столика. Есть больше не хотелось. Мысли – тоже как будто до сих пор пропитанные теплой соленой влагой – хаотично трепыхались. Всасывались куда-то в полутьму сознания, вырывались на секунду к ясности и вновь пропадали среди тумана. Полоскались в голове, словно вывешенное белье на морском бризе.
Тяжело зазвонили далекие церковные колокола. Густой басовитый гул поплыл сквозь сумерки, терзая сердце каким-то смутным тревожным вопросом. Казалось, что это вопрошающий гул души Анимии. А маленькая площадь вокруг по-прежнему невозмутимо журчала веселыми приглушенными разговорами, поблескивала плавающими свечками, угощала плотным жаром кухонных ароматов.
Почему-то Саше подумалось, что это случайное пересечение с одноруким скрипачом – зловещий знак. Либо предупреждение, своеобразный сигнал о том, что еще не поздно что-то исправить. Что нужно успеть сделать нечто важное. Возможно, самое важное в жизни. Но что именно – Саша не понимала.
13. VIP-турист
На тот момент самым важным для нее было найти работу. Пусть даже временную, не обязательно сразу работу мечты. Главное, хотя бы как-то закрепиться, хотя бы неглубоко врасти в благодатную почву Анимии – вжиться тонкими полупрозрачными нитями.
На следующее утро Саша проснулась рано. Позавтракала в сумрачном зале, где над белеными стенами тянулись темные потолочные балки – тяжелые, необработанные, дышащие слепой и грубой мощью. На нелепо длинном столе стояли два маленьких подноса с чашками, высокий кофейник с надколотым носиком, вазочка с порционными упаковками джема и одна-единственная плетеная корзинка с не хрустящими, явно размороженными булками. Завтрак длился недолго. Сидеть в этой сумрачной гулкой пустоте и жевать резиновый хлеб, запивая остывшим кофе, Саше не хотелось.
На ресепшене дежурил «дремотно-вялый» администратор, с механически блеклым голосом. Саша попросила его распечатать в десяти экземплярах свое эдемское резюме, отправленное на электронный адрес гостиницы. В ответ администратор принялся долго и путано объяснять, что сейчас у них какие-то неполадки – то ли с интернетом, то ли с компьютером, то ли с принтером – и распечатать получится не раньше вечера. А возможно, даже завтра утром. Но, скорее всего, к вечеру все наладится, хотя это и не точно. При этом каждые десять секунд он коротко и тягостно вздыхал, будто от неимоверных, мучительных усилий. Наконец из администратора вырвался протяжный и шумный вздох, которым, по всей видимости, он как бы поставил точку в своих неповоротливых, весьма дряблых объяснениях.
Не получив в руки осязаемо-наглядные сиви для возможных работодателей, Саша решила отправиться на вокзал – в ожидании устранения неполадок. Рассмотреть на этот раз вдумчиво и без спешки охристо-терракотовое здание, заветную площадь с фонтаном; неторопливо пройтись по платформам. Конечно, была вероятность того, что Елецкая вновь окажется внутри, среди прохладных вокзальных стен, но Саша твердо решила больше не обращать на нее внимания. Забыть о болезненно-неприятном присутствии Вероники у ворот Анимии, жить параллельно ее безупречному эдемскому, ее свежему яркому лицу, ее оливково-белой табличке Frux-Travel с изображением райского яблока. Да, Елецкая оказалась привратницей Сашиного Эдема. Но это не означает, что заветное место навсегда утрачено. В конце концов, у города ведь может быть несколько привратниц. И уж точно не стоит избегать истока Анимии из-за опасения столкнуться с едва знакомым, совершенно чужим человеком.
К тому же Саша чувствовала, что на этот раз вокзал увидится ей по-другому, не предстанет перед ней равнодушно-будничным, как накануне. На этот раз непременно получится разглядеть его душу – за оболочкой глухого и всепоглощающего безразличия. А возможно, Саше приоткроется нечто необыкновенное, почти волшебное, глубоко запрятанное под плотными слоями рутины. Под толщей повседневной пассажирской суеты. Что именно – было неясно, но смутное предчувствие ласково и тепло разливалось в груди.
Несмотря на неблизкий путь, до вокзала Саша решила пройти пешком – почти через полгорода. Долгими, очень извилистыми улицами, сочными скверами, тесными каменными площадями. В нагретом воздухе витал легкий запах йода. Витало близкое море. Утро было мягким, не раскаленным, прозрачно-голубым – из тех, что отзываются в теле неуловимой будоражащей радостью. Беспричинным тихим восторгом. Из тех, что очень плавно и легко струятся внутри и вокруг, отчего нестерпимо хочется не растратить без толку эту легкость, куда-то бежать, пытаться продлить, сохранить ее в себе как можно дольше. И Саша время от времени машинально ускоряла шаг, словно стремясь оторваться от земли. Унестись к верхним этажам, к зонтикам пиний – вместе с невесомым утренним светом.
Довольно скоро на Сашином пути возникла прямоугольная рыночная площадь. По периметру и по центру плотными рядами стояли столы, крытые сине-зелеными полосатыми навесами. Казалось, рынок еще только просыпается. Влажно вздыхала яркая зелень, сонно нежились в теплой тени фрукты и овощи, алые пласты свежего, нетронутого жарой мяса. Саша медленно и бесцельно бродила между лотками, скользила взглядом по сырным кругам, по крупным растрескавшимся маслинам, по солнечному мягкому золоту меда, томящегося в банках. Где-то неподалеку звенел колокол, но пространство не увязало, как вчерашним вечером, в тревожном кисельно-густом гуле: напротив, мерное звучание как будто пропитывало все вокруг дополнительным светом. Обволакивало спокойствием. В этой лучистой утренней размеренности все стало четким и нестрашным.
И тут Саша вышла к рыбной части рынка. Туда, где резко таяли сладковато-пряные запахи и расправлялся мощный морской дух.
Море было разлито в воздухе и оставляло на губах вязкий солено-водорослевый привкус. Среди льда и декоративных лимонов, разрезанных надвое, дрожала свежая устричная влага, сверкала рыбья чешуя. Мерцали створки мидий – еще не раскрывшихся, еще живых… Но одна среди них все же оказалась мертвой. Распахнутой, впустившей в себя смерть.
Саша замерла, уставившись на черные блестящие створки с невидимым умершим моллюском внутри. Затем медленно подняла взгляд на продавщицу и вздрогнула. У той было бугристо-отечное, словно слегка усталое лицо. Красноватые водянистые глаза смотрели с вялым раздражением. Она была поразительно похожа на регистратурную работницу роддома, в котором Саша очнулась после своего не аппендицита. И из которого пыталась убежать, как из кошмарного сна. Саша видела ту пожилую, немного заспанную женщину всего раз в жизни – когда та подошла к ней в больничном коридоре, у самой лестницы, не дав возможности спастись бегством от чудовищного абсурда. Но ее лицо безжалостно и прочно врезалось в память. И вот теперь оно вновь оказалось напротив.
Продавщица сказала что-то неразличимое – ее голос звучал глухо, как через толстый слой ваты. Невнятные слова казались совсем не эдемскими и при этом разрозненными, ломаными: точно небрежно вырванными из какого-то другого, более сухого языка. Саша покачала головой и быстро зашагала прочь. Спокойный солнечный свет будто резко потускнел. Утренняя легкость пропала, за считаные секунды улетучилась из тела. Обрывки неприятных воспоминаний и предчувствий посыпались в сердце мелкой трухой. Отчаянно хотелось стереть из памяти встречу с продавщицей мидий, с регистратурной служащей, со всеми, кто напоминал о нежданном, ошибочном, вычеркнутом из жизни дне…
После рыночной площади Саша долго не могла прийти в себя, справиться с беспорядочными гулкими ударами в груди. А когда наконец удалось успокоить сердечный ритм, внутри заныла белесая сырая пустота.
С этой пустотой Саша продолжила прогулку к вокзалу. Отяжелевшим, замедленным шагом прошлась по торговым туристическим улочкам. Некоторые из них были еще дремотными, прищуренными, с опущенными жалюзи; другие уже начали активно просыпаться, распахивать яркие манящие глаза магазинов, арт-галерей, кондитерских, фастфудов. За прохладными стеклами все сияло радостной бодрой свежестью. И лишь в витрине антикварной лавки на косом комоде грустно темнела массивная бронзовая лампа – в точности такая же, как в гостиничном номере.
Нарастающий день был нежарким, чуть ветреным. Во влажном текучем воздухе уплотнялся и крепнул городской шум. Все чаще раздавался надсадный треск мотоциклов, всплескивались оживленные уличные разговоры. Все крепче пахло людской суетой, карамельно-цветочными парфюмами, свежей выпечкой. Мимо Саши скользили туристы – в неспешном, бездельно-расслабленном темпе; ныряли взглядом в сверкающие озера витрин, протискивались в узкие двери сувенирных лавок – туда, где Анимия уменьшалась до пестрых открыток и разноформенных рельефных магнитиков.
Саша тоже зашла в одну из лавок – на углу с переулком, круто уходящим вниз, к ослепительно-синему, почти вплотную подступившему морю. Такому обыденному, никого не изумляющему своим близким присутствием. Море чувствовалось и внутри, вливалось солоноватым ветром, беспокойными криками чаек. Его влажное дыхание шевелило прозрачно-легкую занавеску в дверном проеме, раскачивало плетеные подвесные светильники.
Лавка была заполнена цветастыми футболками, кепками, кружками и декоративными тарелками с изображениями города; мешочками сушеных анимийских трав и пряностей, брусками пахучего мыла, корзинами с вином и сухофруктами. Все это коммерческое изобилие сочилось яркими щедрыми оттенками солнца. Анимия здесь казалась концентрацией вечного праздника и безмятежности. Непроницаемым для земных бед уголком беззаботного пиршества. В этой лавке создавалось впечатление, что никакие горести не могут омрачить такую незамысловатую, бесхитростную, искреннюю радость солнечных красок.
На одном из стеллажей, нагруженных открытками и путеводителями, Саша с удивлением обнаружила свой старый альбом. Тот самый, который она купила много лет назад, еще будучи школьницей… В скользкой суперобложке с изображением бело-терракотовых домиков и сияющего моря. Не похожий, не такой же, а как будто именно