Даже после того, как Бонна узнала о рождении сына Костелецкой от Сигизмунда, тот и словом не обмолвился о том, что у Януша есть сестра Беата. Он думал, что и в дальнейшем все останется в тайне. И ошибся.
Слухи о том, что свою дочь Костелецкая родила от Сигизмунда, до Бонны доходили и раньше, но она не придавала этому особого значения. Так продолжалось до того времени, пока не увидела девочку. Произошло чудо: Беата королеве понравилась. Красивая, умная, разве только немного угловатая в поведении. «Оно и понятно, — отметила про себя Бонна, — нет должного воспитания. Попади же она в надежные руки, судьба сразу изменится».
Под надежными руками королева, конечно же, подразумевала себя. Будучи женщиной волевой, решила не откладывать дело в долгий ящик. Однажды за обедом обратилась к мужу:
— Что-то ты дочкой своей не хвастаешься?
— Которой? — удивился Сигизмунд. И сказано это было искренне, потому что их у него от Бонны было уже несколько, а о том, что жена имела в виду Беату, и подумать не мог, по-прежнему был уверен, что не догадывается о его отцовстве.
— Конечно, не об одной из наших, — «из наших» Бонна подчеркнула.
«Неужели узнала, — мелькнула у Сигизмунда мысль. — Но столько лет прошло, и не догадывалась, а тут… Нет, сдаваться ни в коем случае нельзя».
— Не понимаю, кого имеешь в виду?
— Так уж и не догадываешься?
— Не догадываюсь.
— А если напрячь память?
— Да нет у меня больше дочек… Кроме наших.
— Какой же ты забывчивый! А Беата?
Сигизмунд понял, что окончательно попался, но решил не сдаваться. Немного подумав, будто ему трудно было припомнить, какую Беату жена имела в виду, внезапно даже подскочил в кресле.
— Так вот ты о ком! О дочке Катажины Костелецкой? Ничего не скажешь, милая она!
Бонна посмотрела на него в упор:
— И твоя дочка!
— Дорогая, о чем ты?
— О твоей дочке.
— У меня с Катажиной сын. Сама об этом знаешь.
— И дочка!
— Какой вздор?! Да она же совсем на меня не похожа, — Сигизмунд ухватился за последнее, что могло стать для него спасательной соломкой.
— Еще как похожа! Все об этом говорят.
Отпираться дальше не имело смысла. Единственное, что мог позволить, с наименьшим для себя моральным ущербом выйти из создавшейся ситуации. Но как это сделать, он, к сожалению, не знал. И варианты, которые перебирал, ничего не давали.
На выручку пришла сама Бонна.
— Ловелас ты мой старый, — она изучающе посмотрела на него, но по тому, как это было сказано, Сигизмунд понял, что беда миновала. — А Беата мне нравится. Ты не против…
Сигизмунд, не дослушав ее, раскрыл рот, чтобы поинтересоваться, что имеет в виду супруга.
— …чтобы Беата воспитывалась у нас?
— О чем может идти разговор?! — поспешил убедить ее Сигизмунд.
— А и в самом деле — о чем? — Бонна многозначительно улыбнулась, давая понять, что с ней всегда можно договориться, если не возражать, и подвела под разговором черту: — Даже незаконнорожденная, если она дочь короля, требует к себе пристального внимания.
Глава 4
Знал бы, чем может обернуться слишком пристальное внимание Бонны к Беате, вряд ли согласился бы, чтобы она воспитывалась при королевском дворе. Конечно, его отношение к дочке не изменилось бы: Беату он любил не меньше своих законных детей, а в чем-то, может быть, и больше, но, находясь рядом с матерью, она не могла бы часто бывать на королевских балах, а значит, и круг ее знакомств был бы значительно уже. А будь более узким круг знакомств, не возникли бы для него, короля, непредвиденные обстоятельства.
Если бы знал, где упадешь, обязательно соломку подстелил бы. А так, что свершилось, то свершилось. Бонна всерьез занялась воспитанием Беаты, и, нужно сказать, в этом деле преуспела. Не в последнюю очередь потому, что девочка, хотя и оказалась непоседливой, легко отзывалась на доброту. Любила музыку, проявляла охоту к чтению.
Забирая к себе Беату, Бонна не только хотела дать девочке, как и своим дочерям, образование, но важнее было научить Беату достойно вести себя в обществе: привить хорошие манеры, дать уроки танца, развить способность на должном уровне поддержать светский разговор.
Кто знает, чем приглянулась королеве незаконная дочь мужа? Возможно, причиной стало то, что Бонна при всей своей властности, стремлении диктовать всем, в том числе и королю, собственную волю, желании подчинить даже тех, кто на первых порах противился, не растратила теплоты, благородства, оставаясь человеком душевным. А для этого обязательно требовался объект, на который нужно направить неиссякаемую энергию. Таким объектом и стала Беата. Королева не ошиблась в выборе. Она «лепила» девочку, исходя из своих желаний, и та получалась такой, какой Бонне хотелось. А в чем-то даже и лучше.
Не обделенная красотой в детстве, она, взрослея, начала раскрываться, словно бутон дивного цветка, который, пребывая некоторое время в не совсем благоприятных условиях, очутился в живительной среде и быстро пошел в рост, даря людям всю свою прелесть. Беате едва исполнилось пятнадцать лет, как на нее уже стали обращать пристальное внимание на придворных балах. На танец охотно приглашали самые известные в обществе кавалеры.
Слышал немало о красоте своей незаконной дочери и Сигизмунд. Не только слышал, а находил этому подтверждение каждый раз, наведываясь к Катажине. Правда, его настораживало, что Беата без какой-либо основательной причины могла вспылить, проявить несдержанность, но на это старался не обращать внимания, считая, что со временем пройдет. Да и не для того приезжал, чтобы заниматься нравоучениями.
А еще придерживался мнения, что не королевское это занятие — лезть в чужую душу, потому что хватало и более важных дел. Из-за них почти не появлялся на балах. Был убежден, что для подобных увеселений стар. Хотя сразу забывал о возрасте, когда в поле его зрения попадала красивая женщина, которую раньше не видел. Сразу спешил познакомиться, а знакомство часто заканчивалось чем-то более приятным.
Кто же посмеет осуждать Сигизмунда за его слабость по отношению к представительницам прекрасной половины человечества? У настоящего короля все не так, как у обычных мужчин. Впрочем, обычных мужчин также понять можно. Они и сами не прочь почувствовать себя в любви, как короли. Однако возможности далеко не королевские.
А разве порок, что не уделял Сигизмунд должного внимания воспитанию дочери? Только представьте себе, что получилось, если бы нашелся король, который помнил бы еще и о такой своей обязанности! Король — один, а детей у него — десятки. Притом не только от законной жены, но и от любовниц. А любовницы, сами понимаете, в одном месте жить не могут. Одна — в центре города, другая — на окраине, третья — в противоположной стороне. А могут же быть и в других городах. Что же тогда получится, если король начнет присматривать за всеми своими детьми?
Войну начать невозможно, потому что последнее слово за королем.
Мир с противником своевременно не подпишешь, ибо нет на месте короля.
Нужно карать преступника, а король свою подпись не поставил.
Кого-то следовало бы помиловать, но короля вовремя не нашли, вот и слетела голова невинного.
А кто станет обращать внимание на новых женщин, если король займется воспитанием своих детей?
Как ни крути, а король один, и его на всех не хватит. В этом смысле Сигизмунда понять можно.
На Беату он обращал внимание, можно сказать, по совместительству. Хотелось увидеть Катажину, спешил к ней и заодно перекидывался парой слов с дочерью.
Беда, однако, в том, что дети, которым отец не уделяет должного внимания, подрастая, зачастую могут преподнести такой сюрприз, что даже у короля земля под ногами закачается.
Именно так и случилось с Сигизмундом. Не сразу, а когда Беата повзрослела. А дети, нужно сказать, взрослеют быстро. Особенно, если это чужие дети. Беата, хотя король далеко не всегда уделял ей должное внимание, все же, нужно быть справедливым, никогда для него не являлась чужой. Но теперь не о ней разговор.
Помните угловатого мальчишку Илью Острожского? Того самого, который, когда родители решили его помолвить с одной из дочек Юрия Радзивилла, выбрал младшую Барбару?
За годы, прошедшие с того дня, он превратился в статного юношу, который благодаря своему отцу рано приобщился к ратным делам, не единожды смог доказать, что даже в борьбе с самым сильным противником не растеряется. А еще Илья был человеком чести, привыкшим самостоятельно принимать наиболее важные решения. Поэтому, когда отец в очередной раз напомнил о помолвке с Барбарой Радзивилл, рассмеялся:
— О какой помолвке разговор?
Услышанное настолько удивило Константина Ивановича, что не нашел и что сказать. Об этом заходил разговор неоднократно, и Илья относился спокойно. А теперь…
Была бы жива мать, очень бы огорчилась, но первая супруга скончалась. Привел князь в дом новую жену — слуцкую княгиню Александру, дождался с нею сына, которого назвали Константином Василием. И хотя детство мальчик провел в Турове, с Ильей они подружились. Да и мачеха относилась к нему как родная мать.
Княгиня присутствовала и при этом разговоре. Но не вмешивалась, давая понять, что это мужское дело. Да и знать не могла, как проходила та помолвка.
Однако Константин Иванович, посчитав, что негоже ей промолчать, обратился к жене:
— Ты слышала, мать?
Княгиня Александра не знала, чью сторону занять.
— Слышать, то слышала, но разве я судья Илье?
— Ты же ему как мать родная. Да и он к тебе хорошо относится.
— Вот поэтому мне и трудно что-либо посоветовать.
— Ты о чем?
— Неправильный совет много зла принесет, а мне не хотелось бы, чтобы отношения у нас с Ильей изменились.
— А ты посоветуй так, чтобы он на тебя не обиделся.
Все это время Илья молча, будто это его и не касалось, наблюдал за разговором отца и мачехи.
Ему нравилось, что княгиня Александра не собирается поучать его. Видимо, и в самом деле не знает, как поступить в этой ситуации. Но ему, по правде говоря, и не нужна была ее поддержка. Лучше сказала бы, чтобы решал сам.