— Нравишься, — ответил князь Константин, немного замешкавшись и покраснев.
Это не ускользнуло от Беаты.
— А ты у нас такой стеснительный, — мечтательно произнесла она.
Ничего подобного за ней раньше не замечалось, и князь совсем растерялся, но все же спросил:
— И что за праздник у тебя?
— У красивой женщины всегда праздник, — Беата игриво повела плечами. — Пойми это, князь!
Нет, такой ее Константин еще никогда не видел. Невестка раскрылась перед ним совсем в ином свете.
Это была уже не та женщина, которая постоянно что-то доказывает, пытается всех перетянуть на свою сторону и злится, когда это не удается.
Это была молодая женщина, которая хочет, чтобы на нее обращали внимание. А если нет этого, то и нервничает, не отдает отчета своим поступкам.
Конечно, неадекватность ее поведения объяснялось не только этим, но нельзя было не принимать во внимание данных обстоятельств.
Константин настолько растерялся, что еще больше покраснел.
— Выше голову, князь!
Беата готовилась еще что-то сказать, но Гальшка потянула ее за руку:
— Мама, давай погуляем!
— Хорошо, доченька, — княгиня напоследок еще раз обернулась, оценивая взглядом князя.
Тот, потупив взор, стоял молча, а когда они с дочкой исчезли за поворотом, облегченно вздохнул.
Этот хотя и короткий, но такой неожиданный разговор долго не позволял ему прийти в себя. Чтобы сосредоточиться, он присел на скамейку в тени деревьев. Утомленно расправил спину.
Мыслям в голове было тесно. Они очень походили одна на одну. Это как раз и пугало. Происходило все то, во что никак не хотелось верить, но вместе с тем имело под собой веские основания.
Чем старательнее обдумывал князь Константин подробности недавнего разговора, тем больше убеждался, что Беата к нему неравнодушна. Конечно, если бы об этом ему сказал кто-нибудь несколько часов назад, он просто улыбнулся бы, посчитав это обычным вздором. Но теперь, как бы трудно не было, относился иначе.
И понимал, что от этого ему не легче. В мыслях не мог относиться к невестке иначе, как к родственнице. Но у Беаты, оказывается, на этот счет свое мнение. Правда, она долгое время, понимая пикантность ситуации, боялась в этом открыться. Однако недаром говорят: нет ничего тайного, что не стало бы явным.
Все это еще больше усложняло и до того непростые взаимоотношения с княгиней. Хотя был уверен: что бы ни случилось, он никогда не позволит себе проявить иные чувства к Беате. И не только во имя памяти брата не переступит незримую черту. Ему было чуждо и противно все, что приводило к безнравственности, вседозволенности, на чем лежала печать греховности.
А в это время Беата уединилась вместе с дочкой. Они выбрали уютное место, где росли плакучие ивы, своими долгими ветвями касавшиеся воды в пруду.
Стояла теплая, солнечная погода. Такая бывает обычно на исходе лета, когда совсем не ощущается зной, но воздух еще достаточно нагрет, наполнен живительной свежестью. От этого легко дышится и хочется подольше находиться наедине с природой. А еще с некоторой грустью думается не только об уходящем лете, но и о проходящих годах, неизменно приближающих к старости.
Беата с каждым прожитым годом все отчетливее это понимала. Но не за себя боялась, а за дочь. Эта боязнь была связана с тем, чтобы ни при каких обстоятельствах не прогадать, выдавая ее замуж. Об этом, конечно, рано было еще думать, но подобную мысль княгиня никогда не отгоняла от себя. Не отпускала от себя и теперь.
Гальшка заметила, что мать внезапно стала грустной:
— Чего печалишься, мама?
— О тебе думаю, доченька?
— Обо мне?
— А о ком еще?
Беата, что в последнее время за ней замечалось редко, нежно обняла дочь. И, словно чувствуя перед Гальшкой вину, призналась:
— Ты не обижайся на меня, что часто бывает не до тебя.
— Не обижаюсь, — ответила Гальшка и со всей своей искренностью заметила: — Мне и с дядей Константином хорошо.
Княгиня не сдержалась:
— Опять этот Константин!
Гальшка спросила:
— А разве он плохой?
Беата поняла, что не надо было это говорить при дочери.
— Дело не в том, плохой твой дядя или неплохой.
— Тогда в чем?
— Понимаешь, я твоя мама. Кого надо больше любить? Меня!
— А я тебя и люблю, мамочка. А еще дядю Константина.
— Спасибо, доченька, — находясь в хорошем расположении духа, княгиня не стала уговаривать ее реже встречаться с дядей, отнеслась к этому спокойно: — Разве я против, чтобы ты бывала с дядей?
Произнеся это, она внезапно загадочно улыбнулась:
— А поскольку мы любим друг друга, у нас обязательно должен быть секрет.
— Секрет? — переспросила Гальшка. — Это так интересно! Какой?
— А ты никому не расскажешь?
— Никому-никому! — Гальшка все еще находилась в том необыкновенном состоянии, когда тайна, ожидающая тебя, по-прежнему будоражит сознание.
— Готова поклясться?
— Клянусь, мама.
— Тогда слушай.
Беата сняла с шеи ожерелье:
— Видишь, доченька, какая красота?
Гальшка внимательно всматривалась в тончайшие нити из жемчуга, мастерски сплетенные так, что они образовывали дивный узор.
— Это ожерелье венецианской работы, — пояснила она дочке. — И нет ему цены.
— Такое дорогое? — удивилась Гальшка.
— Не только поэтому. Его когда-то подарил моей матери, твоей бабушке Катажине Костелецкой, король Сигизмунд.
— Сам король?
— Бабушка ожерельем очень дорожила. А когда я повстречала твоего папу…
— Князя Илью?
— Илью, доченька. Так вот, когда я его повстречала, и мы решили повенчаться, бабушка отдала его мне. Я с ним и шла под венец. А после этого никогда его не носила.
— А почему сегодня надела?
— Тебе показать. Чтобы ты знала, когда подрастешь, оно станет твоим.
— И об этом никто не должен знать?
— Как ты догадалась?
— Ты же говорила, что у нас должна быть тайна. А какая это тайна, если о ней все знают.
Беате оставалось только удивиться, насколько дочь рассуждает не по годам серьезно.
— Однако, — продолжала она, — это только часть нашей общей тайны…
— А где вторая?
— А вот! — княгиня сняла массивный перстень и подала дочери.
Гальшка начала внимательно рассматривать его, не пряча восхищения.
— Хочешь, — предложила Беата, — расскажу его историю.
— Да! — глаза Гальшки загорелись.
— Тогда слушай, — княгиня Беата начала медленно, чтобы вызвать у дочери еще больший интерес. — Было это давным-давно…
— Мама, — нахмурилась девочка. — Зачем мне сказка, я не маленькая!
— Это не сказка.
— Сказки всегда так начинаются: давным-давно…
— Просто совпадение. Но то, о чем хочу поведать, на самом деле произошло очень давно. Даже трудно достоверно сказать, когда именно.
Гальшка после этого превратилась в само внимание, а княгиня продолжала:
— Вывезли этот перстень наши предки из Турции. Там он считался талисманом…
— А что такое талисман? — не удержалась дочь.
— Такой предмет, который, если к нему относиться хорошо, обязательно приносит счастье. Так вот, мусульмане считали, что этот перстень владеет некими чарами. Посмотри внимательно, — Беата показала на камень. — Он способен менять свой цвет. Становится то зеленым, то розовым, то голубым. Но не в одном цвете дело.
— А в чем?
— Еще внимательнее посмотри на него. Он не просто розовый. Сам цвет выразительный, а это свидетельство того…
— Чего?
— Что я здорова.
— А если, — Гальшка спохватилась, — не знаю, как и спросить.
— Понимаю, о чем ты, — догадалась княгиня. — Если человек заболеет, то камень тускнеет. Опять-таки, независимо от того, какого он цвета в данный момент.
Гальшка продолжала рассматривать перстень со всех сторон.
— А сам цвет не меняется? — поинтересовалась она.
— Зависит от погоды, времени года. Да и мало, от чего еще.
— И о перстне никому не нужно говорить? — уточнила Гальшка.
— И о перстне тоже, — княгиня замолчала.
Молчала и Гальшка.
Наконец Беата прервала молчание:
— Думаю, когда-нибудь эти два талисмана нам пригодятся, только…
— Только никому ни слова, — догадалась девочка.
Дочь и мать посмотрели друг на друга, как заговорщики.
Глава 8
Письмо было анонимное. И Антонио[1] не придал ему особого значения, потому что в последнее время часто получал подобные послания. Он примерно знал содержание каждого из них, ибо они почти ничем не отличались. Обычно их писали мужья, которым Чеккино успел наставить рога. Боясь открыто признаться в своем бесчестии, они скрывались под вымышленными фамилиями, а то и вовсе не называли их. Содержание же письма сводилось к тому, что в ближайшее время Антонио за безнравственные поступки ожидают самые суровые кары, вплоть до того, что не знать ему никогда покоя на том свете.
Прочитав подобное, он от души рассмеялся, ибо в загробную жизнь никогда не верил, будучи убежденным, что если и есть там какие-либо радости, так только не любовные. А им он и отдавал предпочтение. И на этом поприще успел пожать немалые плоды. Но если сначала, как и каждый неопытный влюбленный, очень страдал, добиваясь взаимности, не всегда получая то, что хотел, то постепенно понял, что свои усилия прилагает вовсе не там, где следовало. Поэтому перестал пытаться покорить сердца неопытных девушек, которым очень хочется вкусить запретный плод, но боятся, что мама обо всем узнает.
Молодой, привлекательный, с той яркой внешностью, которая притягивает женщин, он однажды изумился, что от одного его взгляда у светских львиц душа готова уйти в пятки только от предчувствия любовного наслаждения. Удивился и с горечью признался, что долго растрачивал свою неукротимую энергию там, где затраты большие, а плоды несоизмеримы с ними.
После этого открытия его стало не узнать. Хотя некоторые из тех, на которых он до этого обращал внимание, теперь готовы были на колени упасть перед ним, даже не смотрел в их сторону. Не радовал своим взглядом и тех, кому, с большим трудом добившись взаимности, обещал золотые горы и вечную любовь.