На другом холсте она узнала своего кролика, привязанного к забору. Его голова свешивалась вниз, где должна быть земля, но там все бело.
На самом масштабном из полотен, занимающем большую часть стены, одной размытой линией был сделан намек на фигуру, идущую к горизонту. Эта линия постепенно истончалась. Возможно, это соляные равнины Боливии, а может быть, поверхность Луны. Отличительных черт было немного, но Лисса знала, что фигура – это Сара, ее мать, повернувшаяся спиной и идущая прочь.
Полотна стоили недешево – от двух до пяти тысяч долларов каждое, но на аукционных карточках уже были вписаны фамилии.
– Она их все продаст, я уверена.
Лисса повернулась и увидела рядом с собой Лори. Пожилая женщина взяла Лиссу под руку.
– Думаю, она уже все знала, когда начинала их писать, не так ли?
– Знала что?
– Насколько она больна, – Лори показала на картины. – Как будто все несущественное исчезает.
В этот миг Лисса почувствовала, будто земля уходит у нее из-под ног. Она рассеянно смотрела на свои руки, которые все еще сжимала Лори.
– А ты как, Лисса? – спросила Лори. – Как поживаешь? Как справляешься со всем этим?
– Хорошо, – ответила Лисса, словно со стороны слыша свой тихий голос. – У меня все хорошо.
К тому времени, когда владелец галереи приготовился говорить, все места в зале были заполнены. Лисса обошла вокруг квартала, решила, что с выставки уйдет, потом передумала, выкурила четыре сигареты, выпила четыре бокала вина. Она потеряла Джонни, нашла его и снова потеряла. Лисса отстранилась, когда вокруг Сары и владельца галереи собрались люди, и молчала, пока Сара произнесла короткую речь. Когда толпа расступилась, она протолкнулась к матери и взяла ее за руку:
– Почему ты мне не сказала?
– Не сказала… что?
– Лори мне все рассказала. Она думала, что я знаю.
– А… – протянула Сара, – Это…
– Это?!
– Я не хотела тебя беспокоить.
– Ты не хотела меня беспокоить? Насколько ты больна?
– Довольно сильно больна, – ответила Сара, вытирая пот со лба. – У меня четвертая стадия рака.
Лиссе стало жарко. Жарко везде – внутри и снаружи.
– И как давно ты это знаешь?
– С Рождества.
– С Рождества?!
– Я отказалась от химиотерапии.
– Конечно, ты все решила. А ты не думала, что я могу что-то сказать по этому поводу?
– Это мое тело, Лисса. Моя жизнь, – Мама выглядела усталой, загнанной в угол, и Лисса почувствовала людей позади себя – наблюдающих за ними.
Сара изменилась в лице.
– Дэниел здесь? – спросила она тихо. – Ты привела Дэниела?
– Нет, – ответила Лисса, повышая голос. – А знаешь почему? Потому что его не существует. Или нет, существует, но это Нэйтан. Муж Ханны. Я переспала с Нэйтаном и сказала тебе, что это другой. Нэйтан теперь со мной не разговаривает, и Ханна тоже. Потому что моя жизнь – сплошная неразбериха. Потому что ты не научила меня любить.
Сара отшатнулась, как будто ее ударили, но Лисса сделала шаг вперед, хватая ее за руку.
– Ты такая эгоистка, – сказала она матери. – Такая чертова эгоистка. Ты знаешь об этом? Ты всегда была и всегда будешь такой.
Сара отступила и парировала:
– Боже мой! И ты говоришь, что это я эгоистка? Дорогая Лисса, я знаю, что ты с детства хотела быть на сцене, но в этот раз, пожалуйста, избавь меня от этой драмы.
– Эй, – кто-то крепко схватил Лиссу за руку. – Привет, любимая.
Лисса повернулась и увидела рядом с собой Джонни. Она увидела, что Сару окружили люди, а между ней и Лиссой встала Лори.
– Пора идти домой, Лисса.
– Пойдем, – сказал Джонни, подзывая ее к себе.
Ханна
Наверное, это была самая теплая весна за многие годы. Вишневые деревья на пути к автобусной остановке стояли в цвету, а кафе на углу уже открыло веранду.
Она встала с рассветом и пошла через парк к открытому бассейну. В это время суток здесь тихо, и только серьезные пловцы видны на дорожках. Она прошла в одну из маленьких раздевалок и надела свой костюм, достала шапочку и очки. Утренний воздух был еще прохладен, но вода была теплой. Пятьдесят метров туда-назад. Размеренные длинные вдохи и резкие выдохи. Она получала удовольствие от движения своих рук в воде, наблюдала, как колеблется и преломляется в воде свет. Когда она плавала, мысли останавливали свой лихорадочный бег. К тому времени, когда она выходила из бассейна, ее тело покалывало, а ум успокаивался.
Ханна всюду ходила пешком. Утром на работу, днем гуляла вдоль канала, наслаждаясь переменчивым небом. Она часто сидела на террасе, ловя тепло солнца на своей коже.
Каждое воскресенье она покупала себе цветы на рынке.
Однажды воскресным утром ее внимание привлекли несколько растений. Она тут же их купила и поставила в терракотовые горшки, которые расставила на подоконнике в маленькой комнате. Туда часто заглядывало солнце, и света там было достаточно, тем более что вечера удлинялись, и в семь часов было светло.
С наступлением апреля жара усиливалась, и к концу месяца уже было так же жарко, как и в июле. Каждое утро перед работой Ханна рано вставала и шла в бассейн. С каждым днем она проплывала все больше и больше. После работы в тишине квартиры она наливала в стакан воды и выпивала его, стоя у раковины, шла в маленькую комнату, раздевалась и лежала без одежды в свете вечернего солнца. Она закрывала глаза, позволяя свету играть на веках фиолетовым, красным, зеленым и синим. Она чувствовала себя наполненной, хотя и не могла точно сказать, чем именно.
Однажды вечером, когда она вот так лежала, на телефон пришло сообщение. Нэйтан.
«Мне нужно собрать кое-какие вещи. Можно приехать?»
Отвечать она не торопилась. Через полчаса телефон снова прогудел.
«Можно будет зайти попозже?»
Она отложила телефон, но тут же снова взяла его и написала: «В какое время?»
«Могу сейчас? Я уже близко».
Ее сердце забилось быстрее.
«Хорошо, приходи. Я уйду».
Она встала, натянула белье и старое черное летнее платье, заношенное настолько, что оно уже просвечивало. Телефон оставила в комнате, чтобы не передумать и не позвонить ему. Она взяла только ключи и пошла к каналу. Погода стояла еще теплая, бары-забегаловки на Бродвейском рынке были переполнены, но Ханна не планировала заходить в них. Она шла вдоль канала в сторону парка Виктории. Она не торопилась, нарезая круги по вечерней траве и двигаясь между удлиняющимися тенями деревьев. И возвратилась домой только под вечер, уже в сгущающихся сумерках.
То, что Нэйтан в доме, она знала, едва закрыв за собой дверь. Была некая неуловимая разница в качестве тишины, в том легком волнении, которое витало в воздухе. Ханна не сразу его увидела. Она с тихим стуком сбросила сандалии, все еще стоя в дверном проеме. Из маленькой комнаты послышался шорох. Она прошла босиком по прохладному кафелю и толкнула дверь. Нэйт стоял и смотрел на растущее за окном дерево.
Он повернулся на звук.
– Я не смог заставить себя уйти, – произнес он хрипло. У его ног стояла сумка.
Ханна понимала, что должна чувствовать сейчас гнев, но почему-то его не было.
– Ты все здесь изменила, – сказал он. – Это ты рисовала?
– Да.
– Красиво, – говорил он, указывая на растения на подоконнике и гравюру на стене. – Смешно, что мы так и не притронулись к этой комнате все это время.
– Наверное.
Снаружи доносились звуки шагов, шлепки кроссовок по асфальту, голоса детей, играющих на улице.
– Как ты поживаешь? – спросил Нэйтан.
– Хорошо, – сказала она и прислонилась к стене, почувствовав, что вот-вот рухнет на пол. Она сползла по стене и, подтянув к себе колени, обхватила их руками. Ханна чувствовала, что начинает лихорадочно дышать. Вечернее солнце косым ломтем дрожало на ковре между ними.
– Было плохо, долго было плохо, но сейчас уже лучше.
Нэйтан кивнул в ответ.
– А как ты? – спросила Ханна.
– Хан, – тихо проговорил он, делая маленький шаг к ней, но она подняла руку, останавливая его.
– Как это было? – спросила она.
– Что как?
– С Лиссой.
Лицо Нэйтана болезненно сморщилось.
– Хан, не надо.
Она откинула голову на стену и теперь пристально смотрела на него. Какая же печаль была на его лице! Странно, что после всего этого она чувствовала себя такой сильной, а он выглядит так, будто вот-вот сломается.
– Расскажи мне, – потребовала она. – Я хочу знать.
Все это время она была в огне, и этот огонь ее закалил.
Он отвернулся, взял сумку, поднял ее, но потом поставил обратно на пол.
– Это ощущалось как опасная игра, – ответил он. – И как что-то неправильное.
– И от этого было хорошо? – спросила она.
– Да. В каком-то смысле.
– Она кончала?
– Что?
Нэйтан выглядел до невозможности несчастным.
– Ты меня слышал. Она кончала?
– Пожалуйста, – взмолился он. – Не делай этого.
– Это мое право, – ответила она. – Разве не так?
– Я не знаю.
– Она кончала? – спросила Ханна снова.
– Да, – ответил он тихо.
– Это было… громко? С каким звуком она кончала?
– Она не кричала, – ответил Нэйтан, – нет.
Она как будто рассверливала глубокую дыру и получала от этого удовольствие.
– Как она в постели? Она тебя сильно возбуждала?
Она стянула бретельки платья с плеч, оголив грудь. Ее соски затвердели.
Она долго не двигалась, пока наконец не выскользнула из платья, оставшись в одних трусиках.
– Ты хочешь меня? – спросила она.
Он кивнул, на его лице отражалось желание.
– Ты хочешь меня так же сильно, как и ее?
– Больше.
Ханна осталась на месте – в кругу, освещенном солнцем. Животное в нем. Животное в ней.
– Повтори еще раз, – приказала она.
– Больше, чем ее, – произнес Нэйтан и медленно пересек комнату, направляясь к ней. Подойдя, он опустился перед ней на колени. Затем он поднял взгляд, отодвинул ее трусики в сторону и скользнул пальцами внутрь. Она сладко выгнулась от его прикосновения.