— Ты же красивее Гальшки!
— Правда? — Марыся уже не удивлялась подобному сравнению. Казалось, Лукаш говорит правду, но она переспрашивала, чтобы убедиться, что он не врет.
— Еще сомневаешься…
— Гальшка же для всех — непревзойденная красавица, — перечила горничная, а самой по-прежнему хотелось, чтобы Лукаш утверждал обратное.
Догадываясь об этом, а, скорее всего, не давая отчета своим поступкам, Гурко зашептал:
— Милая, хорошая… Они говорят, что Гальшка самая красивая, потому что не видели тебя.
— Но ведь у Гальшки такие прекрасные волосы, — не соглашалась Марыся.
— А у тебя неповторимые глаза, — убеждал Лукаш.
— Гальшка очень стройна…
— А ты стройнее…
— Она молода…
— А разве ты намного старше?
— У нее столько поклонников, — Марыся заявила это как последний, по ее убеждению, наиболее весомый аргумент.
— Я буду твоим поклонником, — он наклонился над Марысей. — И никому тебя не отдам.
Она попыталась отодвинуться, но спинка кресла мешала, и широко раскрытыми глазами — то ли испуганными, то ли полными страсти — посмотрела на Гурко.
Он выдержал этот взгляд, а глаза Марыси после этого закрылись. Губы же, наоборот, раскрылись в предчувствии поцелуя. Лукаш, едва уже не лежа на горничной, начал целовать ее. Она не противилась, не отталкивала его. В последний момент, поняв, вряд ли что-то способно разъединить их, задыхаясь от страсти, прошептала:
— Дверь…
Гурко все сразу поднял, подхватился с кресла, подбежав к двери, повернул ключ. Этого мгновения хватило, чтобы Марыся опомнилась, попыталась встать с кресла. Но Лукаш не дал ей возможности полностью прийти в себя. Подбежав к креслу, подхватил ее на руки и понес к дивану. Она хотела вырваться, но он крепко держал ее. Поняв, что это не возможно, внезапно обмякла, обняла его за шею. Оба упали на диван. Лукаш быстро, словно зверь, набросившийся на желанную добычу, начал срывать с нее одежду.
— Я сама…
Тогда он спешно стал раздеваться, увидев, что Марыся почти уже обнажена, навалился на нее всей тяжестью своего тела.
— И не подумала бы, что ты такой тяжелый…
Больше не успела проронить ни слова, потому что страсть овладела ею, и она, вздохнув, начала горячо, словно боясь, что он уйдет, целовать Лукаша, не давая отчета своим словам, шептала:
— Желанный…
Одевались быстро, будто застигнутые за чем-то недозволенным, боясь, что кто-либо узнает. Правда, больше спешил Лукаш. Марыся засмеялась с обычной непринужденностью:
— Куда спешишь, граф?
— Слишком веселая, — разозлился он.
Марыся ничего не ответила, поняла, что нужно поторопиться, а поэтому последовала его примеру. Когда же опять сели за стол, заметила:
— Я не для этого приходила.
От подобной прямоты графу стало не по себе. Хотел произнести что-либо резкое, но не успел. Марыся, сообразив, что сказанное ему не понравилось, виновато улыбнулась, уточнив:
— Не только для этого.
— А я уже подумал… — Гурко замолчал, раздумывая, быть ли до конца откровенным, — будто безразличен тебе.
— Эх, пан Лукаш! А если Гальшка узнает?
— Надеюсь, не похвастаешься? — не на шутку встревожился Гурко.
— За кого меня принимаешь? — она отвернулась, сделав вид, что обиделась.
— Пошутил, — поспешил ее успокоить Лукаш.
— Ради того, чтобы у тебя все хорошо сложилось с Гальшкой, я и пришла, — призналась она.
— Не может быть? — не поверил Гурко, хотя заметил, что Марыся говорит искренне.
— Смотри, — она достала украшение.
— Ожерелье?
— Оно самое, но не простое…
— А ценное, — пошутил Гурко, имея в виду материал, из которого оно сделано.
— Не шути, граф, для тебя оно бесценно. Ни с чем нельзя сравнить.
— Не понял?
— Послушай.
И Марыся рассказала все, что подслушала во время разговора Беаты с дочерью.
— Значит, — догадался Лукаш, — я могу заявиться в замок, и в отсутствие Беаты сказать Гальшке, что княгиня не возражает против нашей свадьбы.
— А чтобы княжна не сомневалась в решении матери, — продолжила Марыся, — показать ожерелье.
— Гальшка согласится? — все же переспросил Гурко, чтобы быть окончательно уверенным, что все пойдет по плану.
— Согласится, — заверила горничная. — Хотя у них с матерью мало взаимопонимания, но вряд ли осмелиться перечить. Да и, — добавила она, — устала Гальшка от всего.
— Лишь бы согласилась.
— Главное — решительность, — посоветовала Марыся.
— Что бы я без тебя делал? — произнес Гурко и подумал, что ему повезло повстречать горничную.
Попытался снова обнять.
— А если Гальшка узнает?
— Не узнает! — он посмотрел на горничную, ловя себя на мысли, что, когда женится на Гальшке (а в этом он уже нисколько не сомневался) и будет жить в виленском замке, то постарается сделать все, чтобы Марыся всегда находилась рядом.
Глава 25
Сначала Гальшка радовалась отсутствию матери, которая задержалась в Кракове. Поправившись, она могла проводить время как заблагорассудится. Когда появлялось желание, занималась рукоделием, зачастую сидела с раскрытой книгой. Хотя в замке и не было такой большой библиотеки, как в Остроге, но при желании легко можно было найти то, к чему больше лежит душа. Гальшке особенно нравились книги, в которых рассказывалось о далеких землях или о любовных похождениях героев.
Правда, книги о любви она не могла читать без слез. Сразу же вспоминала князя Сангушко, то недолгое счастье, которое подарила ей судьба. Отложив книгу в сторону, долго сидела в слезах, безразличная ко всему.
Никто не интересовал Гальшку в этот момент, ничто ей не нравилось. Когда брала в руки другую книгу, сердце княжны наполнялось радостью. Хотелось быстрой птицей нестись туда, где неизведанные земли, другие люди… И где, как казалось, каждый может быть счастливым.
Себя же Гальшка считала несчастливой. После похищения наступила черная полоса неудач, ее жизнь оказалась перечеркнутой. И будто заранее было предсказано, что впереди уже не будет ничего хорошего.
Когда Беата прогнала Зборовского с сыном, Гальшке показалось, что они начинают понимать друг друга. Теперь, когда та отправилась к королю, княжна подумала, что мать вовсе не о ней печется, а о себе. Хочет как можно дороже продать ее красоту, чтобы умножить собственные богатства за счет владений будущего зятя. Поэтому и Зборовскому отказала, побоялась, чтобы не обвел ее вокруг пальца. А о Гурко и слышать не хочет, считая его недостаточно богатым.
Кажется княжне, очутись она в других краях, зажила бы иначе. И никто бы ее чрезмерно не опекал, думая при этом о своих интересах. Никто бы не лез в душу, которая напоминает кровоточащую рану. Но не может оставить Вильно, где находится взаперти… Как будто никто и не следит за ней, однако попробуй выйти за ворота, охрана сразу же остановит. Строго-настрого наказала мать не оставлять территорию замка, ни с кем, кто может приехать, в разговоры не вступать. Если потребуется срочно решить какой-либо вопрос, найдется, кому этим заняться.
И нет рядом близкой души. Даже дядя не напоминает о себе. А обещал, что в беде не оставит. Уехала она из Острога, сразу и забыл. Будто и не существует княжна, словно и не называл ее любимой доченькой… Но придет время, обязательно руку помощи протянет.
А пока Гальшке хорошо одной. Даже старается меньше с Марысей встречаться, хотя и наказала мать горничной неизменно находиться при ней. Марыся давно не нравится Гальшке. Пожалуй, с того времени, когда наговорила на Сангушко, а княжна, не разобравшись, поверила. Конечно, неприязнь к ней появилась позже, когда поняла, что Дмитрий ни в чем не виноват. А теперь горничная и вовсе скрытной стала. Куда-то отлучается, а возвращается то слишком радостная, то чрезмерно задумчивая.
Только подумала так Гальшка, Марыся и объявилась. Будто мысли прочитала. Вбежала в комнату и, не успев закрыть за собой дверь, защебетала:
— Что-то, княжна, ты все уединяешься. И меня видеть не хочешь?
— К чему упреки? — удивилась Гальшка. — Найти тебя трудно.
— Ты хоть матери не говори, что иногда отлучаюсь, — испугалась горничная.
— Мне-то что? — успокоила ее Гальшка. — Одной лучше…
— Правильно! — согласилась Марыся. — А то замуж выйдешь, так все время при муже будешь.
— Какой муж? Мама отказала Гурко.
— Ты же королю слово дала?
— Мама уговорит его.
— А если нет?
— Должна уговорить, — уверенно ответила Гальшка.
— Но и Гурко не дурак, не станет ждать.
— Не нужен мне Гурко!
Обрадовалась Гальшка, когда Марыся, ничего не сказав, оставила ее в покое. Неспроста служанка затеяла этот разговор. Значит, узнала нечто важное, но недоговаривает, хочет держать в секрете. На всякий случай разведку проводила, пыталась узнать, как к этому Гальшка относится.
Поняла княжна, что ее сомнения о том, что Марыся неспроста вспомнила о Гурко, имели под собой основание, когда горничная, принеся обед, сказала:
— Как чувствовала, Гурко своего добьется.
— О чем ты?
— Прислал посланца, а тот сообщил, что граф завтра приедет.
— Я его не пущу, — решительно заявила Гальшка.
— Посланец утверждает, что Лукаш приедет с согласия твоей матери.
— Она же в Кракове.
— Может, он к ней ездил?
Неожиданно Гальшка сжала кулачки, подскочила.
— Так ты все знала?! — закричала она.
Горничная в испуге отпрянула.
— Бога побойся, при чем здесь я?!
— Вы сговорились против меня!
— Кто? — Марыся сделала вид, что ничего не понимает.
— Мать, Гурко, ты, отец Антонио, который постоянно что-то вынюхивает!
— Успокойся, княжна.
— Подлые люди! — Гальшка бросилась на диван, ее плечи вздрагивали от плача.
Марыся стояла в растерянности, не зная, как поступить. Вдруг Гальшка подняла голову:
— Вон, я тебя видеть не хочу!
Гурко появился на следующий день. Его было не узнать. Если перед этим приезжал, не очень беспокоясь о своем внешнем виде, то теперь нарядился, словно на бал. В ином случае, увидев его в таком виде, Гальшка рассмеялась бы, но теперь ей было не до этого. Она провела бессонную ночь, обдумывая, что делать, если Лукаш заявит, будто получил согласие ее матери. Ни к чему так и не пришла. А когда, не сомкнув до утра глаз, поднялась, то решила действовать в зависимости от ситуации.