто стояли у берега. Гимпэй не обращал на них внимания. Он с трепетом ожидал появления девушки.
Дважды выходил он и на дорогу, где росли гинкго. Подумал даже, не спрятаться ли ему снова во рву. Он присел у рва, потрогал каменную стенку, но зрелище привело любопытных даже сюда, и, услышав за собой шаги, он поспешно ретировался.
У входа на мост продавали светлячков по пять иен за штуку. За клетку просили сорок иен. Но над водоемом светлячков еще не выпускали. Дойдя до середины моста, Гимпэй увидел небольшую башенку над водой, на которой стояла огромная клетка.
— Выпускайте, выпускайте, поскорее выпускайте! — галдели на берегу дети.
По-видимому, выпускать светлячков на волю должны были из этой клетки. На башенке стояли двое мужчин, а внизу вокруг нее сгрудились лодки, в которых сидели ловцы с сачками и бамбуковыми ветками. На мосту и на берегу водоема над головами людей торчали ветки и сачки на длинных шестах.
На противоположном конце моста тоже торговали светлячками.
Кто-то сказал:
— Там продают светлячков из Окаяма, а здесь — из Косю. Окаямские — совсем маленькие и не похожи на тех, что из Косю.
Гимпэй отправился туда, где продавались светлячки из Косю. Они стоили вдвое дороже — десять иен за штуку. Клетка с семью светлячками шла со скидкой за сто иен.
— Мне десять больших, — сказал Гимпэй и протянул двести иен.
— Здесь все крупные. Вам добавить десяток к тем семи, что в клетке?
Продавец сунул руку во влажный матерчатый мешок, и Гимпэй увидел, как внутри все сразу запульсировало огоньками, будто мешок дышал. Продавец брал по одному или по два светлячка и впускал их в похожую на сигару клетку. Гимпэй поднес ее к глазам. Ему показалось, что там меньше семнадцати светлячков. Продавец дунул в нее, и вся она сразу засветилась огоньками. Слюна продавца попала Гимпэю на лицо.
— Возьмите еще десяток — им будет веселей, — предложил продавец и, не дожидаясь ответа, запустил еще несколько светлячков. В этот момент послышались радостные крики детишек, и Гимпэя окатило брызгами воды. Светлячки, которых выпускали из большой клетки на башенке, бессильно падали вниз, словно искры угасающего фейерверка. Некоторым из них у самой воды все же удавалось взлететь, и они становились добычей ловцов. Сперва их выпустили не больше десятка, и ловцы начали так неистово размахивать ветками и сачками, что подняли тучу брызг, окатив тех, кто наблюдал с берега.
— Нынче холодно, и светлячки плохо летают, — сказал кто-то. Гимпэй понял, что ловля светлячков устраивается ежегодно.
Все ожидали, когда выпустят новых, но двое мужчин на башенке не торопились, хотя громкоговорители на лодочной станции сообщили: «Все светлячки будут выпущены до девяти часов». Зрители молча глядели в сторону башенки. Тишину нарушал лишь плеск воды, колеблемой веслами.
— Скорей бы уж выпускали, — сказал кто-то, стоявший рядом с Гимпэем.
— А куда им торопиться? Выпустят — тогда сразу и делу конец, — возразил сосед.
Довольный своей покупкой, Гимпэй отошел от берега, чтобы его ненароком снова не окатили водой, и прислонился к дереву перед полицейской будкой. Отсюда, подальше от толпы, ему легче было обозревать мост. Кроме того, присутствие молодого, круглолицего полицейского действовало на него успокаивающе. Отсюда он должен был обязательно заметить девушку, если она появится.
Наконец с башенки стали выпускать светлячков — одну партию за другой. Правда., в каждой было их не больше десятка, а кроме того, мужчины на башенке специально делали паузы, чтобы подогреть азарт ловцов. Многие светлячки не могли взлететь в