И эти тусклые годы медленно потянулись сквозь Сашу. Потекли одноликие дни, наполненные непрерывным поиском путей к отдалившейся в невидимое мечте. Безустанным просмотром вакансий, рассчитанных на людей без диплома и капли опыта. Перманентным щекочущим ожиданием звонков, приглашений на собеседование.
Саша искала прежде всего вакансии, хоть как-то связанные с туризмом. Ведь опыт работы в туристических фирмах, вероятно, должен сыграть ей в плюс – в тот самый долгожданный день, когда, наконец, у нее появится шанс устроиться встречающим гидом. И она упорно перекапывала интернет в надежде найти возможность хотя бы слегка окунуться в заветную индустрию путешествий. Хотя бы притронуться к ее бурлящему теплому потоку, проносящемуся параллельно Сашиной жизни.
Но возможностей, даже самых крошечных и зыбких, не было долго. И в «Серебряном кокосе» Саша проработала больше года. Проводила дни на ногах в сверкающем серебристо-белом зале, наводненном резкими косметическими запахами. Предлагала нерешительным, прихотливо-дотошным, а чаще просто рассеянным и отстраненным покупательницам компактные румяна и пудры, удлиняющие туши, ароматы с нотками лаванды, розмарина, бергамота. В первые недели к концу рабочего дня, когда нужно было забирать из яслей Кристину, ноги казались свинцовыми, а голова раскалывалась от тугой мешанины парфюмов. Но постепенно Сашино тело смогло приспособиться, перестало постоянно соскальзывать в боль и усталость. Лишь иногда, в преддверии праздников – в самые загруженные дни – оно по-прежнему наливалось парфюмерной удушливой тяжестью, но это можно было пережить. Временно, это временно.
Первое предложение «туристической» работы неожиданно пришло от землисто-серой, снотворно многоэтажной гостиницы «Тушинск». Сашу звали туда администратором на ресепшн. Как сказал по телефону молодой человек с каким-то горько-медлительным, совсем не профессиональным голосом, их заинтересовал указанный в резюме «продвинутый уровень английского» (что показалось немного странным, поскольку Саша за свою жизнь практически не встречала в Тушинске иностранных гостей). И хотя ради опыта она готова была бы принять эту сомнительно-языковую работу, в итоге все же пришлось отказаться. График «сутки через двое» не оставлял ей возможности быть каждую ночь рядом с маленькой Кристиной. Утешать ее во время слезных внезапных пробуждений, гладить по нежной содрогающейся спине, по острым горячим лопаткам.
Спустя еще несколько подобных предложений от тушинских гостиниц и хостелов Сашу пригласили на собеседование в турагентство «Оранжевые паруса», где она в результате проработала два месяца помощником менеджера. Сидела в душной, плотно заставленной столами комнатушке с неровным скрипучим полом и сломанным кулером. До тех пор, пока не поняла, что вряд ли готова дольше терпеть неоплачиваемые сверхурочные, хамоватую начальницу, вечно налитую переспелой, подгнивающей важностью, и мизерную зарплату, на которую нельзя купить Кристине ортопедические сандалии и абонемент в бассейн для малышей.
– Ой, да и правильно, здесь никто не задерживается, такая текучка ужасная, – простодушно сказала ей на прощание менеджер Юля. Громко отхлебнула кофе и, с явным усилием оторвав взгляд от экрана компьютера, подняла на Сашу усталые глаза с воспаленно-красными белками. – Пора, наверное, и мне уже отсюда валить.
Еще полгода Саша проработала в агентстве «Солнечный сезон». Выглядело агентство не слишком солнечным: из-за массивных темно-синих дверей и повсеместной плитки под черный мрамор оно казалось холодным, неприветливым, пропитанным мрачной строгостью. Впрочем, коллектив был довольно радушным, начальник – веселым и абсолютно бесконфликтным, да и зарплата несколько выше, чем в «Парусах». Почти шесть месяцев Саша охотно и старательно плыла по мелководью рабочей рутины: проверяла паспортные данные клиентов, заполняла анкеты, готовила документы на визы. И она могла бы плыть и дальше – чтобы когда-нибудь выбраться на большую воду и наконец достичь благословенных берегов Анимии. Но, увы, «Солнечный сезон» не пережил кризиса и навсегда закрыл свои массивные темно-синие двери.
Как выяснилось практически сразу, кризиса не пережило большинство тушинских турагентств. И Саше пришлось вернуться в мир случайного, нежеланного, хаотичного трудоустройства. За последующие годы она сменила множество работ – от оператора колл-центра до менеджера по продажам в фитнес-клубе. Нигде надолго не задерживалась, не прирастала, уносилась малейшим порывом ветра. Да и разве можно было врасти в чужеродную мерзлую почву?
Саша старалась не унывать, несмотря на застрявшую где-то за ребрами тоску – гудящую, назойливую, отчаянно ищущую выхода. Словно оса, случайно оказавшаяся между оконными стеклами. Вопреки безотрадной рабочей повседневности, Саша усердно возделывала свой внутренний, ментальный сад, с юности цветущий стойкостью и упорством. Поздними вечерами, уложив Кристину спать и домыв посуду, она зажигала настольную оливково-зеленую лампу и открывала свой старый университетский учебник эдемского. Чуть слышно шевелила спекшимися губами, повторяя слова, крылатые выражения, неподатливые правила, расплывающиеся по краям многочисленными исключениями. Старательно удерживала в голове полученные когда-то знания, не давала им соскользнуть в подвальную черноту памяти. И пробовала потихоньку двигаться дальше, сквозь новые параграфы, новые тексты и упражнения, неиспробованные вкусовые оттенки лакомого языка. Саша бормотала про себя эдемские фразы, и у нее во рту, где-то под языком, всходило медовое теплое солнце, карамельно расцветал олеандр, упоительным устрично-йодистым привкусом плескалось море. Эдемский язык продолжал существовать внутри Саши, дышать, наливаться живыми интонационными соками. Не уходил, не растворялся среди зябких будничных мыслей. Саша понимала, что позволить ему уйти, даже немного отдалиться, ни в коем случае нельзя. Иначе ее внутренний сад постепенно омертвеет и густо зарастет сорняками.
Кристину Саша любила всеми фибрами материнской души, никогда не считала ее обузой, препятствием на пути к своей негромкой мечте. Все связанное с дочерью было милым, желанным, драгоценным. Ее крошечные розоватые мочки, родинка на правой лопатке – словно прилипшая сочная изюминка; набухающие ссадины, похожие на клубничный джем, проступивший откуда-то из недр сладкой детской души. Пшеничный жаркий аромат ее волос и повседневные запахи, рожденные ее неизменным нежным присутствием: кисловатый – от молока и подсохших яблочных огрызков, солоноватый – от жарящихся на батарее скомканных сырых рейтуз, после катания со снежной горки. То, как она спала – чуть слышно посапывая, с открытым ртом, оставляя темнеть на подушке пятнышко слюны; как приходила утром на кухню – растрепанная, сонная, улыбаясь теплыми глазами-щелочками. Как смотрела на мир – с прозрачной чистой безмятежностью, сияя особым, будто нездешним светом. Все отзывалось в Саше, озаряло ее сердце вспышками простой живительной радости, расплывалось внутри согревающим тихим счастьем. Безостановочно наполняло ощущением чуда.
Иногда, глядя, как стремительно Кристина растет, как молниеносно переходит из яслей в детский сад, из начальной школы в среднюю, Саша вздрагивала от укола внезапного жгучего сомнения: а что, если Боря был прав? Если она действительно замерла в топком ожидании чего-то иллюзорного, замкнулась в мыслях о будущем вечном лете, вместо того чтобы проживать свою давно начавшуюся жизнь? Если она не способна разглядеть реальность сквозь кокон своих детских грез? И, возможно, когда-нибудь кокон порвется и Саша увидит, что ее юношеская анимийская мечта ей не по возрасту, не по размеру, не по силе. Что ее мечта давно просрочена. А жизнь между тем прошла, незаметно протекла сквозь пальцы.
В такие минуты Сашу пронизывало острое ощущение бесприютности, становилось тревожно и невыносимо душно. Ожидание мечты начинало казаться сырой глубокой ямой, в которую постепенно осыпа́лась рыхлая земля ее жизненного времени. И чтобы успокоиться, чтобы ухватиться за ниточку, способную вывести ее из землистой темноты сомнений, Саша доставала с верхней стеллажной полки свой старый альбом с фотографиями Анимии. Водила взглядом по россыпи терракотовых и сливочно-белых домиков на обложке, по вокзальной площади с фонтанным райским павлином – на странице семнадцать. Затем вспоминала истончившийся отцовский голос, в последний раз прозвучавший на тушинском вокзале; собственное трепетное обещание не предавать мечту. И все внутри возвращалось на свои места. Нет, Саша вовсе не пропускала свою жизнь, не давала ей бесчувственно протекать мимо. Просто Сашина настоящая жизнь еще не началась.
А однажды она проснулась среди ночи, во время предрассветного, самого плотного сжатия темноты, и внезапно почувствовала, что кто-то разглядывает ее из комнатного полумрака, чуть разбавленного уличным серебристым светом. И Саше показалось, что это она сама – состарившаяся и поблекшая – смотрит на себя из темного угла. Стало не по себе, словно в животе начал таять обломок ледяной глыбы, медленно подтекать, холодя изнутри вертлявым скользким бочком. Саша приподнялась на локтях, напряженно вглядываясь в черноту. Ей никак не удавалось увидеть что-то, кроме неподвижного силуэта – немного ссутуленного, подвядшего, но вместе с тем узнаваемого. Силуэта, сотканного из темноты чуть более плотной, чем комнатная. Лицо не очерчивалось, не проступало из черной густой непроницаемости. Было непонятно, как именно состарившаяся Саша смотрит на себя молодую. С нарывающей, воспаленной печалью – как смотрят в кромешную пропасть несбывшегося – или с презрением и пронзительно горьким упреком? Холод влажно перекатывался внутри, все сильнее стягивал тело дрожью. От неясного страха и мучительной невозможности разглядеть свое постаревшее лицо Саше показалось, что угол комнаты с темным силуэтом уплывает по дуге куда-то в сторону коридора, а ее кровать вместе с ней – к тускло мерцающему окну. Становилось все неуютнее, сердце барахталось в мутной пучине тревоги. Но среди нарастающего внутреннего хаоса внезапно вспыхнула мысль: а почему обязательно во взгляде ее постаревших глаз должно быть что-то плохое? Может, наоборот, они наполнены теплым ласковым одобрением. От этой мысли Саша немного успокоилась, положила голову на подушку и, отвернувшись от темного угла, закрыла глаза. На нее тут же наплыла дрема, хрупкий, но удивительно четкий сон, в котором наконец удалось разглядеть состарившуюся себя. Увидеть свой слегка поплывший овал лица, сетку морщин возле нависших век, углубленные носогубные складки. Состарившаяся Саша в бежевом брючном костюме сидела у солнечного окна, за которым виднелся кусок кипучей синевы Анимийского моря. Она долго молчала, маленькими неспешными глотками пила из фаянсовой кружки зеленый чай. Затем бегло взглянула на круглые часы над столом и чуть слышно сказала самой себе: «Пора на вокзал, встречать. Скоро он приедет».