Другая на ее месте была бы сражена такой решительной атакой, но Жанне нечего было жалеть. Что значила свобода на тех весах, где ежедневно взвешиваются жизнь или смерть?
Узнав о заключении кардинала в тюрьму и об огласке, приданной делу Марией Антуанеттой, она хладнокровно принялась рассуждать:
«Королева сожгла свои корабли; обратной дороги для нее нет. Отказавшись войти в соглашение с кардиналом и заплатить ювелирам, она ставит на карту все. Это доказывает, что она не принимает меня в расчет и не подозревает, какими силами я располагаю».
Вот какие доспехи отковала себе Жанна в то время, как перед ней неожиданно предстал какой-то человек — не то полицейский, не то гонец — и объявил, что ему поручено доставить ее ко двору.
Гонец, имея такой приказ, собирался препроводить ее прямо к королю, но Жанна со знакомой нам ловкостью, сказала:
— Сударь, вы любите королеву, не правда ли?
— Можете ли вы в этом сомневаться, госпожа графиня?
— В таком случае, заклинаю вас вашей любовью и почтением к ней вести меня сначала к королеве.
Офицер хотел было представить ей свои возражения.
— Вы, наверное, лучше меня знаете, в чем дело, — перебила его графиня. — Поэтому вы поймите, что мне необходимо тайно поговорить с королевой.
Гонец, весь пропитанный духом клеветы, которым был насыщен последние месяцы воздух Версаля, подумал, что действительно окажет услугу королеве, если проведет к ней г-жу де Ламотт раньше, чем покажет ее королю.
Можно вообразить всю гордость и высокомерное торжество, которые выказала королева, когда оказалась в обществе этого демона: хотя она еще не узнала его вполне, но подозревала его пагубное влияние на ее дела.
Пусть читатель представит себе Марию Антуанетту, все еще неутешную вдову своей любви, погибшей от скандала; Марию Антуанетту, подавленную несправедливостью обвинения, которое она не могла опровергнуть; пусть читатель представит ее себе в ту минуту, когда она после стольких страданий собиралась наступить ногою на голову ужалившей ее змеи!
Глубокое презрение, плохо сдерживаемый гнев, ненависть женщины к женщине, сознание неизмеримого превосходства своего положения — вот каково было оружие противниц. Королева начала с того, что позвала двух своих дам в качестве свидетельниц; ее соперница вошла с опущенными глазами, со стиснутыми губами, с медленным и торжественным поклоном. Сердце, полное тайных замыслов, ум, полный планов, отчаяние как последняя движущая сила — таковы были ресурсы второго противника. Заметив придворных дам, г-жа де Ламотт сказала себе:
«Прекрасно! Этих двух свидетельниц сейчас попросят удалиться».
— А, вот и вы наконец, сударыня! — воскликнула королева. — Наконец-то вас нашли!
Жанна второй раз поклонилась.
— Вы, значит, прячетесь? — нетерпеливо спросила королева.
— Прячусь! Нет, ваше величество, — ответила Жанна кротким и едва слышным голосом: казалось, одно уже вызванное в ней величием королевского сана волнение умеряло обычную звучность ее голоса. — Я не пряталась. Если б я хотела сделать это, меня бы не нашли.
— Но все же вы убежали? Назовем это как вам угодно!
— То есть я покинула Париж, да, ваше величество.
— Без моего разрешения?
— Я боялась, что ваше величество не дадите мне маленького отпуска, который мне нужен был, чтобы устроить свои дела в Бар-сюр-Об; я жила там уже шесть дней, когда получила приказание явиться к вашему величеству… К тому же надо сознаться, я не считала себя настолько необходимой вашему величеству, чтобы быть обязанной предупреждать о недельной отлучке.
— Вы совершенно правы; отчего же вы боялись получить отказ? О каком отпуске вы должны у меня спрашивать? Какой отпуск я могу вам дать? Разве вы занимаете здесь какую-нибудь должность?
В этих последних словах было слишком много презрения. Жанна была задета за живое, но затаилась, как раненная стрелою дикая кошка, и смиренно сказала:
— Ваше величество, я не занимаю никакой должности при дворе, это правда, но вы почтили меня таким драгоценным доверием, что я в моей благодарности за него видела для себя более прочные узы, чем видят другие в долге.
Жанна долго искала подходящего слова и, найдя слово «доверие», особенно подчеркнула его.
Королева отвечала с еще большим презрением, чем в начале разговора:
— Мы сейчас разберемся с этим доверием. Видели вы короля?
— Нет, ваше величество.
— Вы его увидите.
Жанна поклонилась.
— Это будет для меня великой честью, — сказала она.
Королева старалась тем временем несколько успокоиться, чтобы с преимуществом для себя начать допрос.
Жанна воспользовалась этим перерывом и промолвила:
— Боже мой! Как ваше величество суровы ко мне! Я вся дрожу!
— Это еще не все, — резко сказала королева. — Вы знаете, что господин де Роган в Бастилии?
— Мне сказали это, ваше величество.
— Вы догадываетесь, за что?
Жанна пристально посмотрела на королеву и, повернувшись в сторону двух дам, присутствие которых, казалось, смущало ее, ответила:
— Я этого не знаю, ваше величество.
— Но знаете, что вы говорили мне об одном ожерелье, не правда ли?
— О бриллиантовом ожерелье; да, ваше величество.
— И что предложили мне от имени кардинала условия, чтобы облегчить уплату за это ожерелье?
— Совершенно верно, ваше величество.
— Приняла я эти условия или отказалась от них?
— Ваше величество отказались.
— А, — произнесла королева с довольным видом, к которому примешивалось некоторое удивление.
— Ваше величество даже дали двести тысяч ливров в счет уплаты, — добавила Жанна.
— Так… а что было потом?
— Потом ваше величество не смогли уплатить, потому что господин де Калонн отказал вам в деньгах, и отослали футляр с ожерельем ювелирам Бемеру и Боссанжу.
— Через кого я отослала его?
— Через меня.
— А что вы с ним сделали?
— Я, — медленно проговорила Жанна, чувствуя все значение произносимых ею слов, — я отдала бриллианты господину кардиналу.
— Господину кардиналу! — воскликнула королева. — Зачем же вы это сделали, вместо того чтобы отдать их ювелирам?
— Потому, ваше величество, что господин де Роган интересовался этим делом, занимавшим вас, и я бы оскорбила его, не доставив ему случая уладить все самому.
— Но как же вы получили расписку от ювелиров?
— Господин де Роган вручил мне эту расписку.
— А то письмо, которое вы, говорят, якобы от моего имени передали ювелирам?
— Господин де Роган просил меня передать его.
— Следовательно, в этом деле на каждом шагу замешан господин де Роган! — воскликнула королева.
— Я не знаю, что ваше величество хотите сказать, — отвечала Жанна с рассеянным видом. — В чем замешан господин де Роган?
— Я говорю, что расписка ювелиров, переданная или посланная вам для меня, подложна!
— Подложна! — с чистосердечным удивлением произнесла Жанна. — О, ваше величество!
— Я говорю, что письмо, удостоверяющее получение ожерелья, будто бы подписанное мною, подложно.
— О! — воскликнула Жанна, разыгрывая еще большее удивление.
— Я говорю, наконец, — продолжала королева, — что нужно устроить вам очную ставку с господином де Роганом, чтобы разъяснить нам это дело.
— Очную ставку! — сказала Жанна. — Но, ваше величество, к чему эта очная ставка с господином кардиналом?
— Он сам просил об этом.
— Он?
— Он всюду вас искал.
— Но, ваше величество, этого не может быть!
— По его словам, он хочет доказать, что вы обманули его.
— О! Если так, ваше величество, то я сама прошу об очной ставке.
— Она состоится, сударыня, не беспокойтесь. Итак, вы уверяете, что вам неизвестно, где ожерелье?
— Как я могу это знать?
— Вы отрицаете, что помогали господину кардиналу в его интригах?..
— Ваше величество имеет полное право лишить меня милости, но не имеет никакого права оскорбить меня. Я происхожу из дома Валуа, ваше величество.
— Господин кардинал подтвердил перед королем одну клевету, для которой он надеется представить вполне прочные доказательства.
— Я не понимаю.
— Кардинал заявил, что писал мне.
Жанна взглянула королеве в глаза и ничего не ответила.
— Вы слышите меня? — спросила королева.
— Да, слышу, ваше величество.
— И что же вы можете ответить?
— Я отвечу, когда мне дадут очную ставку с господином кардиналом.
— А до тех пор, если вы знаете правду, помогите нам.
— Правда, ваше величество, заключается в том, что вы нападаете на меня без основания и гневаетесь на меня без причины.
— Это не ответ.
— Тем не менее я не дам здесь иного, ваше величество.
И Жанна снова взглянула на дам.
Королева поняла, но не уступила. Любопытство не одержало верх над уважением к себе. В недомолвках Жанны, в ее смиренном и вместе с тем дерзком поведении сквозила уверенность, свойственная тому, кто обладает тайной. Быть может, королева могла бы лаской выведать эту тайну.
Но она отвергла это средство, как недостойное ее.
— Господин де Роган посажен в Бастилию за то, что хотел сказать слишком много, — сказала Мария Антуанетта. — Берегитесь, сударыня, как бы вам не подвергнуться той же участи за то, что вы слишком упорно молчите.
Жанна вонзила себе ногти в ладони, но улыбнулась.
— Что значит преследование для чистой совести? — сказала она. — Разве Бастилия убедит меня, что я виновна в преступлении, которого я не совершала?
Королева бросила на нее гневный взгляд.
— Будете вы говорить? — спросила она.
— Я ничего не имею сказать никому, ваше величество, кроме как вам одной.
— Мне? А разве вы не со мною говорите?
— Не с вами одной.
— А, вот оно что! — воскликнула королева. — Вы желаете вести дело при закрытых дверях! Заставив меня вынести позор всеобщего подозрения, вы теперь сами боитесь позора — сознаться в своей вине публично.
Жанна выпрямилась.