Трое черкесов ели брынзу, запивая ее вином из узкогорлых глиняных кувшинов. За вторым столом перед тарелкой с шашлыком одиноко сидел человек в офицерском френче без погон. Он жевал баранину с каким-то редкостным безразличием, словно делал нудную, нелюбимую работу.
Традиционной любезностью осветился взгляд духанщика. Словно для объятий, приподнял он руки и воскликнул, растягивая слова:
— Вай! Вай! Проходи, дорогой! Шашлык на углях танцует...
— Спасибо, уважаемый! — вежливо ответил Кравец. — Покушаю с великим удовольствием.
— Еда без вина — что свадьба без музыки! Смотри, дорогой, «изабелла», «гурджиани»...
К сожалению, Кравец совершенно не разбирался в винах. Это, наверное, был недостаток в его профессиональной подготовке. Позднее, набравшись опыта, Каиров станет более разносторонне готовить своих людей. Но тогда... Кравец только и мог сказать:
— Налей стакан, любезный.
— Какого? — хлопнул в ладоши духанщик.
— На свой вкус.
Цокнул языком духанщик от восторга:
— Иди за стол! Все как в сказке будет!
Снял котомку со спины Кравец. Положил на пол возле табурета. Мужчина в офицерском френче оторвал взгляд от шампура с бараниной, посмотрел на Кравца. В равнодушных глазах его вдруг прорезалась тоска, неожиданно и скупо, как солнечный луч прорезается сквозь тучи в хмурый осенний день.
Кравец присел на табурет. И, встретившись с незнакомцем взглядом, на всякий случай робко сказал:
— Здравствуйте.
Незнакомец кивнул в знак приветствия. Но не сказал ни слова. И взгляд его стал загасать, словно под пеплом.
Духанщик поставил перед Кравцом дымящийся шашлык, приправленный молодым луком, графин с вином, стеклянный, пузатый.
— Гм! — смутился Кравец. — Я просил стакан.
— Вай! Вай! — укоризненно покачал головой духанщик. — Зачем стакан, когда есть графин!
Пальцы духанщика, волосатые, короткие, оплыли жиром. При виде их у Кравца как-то сразу пропал аппетит. Он поспешно сказал:
— Спасибо, любезный. Спасибо.
Вино было в меру кислым и холодным. Темно-красное на цвет, оно пахло осенью, душистой и конечно же приваленной, как опавший лист.
Позавтракав, Кравец расплатился с духанщиком. И продолжал путь.
Как ни трудно идти по бездорожью, но он решил избегать Сочинское шоссе.
Был уже полдень. Кравец шел вдоль берега, но не по самой гальке, пропеченной солнцем, а поодаль, между кустами и низкорослыми деревьями, которые качались у берега. Похоже, осенние штормы из года в год накрывали их, обламывали верхушки. И деревьям, чтобы выжить, приходилось раздаваться в ширину, загораживаться кустами ожины, шиповника. Тропинки попадались часто. Но они были короткими, протоптанными местными жителями для своих нужд. И как правило, вели от берега в горы.
Иногда Кравцу приходилось огибать кусты, иногда продираться сквозь них. Так что он терял в скорости. Но этот путь казался ему безопаснее. Хотя... Нарвись он на пост или засаду белых, чем бы все кончилось? Все же посреди открытой дороги легче поверить в то, что ревнивый сапожник из Армавира разыскивает свою беглую жену...
Кравец старался не думать об опасности. И это получалось, в общем-то, легко. Ибо все его мысли были с Клавдией Ивановной.
У них не оказалось времени поговорить по душам. Да он, в сущности, и не знал, как можно говорить по душам с женщиной.
К ухающим стонам волн вокруг присоединился просторный звенящий шум.
Кравец замер. Он догадался, что впереди долбят землю. Кирками, ломами.
Он лег и осторожно пополз вперед. Грунт был колкий, щетинистый. Царапал ладони, цеплялся за обшлага рукавов. Короткая, как червь, змея медянка выглянула из-за камня, вильнула своим красновато-лиловым телом. И скрылась в траве...
Кравец раздвинул кусты.
Впереди, вдоль лощины, больше сотни солдат, оголенных по пояс, рыли окопы. Они расположились цепочкой. И линия обороны, тянувшаяся от самого берега, вырисовывалась ясно.
Некоторое время он шел назад. Потом пересек шоссе, поднялся в гору. Перевалил вершину. И оказался возле реки.
Полоска жгучей, как плеть, воды. А потом камни, камни... Подобно печи, они пышут жаром. Круглые, продолговатые, плоские, широкие камни тесно прижаты друг к другу. Шагать по ним неудобно. Тем более быстро... Однако у Кравца нет никакой возможности медлить. Он и так вышел из графика. При такой черепашьей скорости ему не прийти с рассветом в Лазаревский. Это только беспредельные оптимисты верят в то, что тише едешь — дальше будешь...
Горные речки часто меняют русло. Поэтому вокруг столько камней. Вода тащит их с гор, трет камень о камень. И они становятся гладкими, правильными, без углов и задиринок. И нет в них больше природной чистоты и дикости — точь-в-точь как у зверей в зоопарке.
На противоположном берегу его встретили кусты, выше человеческого роста, и склон горы — необрывистый, но очень крутой, на котором деревья и те держались через силу, распластав, точно щупальца, могучие серые корневища. Земля оседала под ногами, ветки кустов трещали, точно предупреждали о ненадежности. Вдобавок местами склон столь лихо загибал вверх, что нечего было и пытаться одолеть его. И Кравец выискивал обходы. Выбиваясь из сил, карабкался к вершине.
Наконец-то...
Оглядевшись, Кравец оценил выгодность позиции. Один смельчак с пулеметом может задержать здесь целый полк. Потому что вся долина просматривается отсюда, как карта. Сектор обстрела — лучше не сыскать!
Нужно быть осторожнее. Вполне возможно, что белые тоже оценили выгоду этой позиции. И разместили поблизости солдат.
Рысь — кисточки на ушах торчком — прыгнула с дерева. Счастье Кравца, что секундой раньше он обернулся. И увидел палевую лоснящуюся спину зверя. Он не успел поднять руку для защиты. Но и рысь не смогла вцепиться ему в затылок. Она как-то нескладно ударилась о его плечо, шаркнула лапой о котомку и соскользнула вниз, к ногам, упав при этом на спину. Она была величиной со среднюю собаку. Кравец пнул носком сапога ее рыжеватое брюхо. Она перевернулась. Стремительно — пыль и камни полетели из-под широких лап — скрылась в густом кустарнике. Он слышал, что рыси нападают на людей крайне редко. Но возможно, это была какая-нибудь ненормальная, изголодавшаяся рысь.
Во всяком случае, встреча с ней заставила Кравца вынуть револьвер из кармана.
Так, от дерева к дереву, прислушиваясь и оглядываясь, он шел около часа. Он не мог определить, на сколько километров продвинулся вперед. Потому что шел вначале к морю, увидев дорогу, повернул в горы, поднимался и спускался по склонам — спасибо, более пологим, чем у реки.
15. Человек, которым интересуется контрразведка
Грек Андриадис, которого весь Лазаревский знал исключительно по имени Костя, вышел к морю. В ореховой роще, что тянулась вдоль берега, лагерем стояли казаки. Еще вчера вечером договорился Костя встретиться с их интендантом. Он мог достать казакам овец, но не хотел брать за это бумажные деньги. Ибо не было в ту пору ничего ненадежнее, чем хрустящие русские кредитки.
Костя понимал, что интендант не даст золота. Может, еще и есть оно у казаков. Но маловероятно, чтобы они вот так просто расстались с ним из-за отощавших за зиму овец.
Глаза у интенданта были красными, как вареные раки. «Пьет много», — подумал Костя.
— Золота ты у нас не получишь, — сказал интендант. Он вообще отнял бы овец у грека, но хитрый грек прятал их где-то в горах.
— Я приму фунты, доллары.
— Вот. — Интендант свернул кукиш и сунул греку в лицо.
В другое время Костя бы зарезал обидчика. Но сейчас он сделал вид, что понял веселую, остроумную шутку казацкого начальника, оскалил в улыбке зубы с золотыми коронками.
— Согласен на сукно, — сказал Костя.
— Об этом можно погутарить, — ответил интендант, у которого горел с перепоя рот и раскалывались виски.
— Пять метров за голову, — сказал Костя.
— Нехристь! Четыре метра — край... Иначе ничего не получишь. Овец конфискуем, а тебя к стенке.
Грек опять улыбнулся, но белки от гнева у него стали белее белого.
— Решено? — неуверенно спросил интендант.
— Пять метров, — ответил Костя. Он понял, что казак уступит.
А скоро, по всем признакам, нагрянет фен — теплый и сухой ветер, дующий с гребня горного хребта вниз по склону. И тогда спадет влажность. Легче станет дышать. И жить станет легче...
Спокойно и мудро переговаривались волны. На зеленых размашистых плечах они несли солнце. Оно путалось в их белых гривах, играя точками и линиями из яркого-яркого света. Этот свет потом отдыхал на гальке. И запах нагретого камня был очень силен на берегу.
Прямой и высокий, Костя как-то очень легко и даже грациозно повернулся и пошел прочь от моря.
Рыжебородый мужчина в шляпе канотье и сером, в клетку, костюме, сидевший на скамейке возле забора, встал и оказался на пути грека.
— Господин Андриадис? — спросил он негромко, но достаточно властно.
— Да! — гордо ответил Костя, не останавливаясь и не укорачивая шага.
— Я сотрудник контрразведки, — сказал рыжебородый и пошел с ним рядом.
— Мне это безразлично, — сказал Костя. — Я не занимаюсь политикой.
— Вы занимаетесь контрабандой, — шепотом пояснил мужчина и улыбнулся.
— Это нужно доказать.
— Мне приходилось доказывать менее очевидные вещи.
— И вас до сих пор не убили? — Костя остановился, в упор посмотрел на рыжебородого. — Странно.
— Меня много раз пробовали убить... И всегда неудачно.
— Не расстраивайтесь. В Лазаревском более везучий народ.
Костя пошел дальше. Но рыжебородый последовал за ним, сказав при этом:
— Не оставляйте меня одного.
— Что вам нужно?
— Когда вы ждете фелюгу брата?
Они шли улицей, ничем не вымощенной, со следами желтой засохшей глины. Зелень густо свисала над забором. Три кипариса росли в саду напротив. Костя любил эти деревья за красоту и гордость. Лишь тополя соперничали с ними, немного простоватые, но такие же высокие и жадные до солнца.