— Я уничтожу вас доказательствами, — сказала королева. — Никому ни слова. Сегодня вечером в десять часов будьте один у охотничьей калитки; вы увидите, на что я пойду, чтобы убедить вас. Идите, сударь, и ничем не выдайте себя.
Шарни молча преклонил колено и вышел.
В конце второй гостиной ему невольно пришлось пройти под пристальным взглядом Жанны, которая пожирала его глазами, готовая по первому зову королевы вместе со всеми войти к ее величеству.
XIЖЕНЩИНА И ДЕМОН
Жанна заметила смятение Шарни, заботливость королевы и стремление обоих начать разговор.
Для такой наблюдательной женщины этого было более чем достаточно, чтобы догадаться о многом; с нашей стороны будет излишним объяснять то, что читатели уже поняли.
После подстроенной Калиостро встречи г-жи де Ламотт с Олива́ комедия трех последних ночей не нуждается в комментариях.
Входя к королеве, Жанна стала прислушиваться и наблюдать; ей хотелось прочесть на лице Марии Антуанетты доказательства верности своих подозрений.
Но королева с некоторых пор научилась всех остерегаться. Она ничем не выдала себя, и Жанна должна была ограничиться одними догадками.
Она приказала одному из своих лакеев проследить за г-ном де Шарни. Слуга вернулся и донес, что г-н граф вошел в домик на краю парка, возле буковой рощи.
«Нет никакого сомнения, — подумала Жанна, — это влюбленный, и он все видел».
Она услышала, как королева сказала г-же де Мизери:
— Я чувствую большую слабость, моя милая Мизери, и лягу сегодня около восьми часов.
И на какое-то возражение первой дамы покоев добавила:
— Я не приму никого.
«Дело достаточно ясно, — сказала себе Жанна, — надо быть дурой, чтобы не понять».
Королева, взволнованная недавней сценой с Шарни, вскоре отпустила всю свиту. Жанна обрадовалась этому впервые со времени своего появления при дворе.
«Карты смешались, — сказала она себе. — В Париж! Пора разрушать то, что я создала».
И она тотчас уехала из Версаля.
Приехав домой, на улицу Сен-Клод, она нашла там великолепный серебряный сервиз — подарок, присланный кардиналом в то утро.
Бросив равнодушный взгляд на это подношение, хотя и весьма ценное, она посмотрела из-за занавески на окна Олива́, остававшиеся еще закрытыми. Чувствуя утомление, Олива́ спала. День был очень жаркий.
Жанна велела отвезти себя к кардиналу, которого нашла сияющим, дерзким, раздувшимся от радости и гордости; сидя за роскошным бюро, чудом искусства Буля, он неутомимо рвал и снова принимался писать какое-то письмо, которое начиналось каждый раз одинаково, но никогда не заканчивалось.
Услышав доклад камердинера, монсеньер кардинал воскликнул:
— Дорогая графиня!
И устремился ей навстречу.
Жанна соблаговолила принять поцелуи, которыми прелат покрыл ее руки. Она уселась поудобнее, готовясь наилучшим образом провести предстоящий разговор.
Монсеньер начал с уверений в благодарности, вполне красноречивых и искренних.
Жанна прервала его.
— Знаете, — сказала она, — что вы очень деликатный любовник, монсеньер, и я вам очень благодарна?
— За что?
— Не за прелестный подарок, который вы мне послали сегодня утром, но за выказанную вами предупредительность: за то, что вы послали его не в маленький домик. Право, это очень деликатно. Ваше сердце не продается, оно отдает себя.
— О чьей деликатности можно говорить, если не о вашей? — заметил кардинал.
— Вы не только счастливый человек, — сказала Жанна, — вы торжествующий бог.
— Я признаю это, и счастье страшит меня; оно меня как-то стесняет; оно сделало для меня невыносимым общество других людей. Это напоминает мне языческую басню о Юпитере, утомленном своим сиянием.
Жанна улыбнулась.
— Вы из Версаля? — жадно спросил он.
— Да.
— Вы… ее видели?
— Я… сейчас от нее.
— Она… ничего… не сказала?
— А что бы она могла сказать, по-вашему?
— Простите; это уже не любопытство, а безумие страсти.
— Не спрашивайте меня ни о чем.
— О, графиня!
— Нет, говорю я вам.
— Как вы это сказали! По вашему виду можно подумать, что вы принесли мне дурную весть.
— Монсеньер, не заставляйте меня говорить.
— Графиня! Графиня!
И кардинал побледнел.
— Слишком большое счастье, — сказал он, — подобно высшей точке колеса Фортуны: едва кончается взлет — тут же начинается падение. Но не щадите меня, если произошло какое-нибудь несчастье… но ведь его нет… не правда ли?
— Совершенно напротив, монсеньер, — ответила Жанна, — я назвала бы это большим счастьем.
— Это?.. Что именно? Что вы хотите сказать? В чем счастье?
— В том, что нас не обнаружили, — сухо отвечала Жанна.
— О! — с улыбкой откликнулся кардинал. — При соблюдении осторожности, при согласии двух сердец и одного ума…
— Один ум и два сердца, монсеньер, не могут помешать чьим-нибудь глазам видеть сквозь листву.
— Нас видели! — воскликнул с испугом г-н де Роган.
— Я имею основание предполагать это.
— Но… если видели, то и узнали?
— О, монсеньер, вы сами так не думаете; если бы нас узнали, если б эта тайна была в чьих-нибудь руках, Жанна де Валуа была бы уже на краю света, а вы, вы должны были бы умереть.
— Это правда. Все эти недомолвки, графиня, поджаривают меня на медленном огне. Нас видели, пусть так. Но видели людей, прогуливающихся по парку. Разве это не дозволяется?
— Спросите у короля.
— Король знает!
— Я говорю еще раз: если б король знал, вы были бы в Бастилии, а я в исправительном заведении. Так как одно избегнутое несчастье стоит двух обещанных счастий, то я пришла вам посоветовать — не искушать Бога еще раз.
— Что? — воскликнул кардинал. — Что значат ваши слова, милая графиня?
— Вы их не понимаете?
— Боюсь, что так.
— А я буду бояться, пока вы меня не успокоите.
— Что же надо сделать для этого?
— Не ездить более в Версаль.
Кардинал подскочил на месте.
— Днем? — сказал он, улыбаясь.
— Во-первых, днем, а во-вторых, ночью.
Господин де Роган вздрогнул и выпустил руку графини.
— Это невозможно, — сказал он.
— Теперь моя очередь взглянуть вам прямо в глаза, — отвечала она. — Вы, кажется, сказали, что это невозможно? Почему же, позвольте спросить?
— Потому что в сердце у меня любовь, которая окончится только вместе с моей жизнью.
— Я это вижу, — с иронией перебила Жанна, — и чтобы скорее достичь этой цели, вы упорно желаете снова пробраться в парк. Да, если вы побываете там, то вашей любви настанет конец одновременно с жизнью: обе будут прерваны одним ударом.
— Какие ужасы, графиня! Еще вчера вы были так отважны…
— Моя отвага — сродни отваге зверей. Я ничего не боюсь, пока нет опасности.
— А моя отвага — наша родовая черта. Я счастлив только перед лицом опасности.
— Очень хорошо; но тогда позвольте вам сказать…
— Ни слова, графиня, ни слова! — прервал ее влюбленный прелат, — жертва принесена, жребий брошен! Смерть — если надо, но оставьте мне любовь! Я вернусь в Версаль.
— Один? — спросила графиня.
— Вы хотите покинуть меня? — сказал г-н де Роган с упреком.
— Сначала я.
— Но она придет.
— Вы ошибаетесь, она не придет.
— Вы явились возвестить мне об этом от ее имени? — дрожа, проговорил кардинал.
— Вот уже полчаса, как я стараюсь подготовить вас к этому удару.
— Она не желает больше меня видеть?
— Никогда, и я посоветовала ей это.
— Сударыня, — взволнованно сказал прелат, — с вашей стороны очень жестоко вонзать нож в сердце, нежность которого вам известна.
— С моей стороны было бы гораздо хуже, монсеньер, дать двум безумным погибнуть, не подав им доброго совета. Я его даю, пусть, кто желает, пользуется им.
— Графиня, графиня, лучше умереть!
— Это зависит от вас и вовсе не трудно.
— Смерть так смерть, — сказал кардинал мрачным голосом, — я предпочитаю смерть грешника. Будь благословен ад, где я найду свою сообщницу!
— Святой отец, вы богохульствуете! — сказала графиня. — Подданный, вы развенчиваете свою королеву! Мужчина, вы губите женщину!
Кардинал схватил графиню за руку; речь его была похожа на бред.
— Сознайтесь, что она не говорила вам этого! — воскликнул он. — И что она не отречется от меня таким образом!
— Я говорю от ее имени.
— Она требует только отсрочки.
— Примите это как знаете, но повинуйтесь ее приказанию.
— Парк не единственное место, где можно видеться… есть тысяча более безопасных мест… Приезжала же королева к вам, наконец!
— Монсеньер, ни слова более; меня давит смертельная тяжесть — ваша тайна. Я не в силах нести ее дольше. И чего не сделает ваша неосторожность, случай или недоброжелательство какого-нибудь врага, то сделают угрызения совести. Я считаю ее способной в припадке отчаяния во всем признаться королю.
— Великий Боже, возможно ли! — воскликнул г-н де Роган. — Она может это сделать?
— Если бы вы ее видели, то сжалились бы над ней.
Кардинал поспешно встал.
— Что же делать? — сказал он.
— Утешить ее своим молчанием.
— Она подумает, что я ее забыл.
Жанна пожала плечами.
— Она обвинит меня в трусости.
— В трусости? Когда дело идет о ее спасении? Никогда.
— Разве женщина прощает человеку, который добровольно отказывается видеться с нею?
— Не судите о ней так, как стали бы судить обо мне.
— Я знаю ее величие и силу. Я люблю ее за мужество и благородное сердце. Она может положиться на меня, как и я полагаюсь на нее. Я увижусь с ней в последний раз, она узнает все мои затаенные мысли, и то, что она решит, выслушав меня, я выполню как священный обет.
Жанна встала.
— Как вам угодно, — сказала она. — Идите! Только вы отправитесь один. Возвращаясь сегодня, я бросила ключ от парка в Сену. Вы поедете, когда вам заблагорассудится, в Версаль, а я тем временем уеду в Швейцарию или Голландию. Чем дальше я буду от бомбы в момент ее взрыва, тем менее мне будут страшны ее осколки.