Утомленный Антонио прилег на спину, чувствуя рядом дыхание Марыси и с волнением ожидая того момента, которого, как неоднократно убеждался, никогда не миновать в тех случаях, когда любовь сводит тебя с неискушенной в этих делах девушкой.
Но Марыся, на удивление, не заплакала.
«Сильна характером, — подумалось Чеккино. — С такой надо осторожней», — а девушка, как ни в чем не бывало, спросила:
— Согрешили, святой отец?
Перед ним была уже не та застенчивая девушка, которая при встрече робко прятала глаза, а женщина, впервые вкусившая запретный плод, понявшая, что во многом обделяла себя из-за того, что не сделала этого раньше. Отцу Антонио ничего не оставалось, как спокойно ответить:
— Согрешили, дитя мое. И вдруг забеспокоился: — Ты будешь молчать?
— О чем? — игриво переспросила она.
Он даже растерялся.
— О том, что между нами произошло.
— А что произошло?
Она не замечала, а скорее, не хотела понять, что, принимая во внимание положение отца Антонио, перебирает через край. Это вывело его из себя:
— Тебе легко шутить!
— Нема как рыба, — Марыся соизволила засмеяться.
— А с тобой не пропадешь! — он понимал, что с ней надо говорить на ее языке.
— Не пропадешь, святой отец.
Отец Антонио ничего не ответил. Ему хотелось только, чтобы Марыся быстрее покинула его. Когда же она распрощалась, то вздохнул с облегчением. Но оно было недолгим.
Тревожные мысли овладели отцом Антонио. Он не раскаивался в том, что произошло, но боялся Марыси. Однако не из-за того, что с кем-то поделится своим секретом. На это она не осмелится.
Как ни стыдно было отцу Антонио признаться, но он опасался, что теперь Марыся не даст ему покоя.
Глава 12
Беате было зябко. Зябко было у нее и на душе.
Долго сидя у камина и глядя, как медленно потрескивают березовые поленья, она, к своему изумлению, нисколько не согрелась, наоборот, еще сильнее почувствовала, как ее знобит, поэтому куталась в длинный домашний халат, пошитый из китайского шелка и утепленный изнутри мехом горностая.
Тягостные мысли, сопровождавшие княгиню в последнее время, не покидали ее и теперь, когда, казалось бы, можно полностью расслабиться, спокойно отдохнуть.
Осмысливая недавнее прошлое, Беата все больше убеждалась, что она как никогда чувствует себя одинокой и словно чужой в этом огромном замке, который принадлежит ей, как и князю Острожскому. Правда, нужно отдать ему должное, Константин Константинович не пытается в чем-то изолировать ее. Беата может, как пожелает, распоряжаться своим временем, при ней постоянно находится прислуга и близкие ей люди.
Однако начинает замечать, что даже те, кому больше всего доверяет, сторонятся ее. Исключение — только отец Антонио и Марыся. Но и они ведут себя совсем не так, как раньше.
Отец Антонио, всегда многословный, готовый при любых обстоятельствах поддержать разговор, почему-то стал молчаливым, словно чувствует за собой большую, одному ему известную вину. Марыся, до этого иногда слишком замкнутая в разговоре, даже скованная, неожиданно начала проявлять удивительную открытость — ее душа словно раскрылась нараспашку.
Видимо, неслучайно так резко изменилось их поведение. Если бы только изменения коснулись одного из них, еще как-то можно было понять, мало что случается с человеком. Но как объяснить, что двое одновременно перестали быть похожими на себя прежних?
Чем больше думала об этом Острожская, тем труднее было отыскать ответ на интересующий вопрос. А найти его хотелось. И не из-за обычного любопытства. Эти люди постоянно находятся рядом, а значит, от того, как будут относиться к ней, многое зависит.
Желание в трудную минуту прийти на помощь — одно дело. Такая поддержка, моральная, духовная, ей нужна. Но если каждый из них — отец Антонио и Марыся — начнет интересоваться только своей жизнью, то вряд ли можно будет положиться на них, довериться.
Основная обеспокоенность заключалась в том, что оба — наставники Гальшки. Во всяком случае, являлись ими до последнего времени. А уйдет каждый из них в себя, не до Гальшки станет. Князь же Константин легко это использует в свою пользу, еще больше начнет оказывать влияние на племянницу. Княжна куда менее проводит времени с матерью, чем со своим дядей, которого называет отцом или другом, а то и вовсе относится к нему, как к старшему брату.
Беате нужна помощь отца Антонио и Марыси! Точно так же, как и им не обойтись без ее покровительства. Но о какой помощи можно говорить, когда они все меньше с нею откровенничают?
Марысю понять можно. Обычная служанка, поэтому лишний раз боится потревожить свою госпожу. Так, в общем-то, быть и должно. Беата никогда не позволит панибратского отношения к себе. Каждый сверчок должен знать свой шесток. А появится необходимость, сама пойдет на доверительность.
Но отец Антонио?! Духовный наставник, его не позовешь, ноги своей не покажет. До этого по несколько раз на день заходил. И всегда был желанным посетителем. Такие разговоры заводил, что даже в самые трудные минуты исчезала тяжесть с души, словно там, внутри, некто добрый огромный камень убирал, и он переставал сдавливать так, что человек не в силах был дольше терпеть. А главное, святой отец постоянно напоминал, что нужно стремиться, чтобы католическая вера не чужой на Волыни оставалась, а своей была, как теперь Православие, с которым усердно и целенаправленно необходимо бороться. И вот отцу Антонио как будто не до этого.
Думает-гадает Беата, в чем причина таких внезапных изменений в поведении отца Антонио и Марыси, и ни к чему определенному не приходит. Хотела поговорить об этом, но вовремя остановилась. Вряд ли откровенны с ней будут. Особенно Марыся, которая вступила в ту свою жизненную пору, когда можно подыскивать жениха. Восемнадцать лет исполнилось. Красивая, чертовка, ничего не скажешь.
Беата однажды даже поймала себя на мысли, что сравнивает Марысю с собой. И, что удивительно, это сравнение — во всяком случае, так княгине казалось — было не в ее пользу. Конечно, нет у горничной той изящности в движениях, которая есть у нее, Беаты. Отсутствует и внутренняя культура, которую должна иметь любая уважающая себя светская женщина. Но зато у нее есть то, чего недостаточно у Острожской.
Марыся — полевой цветок, который, выросши у обочины, не только не завял, но и пустил глубокие корни, а живительная влага дала ему силы. После этого он с каждым днем быстро становится все краше. Но если сначала еще боялся выделяться среди других, ему подобных, то, убедившись в своей неповторимости, неизменно старается доказать, что не только ровня им, но во многом и лучше.
Княгиня, видимо, так никогда и не нашла бы ответ на свои вопросы, если бы однажды не увидела, как влюбленными глазами отец Антонио смотрит на Марысю. Все свидетельствовало о том, что горничная ему нравится. В это Беата не поверила бы, отогнала бы навязчивую мысль — мало что может показаться, если бы не прочла немало книг, в которых католическое духовенство показывалось зачастую не таким, каким она хотела его видеть.
Когда такие книги впервые попали в ее руки, перевернув несколько страниц, княгиня закрывала их с отвращением, будто касалась чего-то гадкого, прятала подальше. Но постепенно появился обычный интерес и, преодолевая отвращение, прочитала одну, потом другую…
В то, о чем рассказывалось в книгах, верить не хотелось. И она не верила, хотя и находилась в восторге от приключений героев, среди которых было немало монахов. Понимала, что греховно это, но любопытство брало верх. Теперь нечто подобное начало разворачиваться у нее на глазах. Первой мыслью Беаты было поговорить с отцом Антонио и Марысей.
Она уже представляла, как начнет осуждать их. Больше, пожалуй, достанется отцу Антонио, как человеку, который не выдержал испытание отречением от мирской жизни. И не только нарушил обет умерщвления плоти, но и искусил чистую, неопытную душу. А после нужно поговорить с горничной.
Но вскоре поняла, что у нее нет доказательств. Нетрудно догадаться, как они отреагируют на обвинения с ее стороны. Скорее всего, рассмеются, а могут и надерзить. Этого в одинаковой степени можно ожидать от каждого. И еще не известно, кто проявит большую активность. Марыся может прямо заявить, что ей, Беате, просто завидно. Отец же Антонио, конечно, сделает изумленные глаза, начнет говорить о том, насколько греховно то, о чем думает княгиня. А если Острожская продолжит упорствовать, может забыть не только, что он духовный наставник, но и о приличии.
Запомнилось, как смотрел на нее при первой встрече. Даже удивилась, неужели так может глядеть на женщину святой отец. Но отогнала прочь свои мысли, подумав, что просто показалось. А получилось, что уже тогда заприметила его истинную сущность. Если же попытается урезонить, то может и саму ее обвинить в том, что она вместо воспитания дочери, наставления Гальшки на путь истинной веры, живет грешными мыслями.
Княгиня поднялась, отошла от камина, еще больше кутаясь в домашний халат. Остановилась, не зная, как быть. И вдруг словно почувствовала чей-то взгляд — обжигающий, пронизывающий насквозь. От него даже стало не по себе. Резко обернулась, и глаза ее встретились с глазами… Ильи. Покойный супруг не смотрел на нее укорительно или осуждающе. В его взгляде чувствовалось столько нежности, что она прислонилась к нему, протянула руки, чтобы обнять, но вдруг стремительно опустила их.
Побоялась не этого внезапного прикосновения, а что большой холст от тяжести ее тела не удержится…
Этот портрет Ильи они заказали еще до его болезни. И не здесь, в Остроге, а в Кракове. Когда были только невестой и женихом.
Как-то прогуливались вдвоем по залам Вавельского замка. На стенах висело немало гобеленов, картин. В том числе и портретов королей. Илья внимательно всматривался в их лица, словно старался каждого запомнить. Тогда она не удержалась, рассмеялась:
— Ты такой внимательный, словно все — твои родственники.