Через несколько секунд г-жа Клотильда пришла доложить графине об «особе, которая писала ей позавчера».
— Просите войти, — отвечала Жанна.
Легкие шаги, скрипучая обувь, красивый господин с высоко поднятой головой, одетый в бархат и шелк и казавшийся чуть не десяти локтей роста в этой маленькой комнате, — вот что подметила Жанна, встав навстречу гостю. Ее неприятно поразило, что «особа» желала сохранять инкогнито, и она решила воспользоваться своим преимуществом женщины, все обдумавшей.
— С кем я имею честь говорить? — спросила она с легким реверансом, скорее подходившим к роли покровительницы, чем покровительствуемой.
Принц оглянулся на дверь гостиной, за которой скрылась старуха.
— Я кардинал де Роган, — ответил он.
На это г-жа де Ламотт, притворившись смущенной и изобразив глубочайшее смирение, отвечала реверансом, каким приветствуют королей.
Затем она пододвинула ему кресло и, вместо того чтобы самой опуститься на стул, как того требовал этикет, села в широкое кресло.
Кардинал, видя, что и ему предоставляют расположиться поудобнее, кинул свою шляпу на стол и посмотрел прямо в лицо Жанне, которая в свою очередь глядела на него.
— Итак, это правда, мадемуазель?.. — начал он.
— Я замужем, — прервала его Жанна.
— Простите… я забыл. Итак, это правда, сударыня?
— Моего мужа зовут граф де Ламотт, монсеньер.
— Да, да. Он из жандармов короля или королевы?
— Да, монсеньер.
— А вы, сударыня, рожденная Валуа?
— Да, Валуа, монсеньер.
— Громкое имя! — сказал кардинал, кладя ногу на ногу. — Редкое имя, вымершее!
Жанна угадала сомнение кардинала.
— Вымершее? Нет, монсеньер, — сказала она, — раз я ношу его и раз у меня есть брат, барон де Валуа.
— Признанный?
— Ему нет надобности быть признанным, монсеньер… Мой брат может быть бедным или богатым, но все же он остается тем, кем он родился, то есть бароном де Валуа.
— Сударыня, расскажите мне вашу генеалогию, прошу вас. Вы заинтересовали меня: я люблю геральдику.
Жанна просто и небрежно рассказала ему то, что уже известно читателю.
Кардинал слушал и смотрел.
Он не старался скрыть своих впечатлений. К чему? Он не верил в знатность происхождения Жанны; он видел, что она красива и бедна. Он смотрел: этого было достаточно.
Жанна, от которой ничто не ускользнуло, угадала насколько невысокого мнения о ней был ее будущий покровитель.
— Так что, — начал беззаботным тоном г-н де Роган, — вы были действительно очень несчастливы?
— Я не жалуюсь, монсеньер.
— Действительно, я теперь вижу, что молва значительно преувеличила стесненность ваших обстоятельств.
Она бросила взгляд вокруг себя.
— Это помещение удобно и мило обставлено.
— Может быть, для гризетки, — резко отвечала Жанна, горевшая нетерпением скорее перейти к делу, — да, монсеньер.
Кардинал сделал движение.
— Как, — спросил он, — вы называете это обстановкой, годной для гризетки?
— Я не думаю, монсеньер, — сказала она, — чтобы вы могли назвать ее обстановкой, достойной принцессы.
— А вы и есть принцесса, — сказал кардинал с той неуловимой иронией, которую умеют, не делая их оскорбительными, придавать своим словам только очень умные или очень знатные люди.
— Я рожденная Валуа, монсеньер, так же как вы — Роган. Вот все, что я знаю, — произнесла Жанна.
Эти слова были сказаны с таким кротким величием несчастья, возмущенного несправедливостью, с таким величием женщины, которая считает, что о ней неверно судят, и они дышали таким достоинством и прелестью, что принц не почувствовал себя оскорбленным, а мужчина был тронут.
— Сударыня, — начал он, — я забыл про то, что моим первым словом должно было бы быть извинение. Я вам написал, что буду у вас, но вчера я был занят в Версале по случаю приема господина де Сюфрена. Поэтому мне пришлось отказаться от удовольствия посетить вас.
— Монсеньер, вы делаете мне и без того много чести тем, что вспомнили обо мне сегодня, и граф де Ламотт, мой муж, будет еще более сожалеть об изгнании, в котором его держит нужда и которое помешало ему лицезреть такую высокую особу.
Упоминание о муже привлекло внимание кардинала.
— Вы живете одна, сударыня? — спросил он.
— Совершенно одна, монсеньер.
— Это прекрасно для молодой и красивой женщины.
— Это вполне естественно, монсеньер, для женщины, которая была бы не на своем месте во всяком обществе, кроме того, из которого она изгнана из-за своей бедности.
Кардинал помолчал.
— По-видимому, — продолжал он, — люди, сведущие в генеалогии, не отрицают подлинности вашего знатного происхождения?
— А зачем мне это? — спросила презрительно Жанна, отодвигая грациозным жестом маленькие напудренные локоны с висков.
Кардинал подвинул ближе свое кресло, как бы желая погреть ноги у огня.
— Сударыня, — сказал он, — я желал бы — и, как видите, проявил это желание — знать, чем я могу быть вам полезен.
— Ничем, монсеньер.
— Как ничем?
— Ваше высокопреосвященство оказали мне, без сомнения, большую честь…
— Будем говорить откровенно.
— Я не могу быть более откровенной, чем в настоящую минуту, монсеньер.
— Вы жаловались только что, — сказал кардинал, бросая вокруг себя взгляд и как бы желая этим напомнить Жанне ее слова про обстановку гризетки.
— Да, конечно, я жаловалась.
— Но в таком случае, сударыня?..
— Ваше высокопреосвященство хочет подать мне милостыню, по-видимому?
— О сударыня!
— А что же другое? Я, правда, брала милостыню, но больше не буду принимать ее.
— Что это значит?
— Монсеньер, я терпела за последнее время слишком много унижений и долее не могу выносить этого.
— Сударыня, вы избрали не те слова. Несчастье не позорит человека…
— Даже если он носит такое имя, как я? Послушайте, господин де Роган, стали бы вы просить милостыню?
— Речь не обо мне, — отвечал кардинал со смущением, к которому примешивалась некоторая доля высокомерия.
— Монсеньер, я знаю, только два способа просить милостыню: в карете или на церковной паперти; в золоте и бархате или в лохмотьях. Несколько минут тому назад я не надеялась на честь видеть вас у себя и считала себя забытой.
— А, вы знали, что вам писал я? — спросил кардинал.
— Разве я не видела вашего герба на печати письма, которое вы сделали мне честь прислать?
— А между тем вы сделали вид, что не знаете меня.
— Потому что вы не пожелали оказать мне честь услышать ваше имя, велев доложить о себе инкогнито.
— Что ж, эта гордость мне нравится, — поспешил сказать кардинал, с любезным вниманием созерцая оживленные глаза и надменное выражение лица Жанны.
— Итак, я говорила, — продолжала она, — что еще до вашего прихода приняла решение сбросить этот жалкий плащ, прикрывающий мою бедность и оскудение моего имени, и идти в лохмотьях, как пристало настоящей нищей, вымаливать себе кусок хлеба не у тщеславия, а у сострадания прохожих.
— Вы ведь, надеюсь, не совершенно без средств, сударыня?
Жанна не ответила.
— У вас есть какая-нибудь земля, хотя бы и заложенная? Фамильные драгоценности? Вот эта, например?
И он показал пальцем на коробочку, которую вертели белые и изящные пальчики молодой женщины.
— Эта? — переспросила она.
— Честное слово, эта коробочка очень оригинальна. Вы позволите? А, портрет! — продолжал он с удивлением, взяв коробочку в руки.
— Вам известен оригинал этого портрета? — спросила Жанна.
— Это Мария Терезия.
— Мария Терезия?
— Да, австрийская императрица.
— Неужели? — воскликнула Жанна. — Вы полагаете, монсеньер?
Кардинал между тем с еще большим вниманием принялся рассматривать коробочку.
— Откуда это у вас? — спросил он.
— От одной дамы, что была у меня позавчера.
— У вас?
— У меня.
— От одной дамы?
И кардинал снова принялся внимательно разглядывать коробочку.
— Я ошибаюсь, монсеньер, — продолжала графиня, — у меня были две дамы.
— И одна из них дала вам эту коробочку? — недоверчиво спросил кардинал.
— Нет, она мне не давала ее.
— Каким же образом она очутилась у вас в руках?
— Эта дама забыла ее у меня.
Кардинал задумался так глубоко, что заинтриговал этим графиню де Валуа, которая подумала, что ей следует быть настороже.
— А как зовут эту даму? — спросил кардинал, подняв голову и глядя внимательно на графиню. — Вы извините меня, надеюсь, за этот вопрос, — продолжал он, — я сам стыжусь его, так как, кажется, играю роль судьи…
— Действительно, монсеньер, — сказала г-жа де Ламотт, — ваш вопрос странен.
— Нескромен, может быть, но не странен…
— Странен, я повторяю это. Если бы я знала, кто эта дама, оставившая у меня бонбоньерку…
— Так что же?
— Я отослала бы ей ее обратно. Она, наверное, дорожит ею, и я не хотела бы заставить ее поплатиться двумя сутками беспокойства за ее любезное посещение.
— Итак, вы не знаете ее?
— Нет, я знаю только, что она стоит во главе какого-то благотворительного общества.
— В Париже?
— Нет, в Версале.
— В Версале? Она стоит во главе благотворительного общества?
— Монсеньер, я принимаю у себя женщин, которые не унижают бедняков, оказывая им помощь, а эта дама, которую какие-то сострадательные люди познакомили с моим положением, оставила, уходя, сто луидоров на камине.
— Сто луидоров? — с удивлением воскликнул кардинал и тотчас продолжал, поняв, что может оскорбить своим восклицанием Жанну, которая сделала быстрое движение при этих словах: — Простите, сударыня, я нисколько не удивляюсь, что вам дали такую сумму. Напротив, вы заслуживаете всяческого сочувствия со стороны тех, кто занимается благотворительностью, а ваше происхождение обязывает их помочь вам. Меня удивляет только, что речь идет о благотворительнице: эти дамы обыкновенно оказывают менее значительную помощь. Могли бы вы описать мне наружность той, что посетила вас, графиня?