такнесложившейся жизни протекают их общие дни, скрепленные взаимной радостью встречи.
Несколько минут Саша неподвижно стояла на пустеющей платформе. Под прикрытыми веками по-прежнему пульсировало взрослое Левино лицо. Оно непрерывно приближалось, но при этом оставалось на отдалении. На вечном, непреодолимом расстоянии. Голова раскалывалась от острой многогранной боли. Казалось, сам воздух вокруг был утыкан иголками. Громкоговорящий анимийский робот предупреждал о скором отправлении какого-то поезда. Или, возможно, наоборот: о его скором прибытии. Автоматический голос мутнел и таял в ушах, как будто размывался горячей кровянистой водой.
Наконец Саша со вздохом открыла глаза, потерла болящие виски и быстрым шагом отправилось прочь. Подальше от платформ, вокзала, фонтанного райского павлина. Хотелось просто куда-то безостановочно идти – сквозь банную духоту улиц, сырую тенистую зелень скверов. Мимо сверкающего равнодушного моря. Мимо темных мыслей о собственной жизни – остановившейся и никак не могущей сдвинуться с места. Мимо собственной остановившейся жизни.
Когда начало смеркаться и в воздухе запахло остывающим жаром тротуаров, Саша зашла поужинать в недорогой ресторан недалеко от порта. Села за столик у окна – с видом на узкий мощеный переулок. Казалось, что внутри было на час-полтора больше, чем на улице. В ресторане уже как будто наступил плотный полноценный вечер, а снаружи все еще распускались густые сиреневые сумерки. На подоконнике в плошке горела маленькая свечка, отражалась в окне уютным, чуть дрожащим огоньком. Но общего уюта не ощущалось. Половина зала была почему-то закрыта, отгорожена алой ленточкой. Ее пустота словно отвечала Сашиной внутренней пустоте, и от составленных друг на друга стульев тянуло сквозняком бесприютности.
Саша заказала «морской» салат и красного домашнего вина – несмотря на явное удивление официанта от подобной несочетаемости. Салат по составу был почти таким же, как она когда-то готовила сама. А по вкусу – суховатым и пресным. Вино же оказалось на удивление мягким, ласково-вкрадчивым. Неспешно обволакивало изнутри. Но легкости не приносило: напротив, мысли лишь сделались длинными, вытянутыми – и тягучими, будто мед.
Пока Саша растерянно ковыряла вилкой пережаренные резиновые креветки и пожухлую рукколу, за соседними столиками, казалось, было весело и совсем не пресно. Чей-то мелодичный смех и галдящие, чуть хмельные голоса воздушно кружили над тарелками, пузатыми бокалами, клетчатыми скатертями. Чужие руки уверенно резали сочную рыбью плоть; макали ломтики хлеба в оливковое масло с травами, давая им пропитаться ароматным золотистым соком. Нежно звенели вилки; с жизнерадостным, почти невесомым скрипом придвигались стулья. А среди разлитой в воздухе кисловатой винной души перекатывался сладкими волнами чей-то парфюм.
В кармане вдруг настойчиво завибрировал телефон. Скорее с усталым неудовольствием, чем с тревогой, Саша посмотрела на экран. Незнакомый тушинский номер. Звонили долго, упрямо, с немой напористой твердостью требовали ответа. Дождавшись окончания вызова, Саша занесла номер в черный список и осоловело уставилась в пространство перед собой. Почти целую минуту водила отяжелевшим взглядом по разноцветным, весело поблескивающим выпуклостям бутылок на полке за барной стойкой. Мысли все медленнее двигались в глубоком винном сумраке.
Сидящую рядом шумную компанию обслуживала молодая официантка с ранимым, каким-то хрупким выражением лица. Примерно таким же, какое было у маминой подруги тети Вали, когда она пришла в гости спустя две недели после папиной смерти. Официантка осторожно, как будто несмело расставляла на тесно сдвинутых столиках тарелки и бокалы, почти не поднимая на клиентов печальных, безутешных глаз. Затем тут же торопливо уплывала в невидимое кухонное пространство, где что-то непрерывно скворчало, шипело; где стучали по разделочным доскам ножи. И, словно в унисон с ее ранимым образом, откуда-то со стороны кухни текла щемящая, едва слышная музыка – точно струйка крови из незатянувшейся раны.
Глядя на эту девушку, Саша с нелепым внезапным удивлением подумала: она ведь живет и работает в чудесном, благодатном городе. Возможно, даже здесь родилась и выросла. А выглядит такой несчастной, такой уязвимой.
И почти одновременно с этой неуклюжей мыслью в груди остро дернулось чувство какого-то смутного, но глубокого понимания. Какого-то странного душевного родства с незнакомой печальной официанткой.
Когда Саша вышла из ресторана, город уже заливала душная чернильная темнота. Снаружи, как и внутри, было весело. Казалось, чуть ли не с каждой минутой на улицах становилось все гуще, все оживленнее, все пьянее. По воздуху игриво скользили полупрозрачные эдемские слова – легкие, светлые, цвéта шампанского. Пенились искрящимися пузырьками. Их то и дело рассекали более плотные, но тоже как будто праздничные звуки многочисленных других языков. Саша брела сквозь толпу и рассеянно слушала, как шумит вокруг чужая жизнь. Слегка ежилась от ощущения собственной инородности, чуждости происходящему вокруг. От неуютного чувства собственной непричастности к повседневному празднику, бурлящему совсем рядом. А еще – от медленного осознания того, что все эти веселые люди с разных концов света не нуждались в ней, чтобы пересечь ворота Анимии и выйти к фонтанному райскому павлину; даже не заметили ее отсутствия у городских ворот. И все эти старинные каменные дома, мощеные переулки, ресторанные террасы, сочащиеся бодрой музыкой, были декорациями к спектаклю их судеб, их радостей, печалей, тревог и надежд. Их, но не ее, не Сашиных. Потому что Сашина жизнь словно была не здесь. Она словно застряла где-то в пространстве, зависла между городами, между секундами, на стыке недосягаемых, так и не наступивших дней.
Немного поплутав среди чужого веселья, Саша вырвалась из шумного освещенного центра и свернула к морю. В спокойную и мягкую тьму, напитанную шорохами и солоноватой влагой. Пляж был пустой, молчаливый – лишь изредка проскальзывали чьи-то смутные силуэты и щелкали зажигалки, прорезая остывающую черноту горячим огоньком. Саша довольно долго стояла на песке, зябко обняв себя за плечи. Слушала шелест моря, вглядывалась в невидимую, запертую во тьме синеву. Снаружи расплывалось ласковое южное умиротворение, а внутри медленно догорало эхо красного вина.
В гостиницу Саша возвращалась уже сквозь ночь. Интернет в телефоне не работал, и приходилось то и дело разворачивать шуршащую карту, выданную на ресепшене. Было немного тревожно идти одной по пустынным незнакомым улицам в сторону окраины. Но на пути не встретилось никого, кто мог бы представлять хоть какую-то опасность. Лишь один раз за всю дорогу мимо проковыляла громкая, довольно пьяная мужская компания, не проявившая к Саше никакого интереса. Даже как будто не заметившая ее. Слегка шатающиеся фигуры и резкие хрипловатые голоса очень быстро растаяли, растворились в ночном покое. Почти сразу, на следующей улице, Саша увидела тощую беспризорную дворняжку, робко белеющую среди жадной, набравшей силу темноты. Собака неподвижно лежала на высоком каменном крыльце спящего дома и напряженно разглядывала что-то видимое и ведомое ей одной. А после – путь до отеля был погружен в пустынное неодушевленное безмолвие. Только далекие машины и короткие крики чаек время от времени царапали плотную тишину.
За стойкой ресепшена оказалась девушка с кофейно-теплыми глазами. Расплывшись в приветливой живой улыбке, она протянула Саше аккуратную стопку листов. С радостной торжественностью сообщила, что утренние компьютерные неполадки удалось устранить.
– Мне вашу просьбу передал коллега, – добавила она, по-прежнему улыбаясь.
Саша растерянно взяла из ее рук распечатки резюме, которые были утром так важны и о которых она напрочь забыла. Словно за день что-то неуловимо и необратимо изменилось. Бессильно сломалось в ее жизненных ожиданиях.
– Вам уже не нужно? – удивилась девушка, заметив Сашино замешательство. Теплая живая улыбка на ее лице слегка подтаяла.
Саша в ответ неопределенно покачала головой, поблагодарила и, зажав резюме под мышкой, отправилась к себе. Пересекая холл в сторону лестницы, она чувствовала затылком недоуменный, озадаченный взгляд.
В номере как будто намертво окаменело оставленное утро. Неприбранная постель, брошенное на спинку плетеного кресла платье, упавшая в ванной расческа – все это казалось более застывшим, более неподвижным, чем стены и потолок. Саша небрежно кинула стопку резюме на прикроватную тумбочку и, не раздевшись, свернулась калачиком на скомканном одеяле.
Проснулась она спустя пару часов – от чьей-то новой попытки связаться с ней по телефону. В первые секунды после внезапного пробуждения все вокруг плыло в муторном зыбком полумраке, тонуло в остатках дремоты. Сознание слабыми толчками пробивалось сквозь нервную настойчивую вибрацию. Наконец телефон затих, и Саша окончательно пробудилась, вспомнила прошедший день.
Окружающие предметы постепенно вынырнули из расплывчатой мути, обрели строгие очертания. Еще не рассвело, но крепкая темнота, слившаяся к полуночи воедино из множества теней, уже как будто начала сквозить, терять цельность и глубину. Снаружи сильно задувало. Было слышно, как пинии на соседнем холме сетуют на судьбу протяжным монотонным скрипом. Словно взывают к кому-то невидимому и могучему. А молодая сосенка, растущая во дворе, склонялась и жалобно скреблась в окно при каждом порыве ветра.
Телефон вновь завибрировал – на этот раз коротко. Пришло сообщение. Саша медленно перевела взгляд с потолка на загоревшийся экран.
Санек, это я, Виталька. Пишу тебе с телефона Костыля. Ты где, как? Откликнись. Мы ждем тебя.
После минутного колебания Саша набрала:
Со мной все в порядке. Простите меня и не ждите больше. Забудьте навсегда.
Отправив ответ, она выключила телефон и устало подумала, что завтра нужно будет купить местную сим-карту, а старую тушинскую наконец выбросить. Затем села на кровати, решив все-таки стянуть с себя джинсы и футболку и лечь спать «как следует», под одеяло.