В животе медленно затянулся горячий узел. Саша задержала дыхание и занесла палец над манящей кнопкой. От экрана как будто исходил обращенный к ней зов, тянулась пронзительная точная нота – одновременно торжественная и легкая. Казалось, что в глубине телефона мерцает огромное солнечное пространство, сжатое в точку; глубоко дышит на теплом ветру бескрайнее поле, свернутое в зеленый прямоугольник с обыденным словом «купить».
И Саша откликнулась на этот зов. Купила билет в один конец. В закономерный конец одной жизни и начало другой. Все еще дрожащими пальцами она ввела данные, заплатила требуемую сумму (не задумываясь ни на секунду, разумна ли была цена, не слишком ли высока для ее скромного бюджета) – и тут же зарегистрировалась на долгожданный рейс, ускользавший от нее все эти пресные, чудовищно затянувшиеся годы. Выбрала место у иллюминатора, нажала «подтвердить». Словно окончательно заявила кому-то невидимому и давно за ней наблюдавшему о своем скором непременном присутствии на борту самолета, летящего в сторону райского города. В сторону безмерной, разлитой в воздухе благодати. Все оказалась поразительно, несказанно, почти пугающе просто.
Саша встала с кровати, натянула футболку и джинсы. Неслышно достала из шкафа спортивную сумку и покидала в нее с нижних полок первую попавшуюся одежду, почти не различимую в темноте, под леденисто-черным взглядом незажженной люстры; засунула в боковое отделение зарядку для телефона. Затем прокралась в ванную, щелкнула выключателем у зеркала. От лампы поползло неяркое, как будто сонное, ленивое мерцание; пролезло под дверь, протянулось тонкой паутинкой в спящую часть квартиры. Впрочем, вряд ли такой неплотный, разбавленный свет мог разбудить Виталика или Леву. Медленно выдохнув, Саша принялась наполнять дорожную косметичку. Решительными, энергичными движениями вынимать из тумбы под раковиной все мелкие обиходные предметы, так или иначе связанные с ее телом. Кидая в распахнуто-алую текстильную утробу тюбики, флакончики, расческу, зубную щетку, она ни разу не взглянула в зазеркальное пространство, словно боясь отвлечься на что-то не важное, не имеющее отношения к сборам. Старалась игнорировать все то, чему суждено было остаться в этой квартире, навсегда разъединившись с ее взглядом. И лишь уходя из ванной, вздрогнула от водопроводной капли, гулко ударившейся о дно раковины. Ей на секунду почудилось, будто это сорвалась и разбилась слеза кого-то маленького и незримого, притаившегося за лампой над зеркалом.
Вернувшись в распахнутую темноту комнаты, Саша подошла к письменному столу, достала из ящика загранпаспорт и банковскую карточку, на которую ежемесячно приходили деньги от сдачи квартиры. Взяла телефон, оставленный на разворошенной половине кровати – стремительно остывающей, уже почти что снежно-сырой, – и разложила все по карманам. До вылета оставалось два часа двадцать пять минут.
Глаза уже полностью освоились в неосвещенной квартирной ночи. Вокруг словно расплывалось множество разрозненных теней – кое-где они переплетались, но больше не стремились соткаться в единую плотную тьму. Несмотря на безостановочный заоконный дождь и отсутствие первых проблесков утра, окружающий ночной сумрак, казалось, начал сквозить, легчать.
Осторожными, мягкими шагами Саша прошла в комнату Левы. Тот спал, но некрепким, беспокойным сном. Как будто предчувствовал что-то неладное, какую-то неотвратимую, назревающую совсем рядом беду. Ворочался с боку на бок, и из глубины его тревожного сна прорывалось слабое темное мычание.
Саша замерла, облокотившись на бортик кроватки. Провела взглядом по Левиному напряженно-спящему лицу, по открывшемуся предплечью, усыпанному красными пятнышками раздражения; по синему одеяльцу с вышитыми грибами и пчелами (Соня подарила прошлой осенью). От Левы исходило густое, трепетное, почти парное тепло. Саша невольно представила, как рано утром он проснется и будет звать ее в мутном рассветном студне. Как, не дозвавшись, вылезет из кроватки, побежит со слипающимися глазами в родительскую комнату и найдет там лишь отца – растерянного, встревоженного. Как будет горько и безутешно плакать от сбывшегося ночного предчувствия, просочившегося из сна. При этих мыслях внутри Саши вздрогнуло что-то хрупкое, тонкое, будто подпрыгнуло на резко передвинутом столе маленькое нежное блюдце. Сердце мгновенно отяжелело от нахлынувшей густой жалости, грузно и неуклюже запульсировало в глубине груди.
Но тут же, спустя несколько сострадательно-ласковых секунд, Саша подумала об абсурдности своего нахождения здесь, рядом с чужим ребенком. Потому что Лева не ее сын, нет, и никогда им не был. Это невозможный, ирреальный мальчик, по ошибке родившийся из ее тела. Ничей ребенок. А точнее, ребенок, который был ничьим, но у которого со временем появился любящий отец. И этот отец непременно о нем позаботится. Слезы быстро утихнут, наступит новый день, новая ночь. Оставленное в зябкой полутьме, замерзшее детское сердце снова станет сонным и теплым. Снова будет просыпаться с беззаботным радостным трепетом. Восторженно стучать в унисон с гремящей рядом головокружительной каруселью жизни. Будет расти, переживать, влюбляться, отчаянно биться в груди горячей мягкой кувалдой, вздрагивать и замирать от ликования. Этому детскому сердцу не нужна, не может быть нужна чужая, нелюбящая мать.
Саша резко выпрямилась и не оборачиваясь ушла. Вернулась в свою бывшую комнату, где спал ее бывший гражданский муж. Сон Виталика, в отличие от Левиной поверхностно-тревожной дремоты, казался крепким и безмятежным. Плавно струился где-то в глубине внутренней теплой тишины, без единого внешнего признака беспокойства. Виталика явно не одолевали никакие предчувствия, не плескались в голове тяжелой черной водой, ища выхода. Внутри его сновидений был штиль, безветренное неведение.
Возле шкафа молчаливо ждала сумка – с напряженно приоткрытым зубастым ртом на молнии. Саша выдохнула, перекинула сумку через плечо и все же решила в последний раз оглядеться. С невозмутимым равнодушием подумала, что, скорее всего, больше никогда не переступит порог этой квартиры. Эта квартира не была ее. Все здесь было Виталиком, каждая крошечная вещь, каждая лампочка, каждая завитушка на ковре. А со временем этот дом непременно станет Левой, пропитается его привычками, характером, его повседневностью. Его душой. Так должно быть, так происходит в естественном порядке вещей. И так обязательно будет.
Квартира, казалось, дышала размеренно, глубоко – как ее безмятежно спящий хозяин. Однако на пару мгновений Саше вдруг почудилось, что вещи вокруг беззащитны, бесконечно уязвимы; что они медленно растворяются в полутьме и взывают к ней. Письменный стол беззвучно кричал выдвинутым ящиком, приоткрытая дверца шкафа протяжным немым скрипом умоляла не уходить. Но отвлекаться на это было нельзя: до отлета оставалось совсем мало времени. Саша достала из кармана телефон, открыла приложение такси и направилась в сторону прихожей.
– Санек, ты куда? – за спиной внезапно послышался вялый тягучий голос, с трудом пробивающийся сквозь сон.
– В аптеку спущусь, – ответила Саша, чувствуя, как сердце проваливается в вакуум, а язык покрывается сухой шершавой коркой. – У меня почему-то голова раскалывается, а цитрамон закончился.
Виталик сказал что-то еще – таким же сонным и вязким голосом.
Но Саша его не слушала. Она была уже в прихожей. Зашнуровала кеды, поспешно надела ветровку и выбежала на лестничную площадку, с силой захлопнув дверь. Мгновенно преодолела обколотые плиточные квадраты, залитые густым ярко-желтым светом, и, минуя лифт, помчалась по лестнице с восьмого этажа. Кровь в голове отчаянно пульсировала, билась тяжелыми бурлящими волнами. Уже внизу, рядом с почтовыми ящиками, вдыхая острое прелое тепло подъезда, Саша вновь достала телефон и вызвала такси. На экране высветилось, что машина должна приехать через три минуты. Дороги были свободны, и ожидаемое время поездки до неблизкого аэропорта сводилось к легкому, не давящему, быстротечному получасу. Можно было расслабиться, не бояться опоздать.
Несколько секунд Саша постояла в подъезде, пытаясь прийти в себя, унять гремящие за висками, бушующие волны крови. Рассеянно скользнула взглядом по брошенному кем-то облизанному чупа-чупсу. Ярко-красному, кровянисто-влажному. Совсем не сладкому на вид.
Успокоить оглушительное биение сердца не удалось. Саша накинула капюшон и вышла в наружную ознобную темноту. Дождь все не кончался, но его шелест едва слышался сквозь мощный гул внутреннего шторма. Быстрым уверенным шагом Саша двигалась в сторону улицы – через мокрый черный, заплесканный голубоватым скользким освещением двор. По хлюпающим, расшатанным плиткам, мимо зябких кустов, мимо сырых скамеек, блестящих от жидкой фонарной голубизны. Саша покидала этот двор навсегда. Теперь все станет навсегда. Внутренний кровяной гул вот-вот утихнет. Вот-вот Саша вспорхнет в небеса, превратится в бесплотное, воздушное, анимийское существо. Избавится от своей материнской плоти – тягостной, ненужной. Почувствует глубинное освобождение от телесной громоздкости.
Когда навстречу выплыла улица, а из-за поворота показалась машина, Саша уже ощущала, как ее тело начало легчать. Как будто от нее постепенно начали отделяться сыровато-горячие алые полосы плотской ткани. Хотелось поскорее вывернуть свою телесную оболочку наизнанку, извергнуть из себя всю скопившуюся тяжесть до последней капли.
Водитель неторопливо вышел, открыл багажник. Увидев, что у едущей в аэропорт пассажирки нет ни одного чемодана, только небольшая спортивная сумка, слегка удивился, приподнял мохнатые брови. Саша в ответ молча улыбнулась. Да, она решила отправиться в путь налегке. Да и что стоило брать из старой жизни, из тесного, давящего Тушинска?
Через минуту такси мчалось по пустынным улицам, время от времени останавливаясь перед горячим, словно бурлящим красным светом, сигналом не замирающего на ночь дорожного кровотока. Саша о