— Вот непоправимое несчастье, сударь, — сказало оно при этом. — Вы видите, что честь этой дамы в ваших руках.
— О, сударь, сударь… — пробормотал принц Луи с поклоном.
Он провел по лбу, на котором выступили крупные капли пота, платком, дрожавшим у него руке.
— Уедем скорее, — сказало голубое домино Олива́.
И они исчезли.
«Теперь я знаю, что́ кардинал счел невозможным, — сказала себе г-жа де Ламотт; — он принял эту даму за королеву, и вот какое действие произвело на него это сходство. Хорошо… Это нелишне заметить».
— Вы ничего не имеете против того, чтобы уехать с бала, графиня? — спросил ослабевшим голосом г-н де Роган.
— Как вам будет угодно, монсеньер, — спокойно отвечала Жанна.
— Я не вижу здесь ничего интересного, а вы?
— О, я более тоже ничего не вижу.
И они с трудом стали прокладывать себе дорогу среди беседующих масок. Кардинал, который был высокого роста, смотрел во все стороны, отыскивая скрывшееся видение.
Но голубые, красные, желтые, зеленые и серые домино мелькали у него в глазах, окутанные светлым туманом, и цвета их сливались для него в одну сплошную радугу. На расстоянии для бедного сеньора все казалось голубым, но вблизи оказывалось иным.
В таком состоянии он сел в карету, ожидавшую его со спутницей.
Карета катилась уже целых пять минут, а прелат еще не сказал Жанне ни слова.
IIСАПФО
Госпожа де Ламотт, которая сохраняла полное душевное равновесие, вывела прелата из его мечтательного состояния.
— Куда меня везет эта карета? — спросила она.
— Графиня, — воскликнул кардинал, — не бойтесь ничего… Вы поехали на бал из своего дома, и карета вас привезет туда же.
— К моему дому? В предместье?
— Да, графиня. К дому, слишком маленькому для того, чтобы вместить столько очарования!
И с этими словами принц схватил руку Жанны и согрел ее галантным поцелуем.
Карета между тем остановилась перед домиком, в котором должно было попробовать уместиться столько очарования.
Жанна легко выпрыгнула из экипажа, кардинал собирался последовать ее примеру.
— Не стоит, монсеньер, — тихо сказал ему этот демон в образе женщины.
— Как, графиня, вы считаете, что мне не стоит провести с вами несколько часов?
— Но ведь надо же спать, монсеньер, — заметила Жанна.
— Я надеюсь, что вы найдете у себя в доме несколько спален, графиня.
— Для себя — да, но для вас…
— А для меня нет?
— Нет еще, — сказала она таким милым и задорным тоном, что отказ ее был равносилен обещанию.
— В таком случае, прощайте, — отвечал кардинал, которого эта игра так сильно задела за живое, что он на минуту забыл о происшествии на балу.
— До свидания, монсеньер.
«Право, такой она мне больше нравится», — сказал себе кардинал, усевшись в карету.
Жанна одна вошла в свой новый дом.
Шестеро слуг, сон которых был прерван стуком молотка выездного лакея, выстроились в ряд в вестибюле.
Жанна оглядела их с тем видом спокойного превосходства, который не всякому богачу дает даже его богатство.
— А горничные? — спросила она.
— Две женщины ожидают госпожу в спальне, сударыня, — почтительно ответил один из лакеев, выступив вперед.
— Позовите их.
Слуга повиновался. Несколько минут спустя появились две женщины.
— Где вы спите обыкновенно? — спросила их Жанна.
— Но… мы еще не знаем, — отвечала старшая из них. — Мы будем спать, где госпоже будет угодно приказать.
— Ключи от помещений?
— Вот они, сударыня.
— Хорошо, сегодняшнюю ночь вы проведете вне дома.
Женщины с изумлением взглянули на свою хозяйку.
— Ведь у вас есть где переночевать?
— Конечно, сударыня, но теперь несколько поздно; однако если сударыне угодно быть одной…
— Эти господа проводят вас, — добавила графиня, отпуская жестом шестерых лакеев, которые были этим более довольны, чем горничные.
— А… когда мы должны вернуться? — робко спросил один из них.
— Завтра в полдень.
Шесть слуг и две горничные на мгновение переглянулись и затем, повинуясь повелительному взгляду Жанны, направились к двери.
Жанна проводила их и спросила, перед тем как запереть дверь:
— Остался ли в доме кто-нибудь еще?
— Бог мой! Нет, сударыня, никого. Но хозяйка остается одна, всеми покинутая. Это немыслимо. Нужно, чтобы хоть одна женщина охраняла вас, оставаясь в лакейской, в буфетной — словом, где-нибудь.
— Мне никого не нужно.
— Может вспыхнуть пожар, госпоже может сделаться дурно…
— Спокойной ночи, идите себе. А вот вам, чтобы было чем отметить вступление на службу ко мне, — добавила она, вынув кошелек.
Радостный шепот, выражавший благодарность прошедших строгую школу лакеев, был их единственным ответом, их, так сказать, последним словом. Все исчезли, поклонившись ей чуть не до земли.
Жанна прислушалась, стоя у двери: они говорили друг другу, расходясь, что судьба послала им необыкновенную хозяйку.
Когда гул голосов и шум шагов замолкли в отдалении, Жанна задвинула засов и воскликнула торжествующим голосом:
— Одна! Я здесь одна и у себя!
Она зажгла канделябр в три свечи и заперла — также на засов — массивную дверь передней.
Тогда началась немая и оригинальная сцена, которая живо заинтересовала бы одного из тех ночных соглядатаев, которых фантазия поэтов заставляет летать над городами и дворцами.
Жанна обозревала свои владения, она любовалась — комната за комнатой — всем домом, в котором всякая мелочь приобрела для нее огромное значение с той минуты, как эгоистическое чувство собственника сменило в ней любопытство постороннего посетителя.
Первый этаж с хорошо проконопаченными стенами и с деревянной отделкой заключал в себе ванную комнату, службы, столовые, три гостиные и два кабинета для приемов.
Обстановка этих обширных комнат не была так богата, как у Гимар, и не так нарядна, как у друзей г-на де Субиза, но дышала роскошью аристократического дома. Она была не нова, но дом понравился бы Жанне меньше, если бы был меблирован заново исключительно для нее.
Все эти старинные дорогие вещи, утратившие свою прелесть в глазах модниц: чудные шкафчики из резного черного дерева, люстры с хрустальными жирандолями, с золочеными разветвлениями в виде лилий и воткнутыми в их середину розовыми свечами; часы в готическом стиле тонкой чеканной работы и с эмалевыми украшениями; вышитые китайские ширмочки; огромные японские вазы, наполненные редкими цветами; стенная живопись Буше и Ватто — все это повергало новую владелицу в неизъяснимый восторг.
Вот на камине два вызолоченных тритона держат снопы коралловых ветвей с висящими на них вместо плодов самыми разнородными образчиками богатой фантазии тогдашнего ювелирного искусства. Дальше, на золоченом столике с белой мраморной столешницей, огромный селадоновый слон с сапфировыми подвесками в ушах несет башню с флаконами духов.
Книги для женского чтения в тисненных золотом переплетах и с цветными миниатюрами блестели на этажерках розового дерева с вызолоченными арабесками по уголкам. Мебель, целиком обитая тончайшими тканями с улицы Гобеленов — чудо искусства и терпения, стоившее при покупке на самой мануфактуре сто тысяч ливров, — занимала маленькую гостиную, серую с золотом, в которой каждое панно было расписано Верне или Грёзом. Рабочий кабинет был украшен лучшими портретами Шардена и наиболее выдающимися терракотовыми скульптурами Клодиона.
Все говорило не о той лихорадочной торопливости, с которой богатый выскочка спешит осуществить фантазии — свои собственные или своей любовницы, — но о долгом, длившемся столетия терпеливом труде собирателей, которые прибавляли к сокровищам отцов новые сокровища для своих детей.
Жанна сделала сначала общий обзор своих владений, пересчитала число комнат, а затем принялась внимательно разглядывать все вещи.
А так как домино и корсет мешали ей, то она вошла к себе в спальню, быстро разделась и накинула стеганый пеньюар.
Это было прелестное одеяние, которому наши матери, не очень щепетильные, когда нужно было именовать используемые ими вещи, дали такое название, что мы не решаемся написать его.
Полуобнаженная, слегка вздрагивая под атласом, складки которого ласкали ей грудь и стан своими мягкими прикосновениями, она стала смело подниматься по лестнице, сама освещая себе дорогу и уверенно ступая своими сильными и изящными ножками, красивые контуры которых виднелись из-под короткого платья.
Чувствуя себя совершенно свободной благодаря полному одиночеству и зная, что ей нечего опасаться ничьих нескромных взоров — будь то даже взоры лакея, — она носилась из комнаты в комнату, ничуть не заботясь, что гуляющие из двери в дверь сквозняки десять раз за десять минут приподнимали пеньюар, нескромно выставляя напоказ ее прелестное колено.
Когда же, собираясь открыть какой-нибудь шкаф, она поднимала руку и из-под распахнувшегося пеньюара можно было видеть до самой подмышки ее белое круглое плечо, окрашенное сверкающим отблеском огня в те золотистые тона, которые можно так часто встретить у Рубенса, тогда невидимые духи, спрятавшиеся за драпировками и притаившиеся за живописью простенков, справедливо могли торжествовать, завладев такой очаровательной гостьей, воображавшей, что она стала их хозяйкой.
Осмотрев все, обессилев и задохнувшись от долгой беготни, во время которой свечи ее канделябра сгорели на три четверти, Жанна вернулась в свою спальню, затянутую голубым атласом с вышитыми на нем крупными фантастическими цветами.
Она все видела, все сосчитала, все обласкала взглядом и прикосновением; ей осталось только восхищаться самой собой. Она поставила канделябр на столик севрского фарфора с золотой решеткой, и вдруг глаза ее остановились на мраморном Эндимионе — изящной, дышавшей чувственной негой статуэтке Бушардона, изображавшей юношу, опьяненного любовью и падающего на пьедестал из красновато-коричневого порфира.