Иногда, будучи в хорошем расположении духа, не удерживалась:
— А я вижу тебя!
Улыбалась, поднималась со своего места, заглядывала за комод, заливалась смехом:
— Перепрятался? Только где?
С этими словами она бросалась к окну, открывала занавеску. Удивлялась:
— Ну и быстрый ты, Дима! И здесь тебя нет.
Сразу же бежала на другую сторону стола, переворачивала кресло.
— Опять никого… — молвила с удивлением и тут же саму себя утешала: — Все равно тебя найду, никуда от меня не денешься!
Остывал на столе завтрак. С недоумением наблюдала за княжной прислуга, а Гальшка носилась по комнате, играя с Сангушко в прятки. Устав, садилась опять за стол, но не ела, а задумчиво, сосредоточенно смотрела перед собой. Изредко шептала: «Дима! Димочка».
Кто-нибудь из прислуги не выдерживал, начинал плакать. Гальшка, увидев слезы, оправдывалась:
— Мне без Димы скучно!
С ее признанием соглашались.
— Он немножко отлучился, — успокаивала Гальшка. — Вскоре вернется. Ненадолго отлучился.
Когда еду приносила Марыся, поведение Гальшки резко менялось. Не носилась по комнате в поисках мужа, а сидела с заплаканными глазами. Смотрела на горничную тревожно, словно та приносила боль. Марыся как-то не выдержала:
— Сколько можно печалиться, княжна?
Гальшка, будто впервые услышав этот вопрос, начинала объяснять:
— Диму ожидаю.
— Пойми, умер он!
— Я его только что видела.
— Не могла ты его видеть! — упрямство княжны надоедало горничной, она, будь на то ее воля, давно перестала бы разговаривать с Гальшкой.
Отец Антонио напоминал о необходимости убедить Гальшку, чтобы та возненавидела Сангушко. Услышав это впервые, Марыся удивилась:
— Как она может его ненавидеть, если любит?
— Должна ненавидеть. Это в твоих интересах…
— В моих? — Марыся, осмотрелась по сторонам и, никого не заметив, добавила: — В моих интересах, святой отец, чтобы ты не сдерживал своего дьявола, — с усмешкой посмотрела на отца Антонио.
Он от Марыси всякое слышал и давно убедился, насколько она цинична и одновременно неутомима в любви, но ему стало неприятно.
— Побойся Бога! — даже перекрестился.
— Какие мы праведные! — Марыся завелась с полуоборота. — Лучше сказал бы, когда вечером встретимся?
Чем больше они поддерживали отношения, тем чаще и больше девушка требовала к себе внимания. Если бы не необходимость получать полезную информацию, отец Антонио давно распрощался бы с нею. Хоть и понимал, что это вряд ли бы удалось, потому что нужен был ей постоянно: рядом не было мужчины, на которого она могла бы обратить свое внимание. Поэтому ему и приходилось нести свой нелегкий крест дальше.
Его затянувшееся молчание она расценила по-своему:
— Неужели стал бояться?
Он не нашел ничего другого, как сказать:
— Не время шутить.
К удивлению Чеккино, после этого Марыся посерьезнела:
— Что от меня требуется?
— Зборовский просит Беату уговорить Гальшку, чтобы на суде заявила, что Сангушко ее изнасиловал.
— А что ему от этого?
— Острожский на него в суд подал за убийство Дмитрия.
— Разве Зборовский его не убивал?
— Важно не то, убил или не убил, а за что это сделал.
Чувствовалось, что суть сказанного отцом Антонио Марыся не поняла. И от этого он готов был разозлиться. Возможно, так и произошло бы, но она сама подсказала выход:
— А мне все равно.
— Правильно! — обрадовался святой отец. — Ты должна убедить Гальшку говорить именно так, а не иначе.
— И Беата в этом заинтересована?
— Если бы только Беата!
— А кто еще?
— Король.
— Ну и заварила Гальшка кашу!
…Знал бы Сигизмунд Август, какой оборот примут в дальнейшем события, обдуманно отнесся бы к наказанию Сангушко за похищение Гальшки. Во всяком случае, вряд ли бы прибег к помощи Зборовского. Но что случилось, то случилось, и теперь ему не оставалось ничего другого, как пожинать плоды своих непродуманных действий.
А требовалось сохранить хорошую мину при плохой игре. Следовало самому защищаться от Зборовского и в то же время защищать его.
Связано это было с замужеством Гальшки. Сигизмунду Августу очень не хотелось, чтобы ее супругом стал Мартин Зборовский. Опасался усиления роли старшего Зборовского в Короне и Княжестве. Получив доступ через сына к огромным богатствам Острожской, он использует это в своих целях. Сигизмунд поспешил предупредить Беату:
«Дорогая сестрица!
Будь осмотрительна насчет замужества дочки. Я очень боюсь, чтобы этого ужаку Зборовского к нашему панству не усадили. Воевода и так имеет много имений на Руси, а своей наглостью еще и далее их умножит. Если сын воеводы возьмет Гальшку в жены, тогда он на всю Волынь и Русь расширит свою могущественность. А это ни мне, ни тебе не нужно. Еще раз прошу: будь осмотрительна».
Когда же дело об убийстве Сангушко дошло до суда, тем не менее, он вынужден был защищать Зборовского.
С требованием наказать Зборовского выступили не только Сангушко, Воловичи и представители других известных родов, но вся шляхта Великого Княжества Литовского и Королевства Польского. Они знали, что согласие на преследование Дмитрия Зборовским давал король. Защитить честь мундира Сигизмунд Август мог только в том случае, если познанский воевода будет оправдан. Поэтому и обратился за помощью к Беате, а та, понимая, что одной ей вряд ли удастся настроить против Сангушко Гальшку, посвятила в курс дела отца Антонио, который привлек горничную.
Она и начала убеждать Гальшку, что Сангушко давно мертв. Сначала княжна и слышать не желала, что это так. Была уверена, что Дмитрий находится рядом. Требовалось время, чтобы Гальшка вернулась к реальности.
Беата приехала в Вильно. Поначалу дочь видеть ее не хотела, зная, что мать стала инициатором погони, подговорила Зборовского….. Княгиня лишь изредка заходила к ней, полагаясь в основном на горничную. Марыся же постепенно пользовалась у Гальшки все большим доверием. Наконец, княжна поняла, что мужа уже нет.
— Его убил Зборовский, — догадалась она.
— Правильно, — согласилась Марыся.
— Но разве можно было убивать лишь за то, — никак не могла понять Гальшка, — что он меня любил?
— Он же тебя силой взял!
— Как силой? — Гальшка пожала плечами. — Мы обвенчались!
— Какое венчание? — Марыся удивилась настолько искренне, что, не зная, как все происходило, можно было подумать, что она говорит правду. — Милая княжна, ты ничего не помнишь…
— Не помню?
— Слушай, как это было. Когда Сангушко похитил тебя, посадил на коня…
— Посадил.
— И вы удирали от преследователей…
— Удирали.
— Тебе было страшно…
— Очень.
— И в это время ты потеряла сознание…
— Помню не все. Только как нас венчали.
— А венчание тебе приснилось!
— Как приснилось?
— А так, как сны снятся. Ты потеряла сознание, потом уснула. Приснилось, что вас венчают. Проснулась…
— Неужели все так и было?!
— А ты еще сомневаешься…
— Значит, мы с Димой не были мужем и женой?
— Не были.
Гальшка не знала, что и ответить.
— Сангушко, — Марыся использовала ее неуверенность в своих интересах, — видя твою беспомощность…
Княжна обо всем догадалась:
— Так он меня взял силой?!
— Ничего уже не вернешь, — рассудительно сказала Марыся.
— Как же он мог себе позволить такое! — она склонила голову над столом и зарыдала.
Горничная не спешила ее успокаивать, а Гальшка повторяла:
— Как он мог это позволить! Как мог!
Неожиданно словно прозрела. Подняла голову, посмотрела на Марысю:
— За это Зборовский и наказал Сангушко?
От радости горничная готова была подпрыгнуть на месте:
— Конечно, за это!
Княжна еще громче заплакала, приговаривая:
— Так ему и надо.
Когда об этом разговоре стало известно Беате, она наконец осмелилась поговорить с дочкой искренне. И с радостью заметила, что Гальшку будто подменили: Сангушко для нее перестал существовать. Поэтому осмелилась спросить:
— А если тебя, доченька, пригласят на суд, подтвердишь, что Дмитрий тебя изнасиловал?
— Подтвержу, — ответила окончательно сломленная княжна.
После этого Беата решила еще больше приблизить дочь к себе. Выбрав удобный момент, поинтересовалась:
— Помнишь, я тебе говорила о семейном перстне?
— О том, который может менять цвет? — догадалась Гальшка.
— О нем. Подарю его тебе.
— Неужели?
— И не только перстень, — продолжала Беата, — ожерелье тоже.
— Какая я счастливая! — Гальшка обняла мать. — Мне все завидовать будут, только…
Княгиня догадалась, что Гальшка снова вспомнила о гибели Сангушко и не знает, как скоро сможет избавиться от траура.
— Доченька, не огорчайся. Будут у тебя еще балы. Ты же совсем юная, жить тебе да жить. А печаль пройдет.
Беата принесла перстень и ожерелье.
— Только давай договоримся, — сказала она, — поскольку это драгоценности, которым цены нет, пусть они пока полежат. А где, будем знать только ты и я. Например, в этой шкатулке.
Сняла с полки миниатюрный, ювелирной работы сундучок.
— Поняла? — подмигнула дочери. — Вот и появилась у нас еще одна тайна.
— Как раньше!
Обе, увлеченные разговором, не заметили, что в комнату собирается войти Марыся. Горничная, поняв, что мать с дочерью говорят о чем-то важном, прислушалась.
А Беата продолжала:
— Но договоримся еще об одном…
— Ты загадку за загадкой подносишь мне, — Гальшка уселась рядом, поглядывая на мать.
— Договоримся, что и перстень, и ожерелье станут талисманами. Может случиться так, что тебе придется принять какое-то важное решение. Хотела бы посоветоваться, а меня нет рядом. Так вот знай, если кто-нибудь принесет это ожерелье, это условный знак — значит, я одобряю твой поступок.
Марыся поспешила незаметно удалиться. Того, что услышала, было достаточно, чтобы почувствовать себя на седьмом небе от радости. Поначалу хотела поделиться новостью с отцом Антонио, но потом передумала. Самой может пригодиться. А еще лучше, если получится провернуть какое-нибудь важное дело.