Услышав эти слова, молодая Саша успокоилась окончательно, провалилась в глубокую телесную расслабленность. Значит, все будет так, как ей всегда мечталось. Солнечными, ослепительно-сверкающими днями она будет встречать поезда на вокзале Анимии. И только непонятный он слегка подтачивал дремотную безмятежность, словно царапающая спину пижамная бирка. Впрочем, вариантов тут может быть много – самых разных и самых банальных. Вероятно, он – это просто какой-нибудь VIP-турист.
С Соней все эти годы Саша продолжала тесно общаться. Регулярно ходила к ней в гости, приглашала к себе, угощала хрустящими морскими салатами, приготовленными по анимийским рецептам. Не давала своей единственной дружбе безвозвратно утечь в песок времени, несмотря на растущую между ней и Соней душевную расселину. На внутренний тонкий сквознячок разъединенности, с каждым годом ощущаемый все сильнее. Все-таки в промозглой тушинской реальности их дружба по-прежнему оставалась для Саши согревающей. Напоминала ей о студенческой мечтательной юности.
Руслана повысили до начальника подразделения, и их семья переехала в более просторную квартиру, что было очень кстати: после Вики Соня родила двух сыновей – Сережу и Тему. С возрастом она еще больше нарастила плоть. А заодно округлилась, потеряла внешнюю остроту. Телесные углы заметно сгладились, за подбородком собралась добродушная мягкая складка. Даже движения ее стали плавнее, как будто из них постепенно вымылась былая угловатая резкость, бесцеремонная нечуткость.
Выглядела Соня умиротворенно-радостной – особенно во время беременностей. Вокруг нее словно образовывалось плотное теплое сияние, и она безмятежно в нем расхаживала, жизнерадостно перекатывалась, будто лопающийся от спелости солнечный персик. Да и после родов она еще какое-то время сохраняла эту сочную полнокровную витальность. Ходила располневшая, наливная, словно беременная собою, не помещающаяся в собственном теле.
Саша иногда спрашивала себя: действительно ли Соня так довольна жизнью, как кажется? Действительно ли нисколько не жалеет о сделанном когда-то жизненном выборе? Весьма сомнительном выборе в пользу рутинной успокоенности. Неужели все ее амбиции хранятся на свалке памяти? Или все же где-то под сердцем порой подгнивает чувство неудовлетворенности? И внимательно глядя в Сонины лучезарные, ярко накрашенные глаза, всякий раз отвечала себе: нет, не жалеет. Ее мечта действительно осталась за пределами чувств, одиноко простаивала в прошлом, будто заброшенный цех, заросший огромными дикими лопухами.
Боря за эти годы переехал в Москву и сумел открыть там собственную консалтинговую компанию. Вырастить, поставить на ноги свою здоровую, крепкую юридическую мечту. Сплести вокруг себя добротную жизненную ткань. Саша отвозила к нему Кристину на школьные каникулы, а раз в год он сам приезжал в Тушинск – в недельный отпуск. Останавливался в родительской уютно-старомодной квартире, тепло пахнущей свежими сырниками, и забирал к себе дочь на все время пребывания.
Крепкую семейную жизнь – без вторжения странных подростковых причуд и фантазий – Боря тоже устроил. Спустя два года после переезда в Москву женился на серьезной девушке Свете – выпускнице архитектурно-дизайнерского колледжа. Саша видела ее мельком несколько раз: миниатюрная, холеная, изящная. С миловидным, чуть розоватым личиком, густо усеянным веснушками, словно перепелиное яйцо. У них с Борей родилась дочь Олеся, которая с ранних лет очень привязалась к единокровной сестре. Называла ее моя Крис, обнимала липкими шоколадными ручонками, не давала ей прохода, пересказывала содержание мультиков и секреты всех своих детсадовских подруг. Долго и безутешно плакала всякий раз, когда приходило время расставания.
– Мам, она такая классная, такая забавная, – рассказывала по возвращении Кристина, выкладывая из чемодана новые брендовые футболки и джинсы, купленные отцом. – Берет у Светы из тарелки кусок чизкейка и говорит: «Я доем твое пирожное, чтобы ты, мамочка, случайно не подавилась». Мы все смеемся, а она совсем так по-взрослому пожимает плечами, типа, ну не хотите моей заботы – как хотите.
Сашу немного мучила затаенная обида от осознания того, что Боря мог переехать и начать жизнь с беззаботно чистого листа. А она нет. Она не могла так просто взять и отправиться с ребенком к своей мечте – без приглашения на работу и хоть каких-то жизненных гарантий. Не могла уехать с маленькой дочкой в чужой далекий город – хоть и горячо желанный, но все-таки незнакомый в реальности. Будь Саша одна, без Кристины, она, наверное, в конечном итоге так бы и поступила: не найдя выхода на Анимию через тушинские агентства, отправилась бы в туманную будоражащую неизвестность, искала бы возможность стать привратницей уже на месте. Но с дочерью на руках это было немыслимо.
И, слыша от Кристины о налаженной жизни отца, Саша всякий раз щупала корочку на старой ране своей невольной обиды. Приподнимала ее у края, легонько нажимала – до первой боли, чувствовала, как вытекает из-под нее теплая капля. И лишь безусловная любовь к дочери не давала этой ране загноиться.
В отличие от бывшего мужа, Саша серьезных отношений больше не строила. Не стремилась строить. После неудачного брака с Борей она не питала иллюзий, что кто-то захочет последовать за ней в ее негромкую мечту, оставив в Тушинске собственную. Согласится разделить ее своеобразную анимийскую бытность. Скорее всего, этот кто-то сочтет, что следовать за ним полагается Саше. Что это она должна раствориться в его жизненных планах, влиться без остатка в его мечты – маскулинные, главенствующие, первостепенные. Врасти в его действительность всей свой податливой женской сущностью. Смотреть на мир вокруг его глазами.
Сашу не слишком огорчало, что в ее жизни нет настоящей, большой любви. Внимательно вслушиваясь в себя, она ясно чувствовала, что ей эта большая любовь не нужна. Что без глубокой душевной привязанности к мужчине ей будет гораздо проще. Саша не желала связывать себя тугими нелепыми обещаниями, неизбежно ведущими к тупику, к ядовитой горечи разочарований. И уж тем более она не хотела заводить еще детей, брать на себя ответственность за новые жизни.
Все ее отношения за эти годы сводились к непродолжительным и не слишком бурным романам, похожим на кардиограмму здорового сердца – повторяющийся орнамент из умеренных подъемов и спадов. И все Сашины чувства оставались в пределах скользящих легковесных увлечений, никак не затрагивающих глубинные душевные слои.
Последним таким увлечением был Виталик из фирмы по продаже стеклопакетов, где Саша проработала около двух лет.
Когда в феврале она слегла с тяжелой ангиной и неделю пробыла на больничном, ей написала коллега-менеджер – словоохотливая пышногрудая Люба. Сообщила, что на работу пришел новый системный администратор.
Тебе он должен понравиться. Мне кажется, он в твоем вкусе:) Так что есть повод выздоравливать скорее:)
Люба полгода назад вышла замуж и теперь почему-то постоянно пыталась устроить Сашину личную жизнь. Отправляла ей ссылки на «благонадежные» сайты знакомств, предлагала «варианты» среди своих знакомых. Возможно, она делала это из самых искренних, трепетно-теплых побуждений, полагая, что без серьезных отношений женщина в «таком» возрасте несчастна и неполноценна. Обычно Любины попытки найти ей мужа не будили в Саше раздражения, лишь на несколько секунд зажигали внутри добродушную легкую усмешку. Но в тот раз было иначе. Саша лежала в мучительной температурной дремоте, пытаясь преодолеть мельтешение горячей темноты с вкраплениями ярко-алых, словно раскаленное железо, вспышек боли. И когда в эту тягостную темноту свалилось Любино сообщение, стало совсем невыносимо. Внутри поднялась удушливо-жгучая волна негодования, окатила больное тело дополнительной порцией жара. Да что она себе позволяет, думала Саша, зачем лезет ко мне со своими глупостями, не оставляет в покое даже сейчас. Возмущение сдавливало легкие, не давало свободно дышать. Длинными скрюченными пальцами хватало за горло, пылающее от ангины. Хотелось перезвонить и, несмотря на рассыпающийся, ломкий голос, излить свой гнев.
Впрочем, уже через несколько минут возмущение постепенно ослабило хватку и отступило. Саша выключила звук на телефоне, проглотила таблетку парацетамола и наконец уснула, благополучно забыв о Любе и ее навязчивой заботе о личной жизни коллег.
Негодование вспыхнуло с новой силой, когда Саша вернулась в офис.
– Рады видеть вас в добром здравии, Александра! – певуче протянул директор. – Больше не болейте, горлышко берегите, чай с медком и лимоном пейте. А то, знаете, работа без вас перекипает. – И, обернувшись к распахнутой двери соседнего кабинета, практически без паузы, словно продолжая мысль, добавил: – Вот у нас тут за время вашего отсутствия новый сисадмин появился. Знакомьтесь, Виталик. Прошу любить и не обижать.
Господи, и он туда же, невольно дернулось у Саши в голове. Любить я должна этого новенького? А что еще? Последние фразы чуть было не вырвались наружу, но в последнюю долю секунду застряли, и Саша как будто увязла в их непроизнесенной резкости.
Виталик сидел в окружении менеджеров Вари, Алевтины и Любы. Невозмутимо поедал домашнее шоколадное печенье, принесенное хозяйственной Варей. Темноволосый, зеленоглазый, с идеально выбритой эспаньолкой. С тонкими заостренными чертами. Он показался Саше воздушно-легким, сухим – словно склеенным из бумаги. Словно готовым в любой момент унестись по ветру или вспыхнуть багряным пламенем от малейшей искры.
И будто услышав Сашины мысли, он ответил, безмятежно продолжая жевать:
– Любить меня необязательно, а вот не обижать и кормить печеньками – желательно.
Еще и инфантильный нарцисс, подумала Саша. Мальчик-Виталик. Хоть и явно далеко за тридцать. Даже представляют его не Виталием, а Виталиком. Она уже собиралась сказать, что ради печенек ему лучше устроиться работать в соседнее здание, на кондитерскую фабрику «Сладкая лужайка». Но внезапно Виталик улыбнулся – легко, бездонно, словно не только лицом, а всей своей воздушной сущностью. И Саша от этой улыбки будто соскользнула в прохладную внутреннюю невесомость.