- Совсем же рано! - удивился Арсений Фомич. - Сорока не было!
- Не было.
- По болезни?
Анна не ответила, пошла по узкому проходу между оградок и вышла к внешней бетонной стене кладбища. Чуть левее оказалась калитка, в которую вслед за Ванеевой прошел Корнеев. Они оказались на краю широкого пустыря с редкими деревьями. Приглядевшись, Арсений Фомич понял, что пустырем нельзя было назвать это поле, потому что во всем был виден уход - вдоль плиточных дорожек стояли мусорные урны и скамейки, траву недавно аккуратно постригли, вокруг яблоневых дичков ровными кругами темнела взрыхленная земля. Должно быть, поле держали для будущего расширения кладбища.
- Он повесился, - только теперь ответила Ванеева на вопрос.
- Почему? Такой же робкий был, помню!
- Робкий…
- Почему фамилию мужа не взяла?
- Не взяла вот…
Они шли в сторону остановки автобуса, там толпился народ. Арсений Фомич сбавил шаг.
- Могла позже устроить судьбу.
Невесело улыбнувшись, она облегченно вздохнула, словно освободившись от какой-то тяжести, видимо, ей непросто давалась память о Викторе.
- Устроить судьбу, - повторила Ванеева слова Арсения Фомича и посмотрела на облака. - Может, и пыталась. Как не пытаться, баба ж все-таки! Да не получилось. Значит, такая уж уродилась, бесталанная. У тебя-то как? Дети есть?
- Нет у меня детей, - сказал он бесцветным голосом, но отчего-то Ванеева почуяла за этими словами застарелую, глубинную боль, и словно холодком повеяло от идущего рядом человека.
Почему так показалось, объяснить не сумела бы, но не сомневалась, что за этими простыми словами скрывалось что-то нехорошее, чем Арсений Фомич ни за что не поделится. И она не стала спрашивать, но не столько из приличия, сколь от внезапно возникшего страха. И природу этого страха Ванеева определить не могла, но он не только возник на какое-то короткое время, а запомнился и потом долго занимал ее мысли.
Они подходили к остановке, и продолжать разговор не было смысла, да и пришел он к такому тупику, когда нужно завершить его или менять тему. Ванеева это уловила наитием, потому стала прощаться.
- Где тебя найти можно? - деловито спросил Арсений Фомич.
- У тебя есть визитка? - спросила она.
Он тут же привычно извлек и протянул ей твердый квадратик тонкого картона. Она взяла и, не поглядев, спрятала в кармане кофты.
- Я позвоню, - Анна Ванеева открыто посмотрела ему в глаза.
Должно быть, захотела оставить за собой право решать, стоит им еще встретиться или куда разумней не ворошить прошлое.
Автобус не сразу подошел, Ванеевой затянувшееся молчание, видимо, показалось неловким, она несколько раз глянула на него и сказала:
- Это хорошо, что все там же работаешь.
- Чем же хорошо?
- Как-никак, а ниша.
Арсению Фомичу не по себе стало от этого короткого словечка «ниша», прямо передернуло всего, словно его пристыдили. Но Анна, судя по ее серьезному лицу, никакой двусмысленности не держала в уме, просто порадовалась, что человек сумел устроиться в этой нынешней бестолковой жизни. Да и была ли она когда-либо толковой?
Вспоминая, прокручивая перед мысленным взором нынешнюю непредвиденную встречу с Корнеевым, Анна выбралась из переполненного автобуса на пустой остановке и невольно проводила взглядом машину, которая тяжело пошла на подъем, припадая задом на одно колесо, как такса на побитую ногу. Потом пошла через заросшее бурьяном поле к невеликой деревеньке, что устроилась на вершине круглого холма, пустив огороды по скатам до подножия. Домов было не более десятка, одинаково крытых серым шифером и обшитых сайдингом. На макушке холма возвышался трехуровневый особняк с красной кровлей и башенками по углам. Богач построился, из местных.
Раньше колхоз держал тут животноводческую ферму, которую потом соседние дачники растащили по бревнышкам, а заодно вывезли гору навоза, на скребок не оставив. Теперь и частных коров не стало, люди работали в городе. С появлением поблизости кирпичного заводика, кое-кто устроился там, ездил на велосипеде проселочной дорогой. Хозяин заводика снабдил Ванееву старым велосипедом, чтобы возила обеды в двух небольших бидонах, пристроив к багажнику. Готовила дома. Хозяин заводика обещал нынешней осенью закончить пристройку, в которой уместятся столовка и кухня. Можно будет кухарить не на собственной плите, что ее не устраивало. Запахи от ежедневной готовки пропитали стены. Не хватало того умиротворяющего уюта, что был в городской квартире.
Домик Анны Ванеевой находился по ту сторону холма, если смотреть со стороны дороги. Был в деревне самым незавидным - шифер потемнел от времени, бревна в нижних венцах труха проела, сруб скособочился, крыльцо расшаталось. Внутри домик состоял из просторной кухни и двух небольших комнат, в одной располагалась спальня, а во второй стояли друг против друга телевизор и диван. Книг из когда-то богатой библиотеки осталось мало, в крутую пору нужды Анна распродала, оставив только те, без которых стало бы одиноко, невмоготу. Как ей без Пушкина, к примеру? Многие могут, а она - нет.
О встрече с Арсением она старалась не думать, потому что ни к чему вспоминать усохшую реку, из которой уже не испить воды.
Редактором журнала Арсений Фомич стал в середине семидесятых годов, с тех пор и по нынешний день сидел в одном и том же кресле в маленькой квадратной комнате на первом этаже дома еще сталинской постройки. Обработанное темным лаком кресло из какого-то прочного дерева, скорее всего - карельской березы, с высокой спинкой и закрученными под свинячий хвост подлокотниками, трижды подвергалось реставрации, но неизменно возвращалось на место. Однажды Арсений Фомич подумал, что с его исчезновением лишится должности, и примете верил. Признаться, с годами он изрядно остыл к работе, многое, если не все, делал по инерции, по отработанной манере, то есть без рисковой фантазии. А бывали времена, сердце екало, когда брал в руки свежий номер журнала.
- Еще пахнет типографской краской!
Наивное умиление!
Журнал состоял из шестнадцати страниц в тонкой обложке, изобиловал цветными фотографиями, кадрами из фильмов и портретами актеров, которые занимали основную печатную площадь. Статьи, интервью, рецензии и другого рода словесный материал были доброжелательными. Весенний дух шестидесятых годов истаял в сознании людей, пришла некая уравновешенность, будто река истории миновала порожистый участок и разлилась на всю низинную пойму так, что и течения не стало заметно. Задиристость критиков оказалась просто-напросто неуместной. Зачем копья ломать, когда и так все всем понятно?
Однако даже не затишье стало главной причиной благодушного настроения журнала, редактируемого Арсением Фомичом, а больше то обстоятельство, что за эти годы он близко подружился чуть ли не со всеми местными киношниками, и самому было приятно похвалить любого по случаю, потому что он искренно жалел этот ребячливый народ. Принятой позиции он не изменил даже тогда, когда затеялись в кинематографическом мире свары. Чего только не писали друг о друге братья-кролики на перевале восьмидесятых и девяностых годов! Выплеснулись самые низменные страсти, и тому потворствовала свобода слова, за которую так много радела интеллигенция. Но она оказалась беспощадным зеркалом, и показала, кто чего стоит. Арсений Фомич дух журнала сохранил, иллюстрации стали даже ярче, красочней, а тексты оставались добрыми ко всем одинаково. Эта политика и позволила Арсению Фомичу оставаться на трижды чиненом стуле без колебаний.
Опасность таилась в себе самом. Бывало, накатит тоска и неуютно становится в насиженном кресле, хочется уехать куда-то без оглядки, сев на первый случайный поезд, но не осмелился этого сделать, потому что растил дочку, которую любил так, что щемило сердце. Все знакомые принимали его за уравновешенного человека с мягким характером, а он временами ненавидел и презирал себя, что слаб, труслив и все более терял время, возможное для перемен в жизни.
Вернувшись с кладбища и сидя в своем кресле, Арсений Фомич подумал, что Анна Ванеева едва ли позвонит. Ведь и она понимает - ворошить прошлое бесполезно, не отыщется там ничего утешительного, а в нынешнем времени их ничто не связывает, и нужды друг в друге уже не возникнет, если ее не было столько лет.
Возможно, так бы все и обошлось - случайная встреча без всякого продолжения постепенно изгладилась бы в памяти, но тут вмешалась - без всякого сомнения! - сама судьба в лице молодого человека Игоря Зыкова. Это он, неуверенно постучав в дверь и споткнувшись о порог, прошел в кабинет с двумя страницами отпечатанного текста.
- Как успехи? - бодро спросил Арсений Фомич, с облегчением отвлекаясь от невеселых мыслей. - Чем удивите, молодой человек?
Вошедший остановился у порога и стал манипулировать руками как фокусник. Это был лет двадцати пяти высокий и худосочный юноша с длинной шеей, на которой очень неуверенно сидела лобастая, исходящая на «нет» в подбородке голова. Если графически очертить эту голову, то получится треугольный дорожный знак, на котором необходимо обозначить предупреждение о непредсказуемой опасности. Арсений Фомич с интересом смотрел, как схваченные скрепкой листки трепетали в воздухе, то уже выпархивая из тонких нервных пальцев, то снова обретая устойчивость. Только б не вылетели, а то посетитель кинется ловить их и все повалит в кабинете. На этом и сосредоточилось любопытство Арсения Фомича - удержит не удержит. При этом молодой человек лепетал бессвязные слова, из которых только при усилии можно было понять, что он написал рецензию, но совершенно не уверен, понравится ли она шефу. Но коль нет, то автор тут же готов переделать. Выговорив все приготовленные слова, молодой человек застыл в ожидании, вытянув вперед голову с распахнутыми глазами.
Дело в том, что шеф принял на работу Игоря Зыкова неделю назад, когда молодой человек потерял всякую надежду найти место, обив пороги всех редакций столичного города. Он считал, что ему неимоверно повезло, чуть ли не молился на шефа, и при одной мысли, что Арсений Фомич вытурит с работы из-за какого-нибудь огреха, сердце предательски замирало. На нем, на Игоре Зыкове, клеймо закоренелого неудачника со дня рождения, как говорит отец, и все это видят.