обещала.
Незнакомец, спускаясь с лестницы, мог слышать шум завязавшейся битвы, в котором громко, как медь в оркестре, выделялся тот вид рукоприкладства, который вульгарно и звукоподражательно зовется оплеухами.
Они сопровождались криком и попреками. Голос Босира оглушал, а голос Олива́ заглушал его. Пусть нам простят эту плохую игру слов, которая, однако, точно передает смысл описанной сцены.
«Действительно, — подумал, удаляясь незнакомец, — никто бы не поверил, чтобы женщина, которую так напугал приход ее повелителя, могла проявить такую способность к сопротивлению».
Незнакомец не стал терять времени, ожидая окончания этой сцены.
«Начало так горячо, — размышлял он, — что развязка не может быть далека».
Он завернул за угол маленькой улицы Анжуйского Дофина, где его ожидала карета, въехавшая в эту уличку задом.
Незнакомец сказал несколько слов одному из своих людей, и тот немедленно занял позицию под окнами Олива́, притаившись в густой тени маленькой аркады у входа старинного дома.
Слуга мог видеть отсюда освещенные окна и судить по движению силуэтов о том, что происходило в комнатах.
В первые минуты быстро двигавшиеся взад и вперед, оба силуэта постепенно стали спокойнее, и наконец из двух остался только один.
XXЗОЛОТО
Вот что произошло за занавесками окна.
Сначала Босир удивился, увидев, что за ним запирают дверь на ключ; затем изумился тому, что мадемуазель Олива́ кричит так громко, и, наконец, еще более был поражен, когда, войдя в комнату, не нашел там своего страшного соперника.
Он стал искать его, грозил, кричал: если этот человек прячется, то, значит, боится его, а если он боится, то победа на стороне Босира.
Олива́ заставляла его прекратить эти поиски и отвечать на ее вопросы.
Босир, видя, что с ним грубо обращаются, в свою очередь повысил голос.
Олива́, уже не чувствовавшая себя виновной, так как доказательства исчезли — quia corpus delicti aberat, по выражению закона, — стала громко кричать; Босир, решив заставить ее замолчать, хотел закрыть ей рот рукой или, вернее, попытался показать, что хочет это сделать.
Но эта была его ошибка: Олива́ поняла по-своему этот примирительный жест Босира. Навстречу его руке, приближавшейся к ее лицу, она выставила свою руку, столь же ловкую и быструю, какой была недавно шпага незнакомца.
Эта рука внезапной квартой и терцией парировала движение противника и, размахнувшись, ударила Босира по щеке.
Босир ответил боковым ударом правой руки, который заставил опуститься обе руки Олива́ и скандальным образом вызвал яркую краску на ее левой щеке.
Вот это-то момент их беседы и уловил незнакомец, спускаясь с лестницы.
Объяснение, начатое таким образом, всегда влечет за собой скорую развязку; но тем не менее всякая развязка, — даже самая хорошая, — чтобы быть драматичной, требует долгих приготовлений.
Олива́ в ответ на пощечину Босира пустила в него тяжелым и опасным метательным снарядом — фаянсовым кувшином; Босир ответил ей на это при помощи мулине тростью, которая разбила на пути несколько чашек, сломала свечу и наконец опустилась на плечо молодой женщины.
Взбешенная, она прыгнула на Босира и схватила его за горло. Несчастному поневоле пришлось ухватиться за то, что ему попалось под руку на угрожавшей его жизни Олива́.
Он разорвал ее платье. Олива́, оскорбясь за себя и жалея платье, выпустила добычу; Босир не устоял на ногах и отлетел на самую середину комнаты. Естественно, он поднялся с пола еще более рассерженный.
Но так как сила неприятеля измеряется его способностью к самообороне и даже победитель уважает ее в противнике, то Босир, возымевший немалое почтение к Олива́, снова вернулся к словесной форме переговоров.
— Вы зловредное создание, — начал он, — вы разоряете меня.
— Нет, это вы меня разоряете, — ответила Олива́.
— О, я ее разоряю, когда у нее ничего нет!
— Скажите лучше, что у меня теперь больше ничего нет. Скажите, что это вы продали, проели, пропили и проиграли все, что у меня было.
— И вы смеете попрекать меня моей бедностью?
— А почему вы бедны? Это порок.
— Я сумею разом избавить вас от всех ваших пороков.
— Побоями?
И Олива́ потрясла в воздухе тяжелыми каминными щипцами, что вынудило Босира отступить назад.
— Вам не хватало только одного: взять себе любовников, — продолжал он.
— А как вы назовете тех негодниц, которые сидят около вас в притонах, где вы проводите дни и ночи?
— Я играю, чтобы иметь средства к жизни.
— И вы делаете это очень удачно: мы умираем с голоду. Прекрасное ремесло, нечего сказать!
— А вы, с вашим ремеслом, рыдаете, когда вам порвут платье, так как у вас нет денег, чтобы купить другое. Прекрасное ремесло, черт возьми!
— Получше вашего! — в бешенстве воскликнула Олива́. — И вот вам доказательство.
И она выхватила из кармана горсть золота, которую швырнула на пол.
Луидоры покатились со звоном и рассыпались в разные стороны: одни запрятались под мебель, другие продолжали катиться ребром до самых дверей, третьи, наконец, сразу, как бы обессилев, упали плашмя; изображенные на них лица сверкали золотыми блестками.
Когда Босир услышал этот металлический дождь, застучавший по дереву мебели и полу комнаты, он почувствовал нечто вроде головокружения; пожалуй, было бы вернее сказать, нечто вроде угрызений совести.
— Луидоры, двойные луидоры! — воскликнул он, остолбенев.
Олива́ держала в руке другую пригоршню монет. Она швырнула их в лицо и в протянутые руки Босира, совершенно ослепленного этим потоком золота.
— О-о! — воскликнул он. — Да она богата, эта Олива́!
— Вот что мне приносит мое ремесло, — цинично произнесла она, отталкивая резким ударом туфли золото, которым был усеян пол, и Босира, ставшего на колени, чтобы подобрать монеты.
— Шестнадцать, семнадцать, восемнадцать… — считал он, весь дрожа от радости.
— Негодяй! — произнесла Олива́.
— …девятнадцать… двадцать один, двадцать два…
— Трус!
— … двадцать три, двадцать четыре… двадцать шесть.
— Подлец!
Слышал ли Босир эти слова или покраснел сам по себе, но он поднялся с пола.
— Итак, — сказал он настолько серьезным тоном, что ничто не могло быть комичнее, — итак, мадемуазель, вы делали сбережения, лишая меня самого необходимого?
Олива́, смутившись, не нашлась, что ответить.
— Итак, — продолжал негодяй, — вы предоставляли мне ходить в изношенных чулках, в порыжевшей шляпе, в платье с вытертой и разорванной подкладкой, а сами берегли эти луидоры в своей шкатулке? Откуда у вас эти деньги? Они остались от распродажи моих вещей, когда я соединил свою злосчастную судьбу с вашей!
— Мошенник! — прошептала тихо Олива́.
И она бросила на него взгляд, исполненный презрения. Но Босир нисколько не смутился.
— Я прощаю вам, — сказал он, — не вашу жадность, но вашу бережливость.
— А вы только что хотели меня убить!
— Я был прав тогда, но был бы не прав теперь.
— Почему это, скажите на милость?
— Потому что теперь вы настоящая хозяйка, вы вносите свою долю в хозяйственные расходы.
— Я вам повторяю, что вы негодяй!
— Моя маленькая Олива́!
— И вы отдадите мне назад это золото!
— О, дорогая моя!
— Вы мне отдадите его, или я вас проколю насквозь вашей же шпагой.
— Олива́!
— Да или нет?
— Нет, Олива́; я никогда не соглашусь на то, чтобы ты проколола меня шпагой.
— Не двигайтесь же, или вы погибли. Деньги!
— Отдай мне их.
— А, подлец, а, низкое созданье! Вы выпрашиваете, вымаливаете у меня плоды моего дурного поведения! И он называет себя мужчиной! Я всегда их презирала, презирала всех, слышите? И того, кто дает, еще больше, чем того, кто получает.
— Тот, кто дает, — торжественно вставил Босир, — может давать и счастлив этим. Я тоже вам давал, Николь.
— Я не хочу, чтобы меня называли Николь.
— Простите, Олива́. Итак, я говорил, что я давал вам, когда мог.
— Необыкновенная щедрость! Серебряные серьги, шесть луидоров, два шелковых платья, три вышитых платка.
— Это много для солдата.
— Молчите… Эти серьги вы украли у кого-нибудь, чтобы подарить мне; луидоры вы взяли в долг без отдачи; шелковые платья…
— Олива́, Олива́!
— Отдайте мне мои деньги.
— Что ты желаешь взамен их?
— Вдвое больше.
— Хорошо, — серьезным тоном сказал негодяй. — Я иду играть на улицу Бюсси и принесу тебе не только вдвое, а впятеро больше.
И он сделал два шага к двери. Но Олива́ схватила его за полу поношенного кафтана.
— Ну, — сказал он, — вот кафтан и разорван.
— Тем лучше, вы достанете себе новый.
— Шесть луидоров, Олива́, шесть луидоров! К счастью, банкометы и игроки на улице Бюсси не очень строги насчет одежды.
Олива́ спокойно взялась за другую полу его платья и оторвала ее. Босир пришел в ярость.
— Тысяча дьяволов! — воскликнул он. — Ты наконец дождешься, что я тебя убью! Хорошенькое дело, эта негодяйка еще будет раздевать меня! Я не могу выйти из дому.
— Наоборот, вы сейчас же уйдете.
— Это было бы интересно: без кафтана?
— Наденьте зимний плащ.
— Он в дырах, весь залатан!
— Так не надевайте его, если не хотите, но вы должны уйти.
— Никогда.
Олива́ взяла оставшиеся у нее в кармане золото, приблизительно сорок луидоров, и стала подбрасывать их в руках.
Босир едва не потерял рассудка. Он снова стал на колени.
— Приказывай, — сказал он, — приказывай.
— Вы сейчас же и быстро отправитесь в лавку «Капуцин-волшебник» на улице Сены; там продают домино для маскарадов.
— Ну?
— Вы купите мне полный костюм, маску и чулки под цвет.
— Хорошо.
— Для себя возьмете черное домино, а для меня — белое атласное.
— Да.
— Я даю вам на это только двадцать минут.
— Мы пойдем на бал?