То, что она чувствовала, думая об этом, находилось за пределами боли. Это было близко к бреду, когда в лихорадочном сне цвета кажутся ярче, а звуки – громче. Часто, очень часто она хваталась за телефон, чтобы набрать номер Нэйтана и проклясть его, обвинить его. Но каждый раз откладывала трубку, не зная, какие слова она ему скажет, чтобы описать все это.
Теперь она избегала заходить в парк, не ходила больше и по рынку. Шла лишь до автобусной остановки, а потом обратно, вот и все. Она делала все возможное, чтобы не встретить Лиссу на улице. И все-таки ей часто казалось, что она видит ее высокую фигуру, мелькающую вдали.
Зима плавно перешла в весну, но дни оставались холодными. Ей полагался ежегодный отпуск, две недели, но она понятия не имела, куда поехать.
Она кликала мышкой по фотографиям коттеджей на белых песчаных пляжах Шотландии, по фотографиям озер, на вид достаточно глубоких, чтобы утопить целый город. Там малолюдно и, что особенно ценно, она там никого не знает. Ее душа жаждала чего-то, чему нельзя было дать точного названия, – чего-то простого и одновременно дикого. Она хотела попробовать на вкус соленую воду Северного моря, хотела почувствовать ветер на своей коже. Ночью ей снилось, как она бежит по какой-то открытой местности. Она просыпалась, часто дыша, и комната казалась ей совсем иной с реалистично резкими силуэтами ветвей деревьев на одной из стен.
Эпиталамион [20]
2008 год
Сегодня суббота, базарный день. Поздняя весна или раннее лето. На дворе май, и перед домом уже расцвел шиповник.
Сегодня они не собираются на рынок – сегодня Ханна выходит замуж. Лисса и Кейт по очереди приняли душ и тихо оделись в своих комнатах. День выдался прохладным и пасмурным, но, если верить прогнозу, должен был разгуляться.
Одеваясь, Лисса думала о Нэйтане. О своем друге. Она познакомилась с ним первой и давно подозревала, что, если бы она была более доступна все эти годы, он, возможно, захотел бы быть с ней. Но стал бы он теперь принадлежать ей? Почему-то именно сегодня ей захотелось, чтобы он обратил внимание на ее красоту, увидел ее. Она бы никогда не призналась себе в этом, но сегодня ей хотелось затмить Ханну, хотелось, чтобы ее заметили. Поэтому она срезала бирки с шелкового платья, купленного в Либерти – покупка была ей определенно не по карману, – и надела его. Подвела глаза зеленым. Надела туфли на высоких каблуках и была теперь под метр восемьдесят ростом.
Ханна одевалась у себя, с ней были родители. Она сама была удивлена, какой традиционной оказалась. Нэйтан, согласно обычаям, провел ночь отдельно, в доме своего брата. Утром мать Ханны постучала в дверь.
– О, Ханна, – только и смогла вымолвить она, увидев дочь в платье. – О, Ханна!
Они стояли в ожидании в самом большом зале загса. Все сошлись во мнениях, что для такой пары, как Ханна и Нэйтан, это лучшее место для регистрации брака.
Нэйтан стоял впереди. Лисса наблюдала за ним, за его лицом, костюмом. Вот уже в третий раз он просил брата проверить, не забыли ли они кольца.
В ответственный момент заиграла музыка, все встали, и появилась Ханна под руку с отцом. На ней было простое зеленое платье, волосы блестели, глаза сияли. Взглянув на нее, Лисса почувствовала себя виноватой. Как она могла подумать, что когда-нибудь сможет затмить ее? Эту женщину, которую она любила. Ханна была мифом, архетипом. Нэйтан стоял, ни на кого не отвлекаясь, и его лицо горело нетерпением: он ждал свою невесту.
Когда Ханна и ее отец прошли мимо Кейт, она всплакнула. Она вдруг подумала о своем отце и не смогла вспомнить, когда в последний раз прикасалась к нему. Наверное, много лет назад. Как же ей вдруг захотелось, чтобы он так же вел ее, – захотелось, чтобы ее собственный отец так же на нее смотрел – с гордостью и любовью. Возможно, только для этого и устраиваются свадьбы.
Где-то в середине свадебной церемонии Лисса встала и продекламировала [21]:
Хочу я, чтоб ты знал одно.
Ты знаешь, как бывает?
Несет меня к тебе хрустальная луна,
И веточка в окне,
И пепел костровища,
И мокрое бревно.
Они, как лодки с парусами,
Несут меня к тем островам,
Где ждут меня.
Кейт думала о Люси, о том, где она сейчас и вспоминает ли она о ней вообще. Думала о том, жива ли она, полюбила ли кого-то другого, и о том, что время идет, они все стареют, и она плакала, думая о Люси, о Ханне, о своей матери и об отце, о любви и времени, и о том, как все одновременно так прекрасно и так несбыточно.
Ханна, слушая стихотворение, смотрела на Нэйтана и вспоминала, как он вскоре после их знакомства послал ей это стихотворение письмом. Тогда она еще подумала, что он написал его сам. Как она его любит. Как она счастлива.
Когда женщина с серьезным лицом, которая вела церемонию, повернулась к ней и спросила, берет ли она его в мужья, она ответила: «Да».
Потом, когда торт был съеден, а речи произнесены, Ханна нашла в толпе своих подруг. Она взяла Лиссу за руку и пробралась сквозь толпу в пабе, чтобы найти Кейт. Взяв Кейт другой рукой, она вывела их наружу, на майское солнце, и они пошли через ворота в парк, в Лондонские поля. А вишневое дерево у ворот уже отяжелело от распустившихся цветов.
Прогноз оказался верным, день налаживался. Они вышли на траву, и, когда они шли в этом золотистом пьянящем свете, мир казался им полным любви и возможностей. Ханна притянула к себе подруг, прижимаясь лбом к их головам.
– Я люблю вас, – проговорила она. Наклонившись к ней, Кейт и Лисса ответили, что тоже ее любят. Это то, что делает брак – аккумулирует любовь, которая разрастается за пределы счастливой пары, порождая новую любовь, новую жизнь и заставляя нас верить, пусть даже на день, в счастливый конец или, по крайней мере, в то, что история продолжится так, как следует.
Лисса
– Вы можете переодеться за ширмой, – сказал преподаватель. – Или, если хотите, в туалете.
Это был молодой человек, во всяком случае, моложе нее, невысокий и жилистый, одетый в полосатый шерстяной свитер и джинсы, с добрым взглядом серых глаз поверх дорогих очков.
Лисса молча кивнула. Она знала, что делать, и уже не утруждала себя признанием, что делала это много-много раз. Это никому не было интересно.
Она взяла сумку и пошла в женский туалет. По обе стороны коридора – высокие полки, пахнет краской, глиной и скипидаром. Она заперлась в одной из кабинок и сняла куртку, футболку, лифчик, джинсы и трусики. Затем сложила одежду в сумку и надела кимоно, не снимая носков. Пол был холодным. По-быстрому помочилась. Последнее, что ей нужно, это захотеть в туалет до первого перерыва. А перерыв будет не раньше, чем через сорок пять минут.
Пройдя по коридору, она толкнула тяжелую дверь студии. Студенты уже собрались, они были заняты подготовкой своих мольбертов. Из высоких окон падал неяркий свет. Она подошла к возвышению в центре комнаты.
– Итак, Лиза, – сказал преподаватель.
– Лисса, – поправила она его.
– Хорошо, Лисса. Итак, когда вы будете готовы, просто примите любую позу, которую захотите. Мы сделаем несколько коротких десятиминутных набросков, а затем перейдем к более долгим зарисовкам.
Несмотря на носки, пальцы ее ног уже замерзли, и это при том, что рядом была включена пара обогревателей. Лисса выскользнула из своего кимоно и села.
Преподаватель с минуту посмотрел на нее, а потом сказал:
– Как насчет того, чтобы начать с положения стоя?
Она приняла другую позу: одна нога впереди, руки за спиной.
– Хорошо, – сказал преподаватель своим ученикам. – Углем или карандашом. Десять минут. Поехали.
На бумаге начали появляться первые наброски.
Лисса умудрилась протянуть на гонораре от «Дяди Вани» довольно долго, живя на суповых смесях и кашах, редко выходя из дома и проводя дни за просмотром старых фильмов на компьютере. Она растягивала бюджет, как могла, и теперь у нее на счету осталось всего двести фунтов.
Она всегда думала, что не вернется к позированию, но, как всегда, ошибалась.
Она терпеливо ждала, готовясь встретить ярость Ханны, но проходили недели, а она не услышала от нее ни слова. Наконец она написала ей единственное сообщение: «Мне очень жаль. Я здесь, если ты захочешь поговорить».
В лучшем случае это было слабо, в худшем – трусливо.
От Нэйтана ничего не было. Ни единого слова с двадцать шестого декабря после той сцены в ее квартире.
В перерыве она выскочила в туалет, а на обратном пути бросила взгляд на несколько студенческих эскизов, отмечая красивые бедра и высокую грудь. Они были не ее, это было отражением того, как ее видели студенты. Когда только начинала позировать, она пыталась искать сходство с собой на рисунках, но потом научилась не делать этого.
– Хорошо, Лисса, – сказал преподаватель. – Сейчас будет поза на более длинный срок.
– Я знаю.
– Так что пусть это будет что-то простое, чтобы вы могли продержаться в течение сорока пяти минут.
Она села, уже без кимоно, и приняла расслабленную позу. Лисса обхватила колени руками, чтобы не упасть. У нее совсем небольшой репертуар, а есть люди, которые могут часами сидеть в самых искаженных позах. Обычно это танцоры, акробаты, но она не из их числа.
Через несколько минут аудитория успокоилась. Был слышен стук угля и карандашей, звук шагов преподавателя, когда он тихо переходил от мольберта к мольберту. Чаще он ничего не говорил, но иногда наклонялся, бормотал «хорошо» или проводил рукой по бумаге, а затем, двигая рукой по воздуху, обводил какую-то линию ее тела.
Лисса волей-неволей смотрела на себя – на свои голени, на щетину, которую забыла побрить сегодня утром. Нагреватели были выведены на максимум, и одна ее нога стала пятнистой и красной от жара. Ей даже казалось, что она чувствует запах своего тела.