Именно эти слова и производили наибольшее впечатление на сибирских селян, вообще склонных чувствовать себя отдельно от России и от правительства. Так как именно в это время столыпинская реформа снабдила Сибирь множеством новых поселенцев, в их среде слова Авдотьи упали на благодатную почву, оформившись в своеобразную идеологию отстраненности и невмешательства, несколько схожую с движением раскола. Ум поселенцев, упорный и пассивный, как и сибирская природа, оказался очень восприимчив к подобным призывам к спасению, так что само собой организовалось целое движение, получившее в Петербурге название «невмешательства». Сами же сторонники Авдотьи Матвеевой называли себя «ожидатели августа».
Все это автору стало известно из записок Павла Эмильевича, предоставленных ему для ознакомления и только, госпожой Сарой Цвили, внучкой П. Э. Розенталя, очень пожилой дамой, проживающей в городе Ашоде в Израиле. Сам Павел Эмильевич после семнадцатого года, бросив в Петрограде все, кроме двух взятых с собой чемоданов с записями и кой-каким золотом, перебрался в Финляндию, откуда в начале двадцатых добрался до Иерусалима, где работал врачом, дожив до шестидесятых годов прошлого века. Внучка его по-русски уже не говорит и не понимает, но к записям деда, содержащимся в двух старых толстых коленкоровых тетрадях, относится благоговейно, бережет их как зеницу ока и из рук не выпускает. Кроме записей об Авдотье Матвеевой, представляющих своего рода дневник осени 1913-го, тетради содержат разрозненные, очень откровенные записи личного характера и различные заметки о медицинских случаях.
В отличие от Павла Эмильевича, сильно заинтересовавшегося паводской пророчицей, комиссия Синода приложила все усилия, чтобы дело замять. Предложение поместить Авдотью в какой-нибудь удаленный монастырь под церковный надзор было справедливо отвергнуто, так как ореол пострадавшей от официальной церкви мученицы мог не ослабить, а только усилить влияние Авдотьи, и, вполне возможно, что подобные жестокие меры вызвали бы в головах упорных и молчаливых «ожидателей августа» реакцию непредсказуемую. К тому же была осень 1913 года. Комиссия вернулась с отчетом, но без каких-либо конкретных обвинений и заключений, бумаги застряли на столах чиновников, понимающих наличие проблем, но бессильных эти проблемы не то что решить, но даже и сформулировать. Решений никаких не было принято, дело зависло, а Авдотья Матвеева продолжала тихо проповедовать в своем Паводье.
Тут грянула война, и Россия упивалась своим патриотизмом. Вот тут-то и возникли новые, реальные, проблемы: «ожидатели августа» отказывались являться на мобилизационные пункты. Они не бежали в леса, не сопротивлялись, только упорно и молчаливо оставались в своих домах, всячески противясь призыву в армию. Что было с ними делать? Судить, ссылать в Сибирь? Они и так были в Сибири. Сначала арестовывали, судили и сажали. Но оказалось, что их слишком много, что подобные действия могут парализовать жизнь сибирских губерний, так как местное население сочувствует «ожидателям» как людям очень положительным, никогда никого не обижающим, и что аресты и охрана заключенных требуют усиления военного присутствия в этих отдаленных краях, становящихся именно из-за арестов «ожидателей августа» все более и более взрывоопасными. Авдотья же продолжала тихо проповедовать, ее никто не решался трогать.
Слухи о сибирских делах снова начали будоражить обе столицы. По мере продолжения войны и угасания патриотического пыла пророчества Авдотьи Матвеевой обретали все большую убедительность и все большую популярность. У нее при дворе даже нашелся защитник – сам Григорий Распутин. Он очень хотел привезти паводскую пророчицу в Петербург и представить ее императрице. Для этого в конце 1915-го он предпринял определенные действия, но Авдотья наотрез отказалась не то что ехать в Петербург, но даже общаться с посланниками старца. Силой же везти ее никто не отваживался.
Старца вскоре не стало, и Россия стала сползать в предсказанный Авдотьей, и не только одной ею, глад, мрак и мор. До «ожидателей августа» уже никому не было дела, в Петербурге и Москве про них забыли. Из тюрем даже выпустили осужденных в начале войны. «Ожидатели» же все были мужики здоровые, положительные, пахали, разводили скот, не пили, баб своих и детей не били, учили их грамоте и даже в церковь ходили. От остальных христиан, кроме своей положительности, они отличались только тем, что по воскресеньям садились в своих избах, читали Апокалипсис, старые книги и рукописные записи рассказов Авдотьи Матвеевой, часто сильно изукрашенные переписчиками. И обсуждали явление Богоматери на Дворцовой площади.
От всего мира они держались в стороне, ни с кем в конфликты не вступали, даже кой-чем кой-кому помогали, всегда по делу, не из-за пустой благотворительности, но в длинные беседы, а тем более в разбирательства с окружающим миром не ввязывались. Даже селиться они постепенно стали отдельно, и появились целые деревни и села «ожидателей августа», память о которых сохранилась в топонимике района, во всяких там Августовках, Августовских и Августовых. Они представляли инертную, молчаливую силу, воплощенное ожидание. Они были здоровы, бабы у них были плодовиты, и на дворах «ожидателей августа» всегда было много ребятни, чистой и ухоженной по сравнению с обычной ребятней в русских деревнях. «Ожидатели августа» обретали популярность, у них становилось все больше и больше последователей, хотя никакой пропаганды они не разворачивали, слов впустую не кидали.
Как и к войне, к революции ожидатели отнеслись с видимым безразличием. Так как они не противились установлению власти Советов, то и власть Советов их поначалу не трогала. Так продолжалось до мая 1918 года, до мятежа чехословацкого корпуса и начала Гражданской войны. Чехи лояльно относились к «ожидателям августа», и не только старались не трогать их селения, но, как ни странно, даже пополнили их ряды: видно, обмолвка Павла Эмильевича о необычности отзвуков гуситства в видениях Авдотьи Матвеевой была справедлива. Мягкие, трогательные рассказы о Мадоненке и Джезуатке, зафиксированные в отчетах по делу «ожидателей августа» конца двадцатых годов, что до сих пор хранятся в архивах КГБ, имеют явно чешское происхождение. В начале зимы 1918-го Авдотья Матвеева умерла от тифа в возрасте двадцати одного года. Она была похоронена на кладбище Успенской церкви села Паводь.
Колчак, в отличие от чехов, к «ожидателям августа» отнесся жестоко. Он пытался их завербовать в свои части, но, натолкнувшись на молчаливое, но решительное сопротивление, повелел с ними разобраться. Многие поселения и дворы были разграблены и сожжены, мужики расстреляны, бабы и дети изнасилованы. Оставшиеся в живых собирались на обгорелых развалинах, снова продолжали жить и работать, даже бабы и малые ребята. Несколько поселений, однако, остались нетронутыми в силу их отдаленности, оттуда оставшиеся в живых получали помощь.
Советская власть попервоначалу оказалась более лояльной к «ожидателям августа», чем Колчак. Впрочем, осталось их не так уж и много, и они по-прежнему все были молчаливы, упорны, хотя уже и не так зажиточны и чисты. В двадцатые даже началось какое-то движение организации «августовских» колхозов, быстро, однако, прекращенное. Оно продлилось года два-три, но эти колхозы быстро стали богатеть, оставаясь замкнутыми и молчаливыми, а в красных углах изб висели не портреты Ленина и Сталина, а образы Богоматери, Мадоненки. С августовскими колхозами быстро разобрались, августовцы были раскулачены, оставшиеся в живых мужики расстреляны, бабы сосланы в лагеря, дети или попали в сиротские дома, отправленные туда на перевоспитание, или стали беспризорниками. Так, например, на Соловки был отправлен целый эшелон детей «ожидателей августа», где они по большей части и перемерли. Заключенные рассказывали, что эти дети держались замкнуто, но дружно, старались помогать друг другу, старшие всем делились с младшими и всячески им помогали, пока их не разлучали, а по ночам эти дети все о чем-то перешептывались. Церковь и кладбище в селе Паводь были снесены, так что и следа от могилы Авдотьи Матвеевой не осталось. К середине тридцатых с августовской заразой было покончено.
Ничего от «ожидателей августа» не осталось, кроме заметки в «Молви», двух тетрадок в коленкоровых переплетах Павла Эмильевича да кратких отчетов в архивах КГБ. Но полностью ли с ними покончено? Многие дети августовцев перемерли, но не все. Не все мужики были расстреляны, да и кое-кто из баб в лагерях выжил. Смутные слухи о явлении Божьей Матери на Дворцовой площади как-то все время ползали по СССР. Более того, были безумцы, которые с карандашом в руках устанавливали дату прихода Марии, предсказанную Авдотьей Матвеевой. У них как-то получалось, что если в 1909-м Авдотья предсказала явление Богоматери 15 августа 2009 года по календарю старого стиля, то, соответственно, по новому оно должно произойти не 28-го, в день Успения, а 2-го, в день Ильи Пророка, так как именно 2-е соответствует 15 августа 2009-го по старому. Сложнейшие выкладки, совершенно бредовые.
Тем не менее поклонников явления Второго августа в России насчитывается значительное количество. Они готовятся собраться на Дворцовой площади, молчать и ждать. Что там будет, как разберутся поклонники Второго августа с поклонниками Мадонны и охраной, будет ли выяснять отношения Богоматерь с Мадонной, или она в Мадонне реинкарнируется и воплотится, или, может быть, Богоматерь, чтобы с Мадонной не связываться, перенесет свое явление со 2 августа на 15-е, или на 28-е, покажет время.
Милый Августин
В одной французской поэме XIV века жизнь человеческая уподоблена течению года и подразделена на двенадцать частей, соответствующих двенадцати месяцам. Каждому месяцу дано шесть лет, и на август падает возраст человека от сорока двух до сорока восьми лет. Про этот месяц сказано:
«В августе время жать и собирать урожай. Человек, ничего не добившийся в сорок восемь, уже ни на что не может рассчитывать. Август – жаркая пора, время, когда созревают плоды в садах и наливаются колосья. Этим месяцем заканчивается лето и человеческая зрелость, и тот, кто жил достойно, в августе готовится к подсчету».