Гурко было не до разговоров. Штурм обители продолжался уже несколько дней, а положительных результатов не наблюдалось. Монастырь превратился в непобедимую крепость. Уйти ни с чем Лукаш не мог не из-за одного собственного себялюбия. Отступить — значит, стать посмешищем, особенно, если принять во внимание, что молва о его действиях разнеслась по всему Великому Княжеству Литовскому и Королевству Польскому.
За стенами монастыря пряталась его законная жена. Гурко было обидно не только потому, что Гальшка сбежала от него, а из-за того, что она не нашла ничего лучшего, как попросить убежище в мужской святой обители. Нашлись желающие язвить в связи с этим: как мужчина, граф — ничто, поэтому жене все равно, с кем находиться, с ним или с монахами, давшими обет умертвления плоти.
Штурму же монастыря предшествовали события двух последних лет, а начало им было положено в первую брачную ночь, когда Лукаш, получив от Гальшки отказ исполнить брачные обязанности, изнасиловал ее. После этого, не обращая внимания на то, что молодая жена лежала без сознания, не остался в спальне, а кутил до утра. Не соизволил поинтересоваться самочувствием Гальшки и утром, а когда она не появилась за свадебным столом, где гулянье начало набирать новые обороты, отсутствие ее объяснил тем, что она устала и плохо себя чувствует.
Кое-кому это показалось странным, тем более пошли слухи о том, что Гурко пришлось взламывать дверь в спальню, но большинству было все равно, где находится невеста, ее отсутствие перестали замечать. Гальшка же, придя в себя, дала зарок ни в коем случае не жить с Лукашем. С нетерпением ожидала удобного момента, чтобы навсегда оставить не только ненавистного мужа, но и его дом, который сразу опостылел.
Куда податься, догадалась сразу. Конечно же, к матери. Понимала, что для нее это — не лучший вариант, не ехать же в Острог. А мать, скорее всего, поймет, потому что, как успела Гальшка убедиться, вряд ли давала согласие на брак. Скорее всего, ожерелье кто-то похитил и отдал Лукашу, а тот действовал, как ему было подсказано. Чтобы никто не узнал о ее планах, решила, если не помириться с ним, то хотя бы не обострять отношения. А немного позже пришла к мысли, что лучше вести себя так, словно ничего не произошло.
Хотя далось это нелегко (особенно было обидно, что муж не попросил прощения за случившееся), постепенно их отношения улучшились. Во всяком случае, так показалось Гурко. И он, собравшийся держать Гальшку взаперти, отменил свое первоначальное решение, дал ей возможность действовать по своему усмотрению.
Гальшке это только и нужно было. Она сумела найти людей, которым можно было довериться, и они за приличную сумму переправили ее к матери. Княгиня по-прежнему обижалась на дочь, но, увидев здоровой и невредимой, обрадовалась. Сам факт, что дочь смогла удрать от Гурко, вызвал восторг. Появилась возможность доказать и королю, а в большей степени Гурко, что они ошибаются, решая судьбу Гальшки, не учитывая мнения матери.
Одновременно понимала, что после побега спокойно жить им не дадут. Правда, Сигизмунд Август, возможно, и не будет вмешиваться. Но оскорбленный Лукаш, особенно, если принять во внимание, что об этом успели узнать многие, такой обиды не простит. Обязательно появится со своими людьми, чтобы вернуть жену. А этого Беата не могла допустить. Поэтому обе начали искать выход.
Княжна, старательно взвесив аргументы, все же хотела предложить матери поехать в Острог, поскольку, была убеждена, Гурко вряд ли осмелится пойти на конфликт с Острожским, но боялась об этом сказать, зная, как она относится к Константину Константиновичу. Вскоре необходимость, потому что Беата, поняв, как тяжело подыскать нужный вариант, с раздражением заявила:
— Только не в Острог!
Гальшка и рот не успела открыть, как мать добавила:
— Для меня что Гурко, что Острожский… Только о собственных интересах и пекутся.
— Как быть? — княжна боялась появления Лукаша.
— Обожди, — успокоила ее мать.
Княгиня напряженно о чем-то думала. Гальшка молчаливо наблюдала за матерью, лицо которой становилось то сосредоточенным, то более расслабленным. Понимала, что остается полагаться только на себя и на собственную изобретательность.
— Черта лысого вам! — наконец произнесла она, видимо, имея в виду Гурко и Сигизмунда Августа.
Гальшка промолчала, будучи уверенной, что мать уже подобрала подходящий вариант. Но Беата сказала неопределенно:
— Спрячемся так, что никто не найдет.
— Где, мама?
— А тебе не все равно? — спросила строго.
Гальшка убедилась, что мать не изменилась. По-прежнему диктует свою волю, доверяет только тогда, когда это нужно ради собственных интересов.
Стало обидно, что самый близкий человек по-прежнему для нее чужой, во многом недоступен. Настроение сразу же пропало, и Гальшка уже начала жалеть, что приехала к матери. Возможно, нужно было найти другое место.
Заметив, что дочь не в духе, Беата попыталась успокоить ее:
— Пойми меня правильно. В подобных случаях лучше, если все держится в глубоком секрете.
— Разве я тебе чужой человек? — возразила Гальшка.
— Дело не в этом. Окажемся в надежном месте, тогда обо всем и узнаешь.
Беата решила спрятаться с дочерью не в одном из своих владений, которых было немало, где можно незаметно жить долгое время, чувствуя себя в безопасности, а в монастыре. Хотя становиться слугой Господа, как и добиваться пострижения Гальшки, не собиралась. Да и монастырь имела в виду вовсе не женский, а мужской, находящийся во Львове. Доминиканцы придут на помощь, не сомневалась. Постоянно переводила им немалые суммы, а при необходимости оказывала помощь и продуктами. Что до Гурко, так он, если все сделать в большой тайне, никогда не догадается, где спрятались жена и теща.
Так и поселились Гальшка и Беата в одной из келий, получив согласие старого аббата. Поскольку причина появления двух женщин в обители держалась в большом секрете, это вызывало у монахов недоумение. Правда, присутствие их вскоре сменилось большой заинтересованностью. Некоторые не могли устоять, чтобы лишний раз не увидеть прекрасную Гальшку и, не лишенную привлекательности, хотя уже несколько постаревшую, Беату. Аббат начал опасаться, чтобы который из них не согрешил, поэтому вскоре переселил мать и дочь в подземелье.
Но Гальшка, а тем более Беата вели себя так, что создавалось впечатление, будто они навсегда решили отойти от мирской жизни. Став добровольными затворницами, проводили время в молитвах.
Гурко места не находил, когда убедился, что его жена и теща словно в воду канули. Вынюхивал, куда они подались, но все было бесполезно. Готов был большие деньги заплатить, однако и это ничего не дало. Только через два года, в 1559-м, кто-то подсказал графу, что те, кого он безуспешно ищет, находятся в монастыре во Львове. Этому вначале не поверил. Дал задание надежным людям убедиться, так ли это. Затем поехал во Львов, где встретился с аббатом. Но тот, узнав, с какой целью появился Гурко, посмотрел на него как на безумца:
— Вы в своем уме, граф? — он не прятал раздражения. — Понимаете, о чем говорите?
— У меня точные сведения, что у вас прячутся две женщины! — Лукаш едва сдерживал себя.
— В нашем монастыре? — продолжал удивляться аббат.
— В вашем монастыре! — настаивал Гурко.
— Побойтесь Бога!
— Да вы безбожники! — в запале закричал граф.
— Ах, так?! Вон!
— Вы еще пожалеете, — пригрозил Лукаш.
Свое слово сдержал. Несмотря на то, что его планы вызвали немало насмешек, от задуманного отступать не собирался. Начал вооружать войско для похода на Львов. Думал, что, узнав об этом, аббат одумается, выдаст Гальшку с Беатой. Но сведения приходили неутешительные. Монахи отрицали нахождение в обители двух женщин, а графу советовали успокоиться и не делать глупостей. Однако верные ему люди продолжали утверждать, что жену и тещу нужно искать среди доминиканцев.
И Лукаш двинулся на Львов. Еще большее недоумение вызвал, появившись на улицах этого города. Но на насмешки не обращал внимания. А в том, что правда на его стороне, не сомневался.
К полудню войско подошло к монастырским стенам и разместилось вблизи. На некотором расстоянии от ворот Гурко установил пушки. Для устрашения приказал сделать выстрел, чтобы ядро пронеслось вдоль стен, не причинив вреда. Давал понять о серьезности своих намерений, но одновременно напоминал, что готов пойти на мирное разрешение конфликта.
Но монастырь словно вымер. На выстрел реакции не последовало.
— Заряжай пушки! — приказал граф, собираясь прицельно ударить по воротам. Однако вовремя остановился. Подозвал к себе несколько человек.
— Кричите, что согласны на переговоры. Требуйте появления аббата.
— Выходи на переговоры! — раздались голоса.
— Аббат нам нужен, иначе начнем стрелять!
— Давайте разойдемся мирно!
— Сила не на вашей стороне!
Ворота открылись, из них вышел монах.
— Аббат согласен переговорить с вашим командиром, — сказал он.
— Я также согласен, — ответил Лукаш.
— Наше условие: к воротам вы подойдете один.
— Согласен.
Гурко двинулся к воротам, навстречу ему вышел аббат.
— Так это вы, граф! — изумился он, хотя хорошо знал, чье войско подготовилось брать штурмом монастырь.
— Собственной персоной.
— Чем могу быть полезен?
— Не догадываетесь, святой отец?
— Не догадываюсь.
— Неужели мы такие забывчивые?
— Ничего не поделаешь — возраст.
— Может, напомнить, святой отец?
— Напомните, граф.
— У меня жена сбежала.
— Сочувствую.
— Говорят, она скрывается в вашем монастыре.
— Так вот вы, о чем? — изумился аббат. — Память, проклятая память. Извините, граф! Но я же вам говорил, что женщин в монастыре нет и быть не может.
— Я это уже слышал! — Гурко начал терять терпение.
— Какие претензии могут быть?
— Мне нужна жена!
— И теща, как я забыл!
— С меня хватит! — сказал граф с угрозой. — Даю вам время на размышление.