— Грохнуть?
— Нет, — он, как ему казалось, незаметно согнул и разогнул ноги. Надумал, видно, постараться достать меня, а пока, глупышка, решил отвлечь разговором. — Просто бросить и засыпать. Пойми, Ген, это ваши с Вишней дела, я в них никаким боком. Наклонись поближе, что скажу…
— Это можно. — Я послушно склонился над ним и воткнул палец в горло, под кадык.
Придя в себя по новой, он загрустил: на этот раз я сидел на нем верхом, держа бритву у горла.
— Попробуешь встать на мостик или еще чего, умрешь мигом, уразумел?
Он кивнул.
— Кто такой Вишня?
— А то ты сам не знаешь.
— По какому адресу вас послали?
— Забыл, где живешь, у-у-у… — Я провел тупым концом бритвы ему по щеке, а ему показалось, что острым.
— Адрес!
Он назвал адрес. Все правильно, за малым исключением. Не знаю почему, но после первого корпуса нашего дома идет третий, а второй находится в ста метрах за ним. Многие путаются, особенно если учесть то, что здания абсолютно одинаковы, а таблички с номерами отсутствуют. Стало смешно и грустно одновременно. Представьте себе, собрался человек отомстить за погибших ребят и свою поломанную об коленку жизнь, а заодно спасти мир, и тут какой-то Банан, Клюква или там Вишня как раз в это же самое время посылает парочку безмозглых отморозков, Ефу и Рыбу, треснуть по башке какого-то Гену, привезти в лесополосу и закопать живьем. И эти дебилы, мало того что не могут найти нужный дом, еще и нападают на совершенно постороннего! Хоть бы документы спросили, перед тем как вырубать. Да, можно только представить, что скажут мужики, если вдруг узнают. Нет, не узнают, потому что не буду об этом рассказывать. Подполковник, пусть даже бывший, боевой оперативник ГРУ, и так попался. Стыдоба какая.
— А где Ефа? — вдруг открыл рот мой пленник.
— Поверни голову вправо. Жопу видишь? Это — его.
— А что с ним?
— Ничего особенного, помер Ефа.
— Ответишь, Гена, — прошипел он. В том изысканном обществе, где он вращался, видимо, так принято пугать.
— Не перед тобой. — Я уперся левой рукой ему в челюсть и отклонил голову вбок. — Да, едва не забыл, я не Гена… — И ударил его в висок камнем. Как говорится, «если что-то не так, вы простите меня». Перед тем как глушить человека и везти на природу закапывать заживо, стоит все-таки удостовериться, он это или не он.
У этих двоих здорово получались земляные работы, то ли в строительных войсках служили, то ли в свободное время землекопами подрабатывали, а может, у Вишни в бригаде насобачились. Не знаю. Все равно могила получилась просторная, эти двое легко влезли, даже место осталось.
Я забросал яму землей, утрамбовал, добавил еще земли и снова утрамбовал, а под конец покрыл ее опавшей листвой из кучи, которую заботливо подготовили для Гены покойнички. Потом попил еще воды, умылся, почистил одежду и сел в джип.
Посидел, подождал, когда перестанут трястись руки, выкурил пару сигарет. Отвык я все-таки от таких нагрузок на нервы, совсем разбаловался у себя в магазине. Последний раз мне приходилось сражаться там с одним-единственным алкашом, возомнившим себя слишком крутым, и призом в том бою была не моя собственная жизнь, а бутылка «Журавлей». Полистал паспорта граждан Рыбина и Ефимова, потом порвал их, обрызгал бензинчиком из канистры и сжег вместе с водительскими правами все того же Рыбина. Забросал костер землей и листвой, сел, наконец, в машину и поехал.
Я бросил джип у въезда в город, поймал частника и поехал к себе. С точки зрения безопасности и здравого смысла стоило, конечно, отправиться на Преображенку, но я уперся и пошел на принцип. «Упертый хохол» — называет меня в таких случаях мама и добавляет, что с годами я стал точной копией родного отца.
Из маминых рассказов, достаточно редких и неохотных, я знаю, что папа был прокурором, причем честным и несговорчивым. Никогда не «входил в положение», не любил «решать вопросы», не останавливался на полдороге и не любил проигрывать. Все это, вместе и по отдельности, создало ему много проблем в жизни и, видимо, испортило характер.
Я почти не помню его — они с мамой расстались, когда мне было чуть больше двух лет. Иногда всплывают в памяти картинки из прошлого: громадный мужик подбрасывает меня вверх, и мы оба хохочем. Для двухлетнего ребенка, впрочем, любой взрослый мужчина кажется нереально большим. Говорить о нем мама не любит, знаю, что он уехал из города, а она через три года после этого вышла замуж за молодого доцента кафедры марксизма-ленинизма местного политеха, вздыхавшего по ней еще со школы.
В квартире было тихо, соседка вредной привычки подниматься в такую рань не имела.
Звонить на Преображенку я не стал, Костя с Женей уже уехали, а Дед еще не вернулся. Принял душ, обработал небольшую ранку на голове перекисью. На мое счастье, кто-то из покойничков огрел меня по башке не железной трубой, а резиновым шлангом со стальным сердечником. Я его потом нашел в машине и прихватил на память о приятном знакомстве. В общем, пощипало немного и прошло.
Забросил бельишко в стиральную машину, а сам пошел пить чай на кухню. Попробовал было поразмышлять: аккурат перед тем, как мне дали по башке, туда заглянула какая-то интересная мысль, но ее тут же выбили. Захотелось есть, и эта новость вызвала сдержанный оптимизм: при сотрясении мозга аппетит пропадает напрочь. Хотя, если разобраться, что там у меня в голове может стряхнуться, пустота, что ли?
Я засобирался выпить еще чаю с бутербродами, но передумал. Пошел к себе, поставил будильник на половину второго, лег на диван, поудобнее устроил на подушке голову и сам не заметил, как вырубился.
Лирическое отступление третье.
Очень личное.
Конец прошлого века. Лето.
Центр Москвы.
— Как идти, куда? — тихо спросила она и заплакала.
— Я должен, служба, извини, — ответил он и опустил глаза. Врать любимой девушке совершенно не хотелось.
— Какая служба, Игорь, ты же до конца недели в отпуске. Как они вообще тебя нашли?
— Я позвонил сам из ресторана и доложил, у нас так принято.
— Никуда ты не пойдешь! Я, я полдня в парикмахерской просидела, — жалобно проговорила она, и ему стало мерзко.
Самая красивая девчонка Москвы, да что там Москвы, всей планеты, ради него несколько часов проторчала в парикмахерской, надела лучшее, что было у нее и соседок по комнате в институтском общежитии, а самое главное — сегодня был самый счастливый день в ее жизни. По крайней мере, до того момента, пока он не начал пороть чушь.
— Извини, — прозвучало достаточно жалко, да и сам он казался себе жалким и убогим одновременно.
А как все здорово начиналось: знакомство не по пьянке в кабаке, а на выставке. Прогулка по вечерней Москве, ужин в кафе… Никакого торопливого и пьяного секса, просто долгий разговор, когда каждый из собеседников не трещит бестолково, а жадно вслушивается в слова другого. Мгновенно пробудившийся взаимный интерес. Она не такая, как все: очень красивая, умная, серьезная, совсем не затронутая пошлостью и лезущим во все щели рынком, короче, настоящая. Он сильный, надежный, уверенный в себе, но не наглый. С ним интересно и ничего не страшно, потому что он офицер. Девушка приехала учиться в столицу из провинции, где еще не научились относиться к военным с большей гадливостью, чем к сифилитикам.
Сегодня он собирался предложить ей стать его женой. Заказал столик в шикарном ресторане в центре. Для этого пришлось занять деньжат у сослуживцев и продать одному майору тыловой службы старинный, взятый с бою, кавказский кинжал. Ушлый тыловик, по прозвищу Губастый, дал за него совершенно нереальные деньги, целых двести пятьдесят долларов, как раз хватило на колечко будущей невесте и на галстук себе, любимому.
— Игорь… — тихонько проговорила, буквально прошептала она, все еще отказываясь верить в происходящее.
— Все, Ира, мне надо бежать.
— Ты меня проводишь?
— Прости, мне очень надо, — тупо повторил он, развернулся и действительно понесся прочь, так ни разу и не обернувшись.
Она заплакала, теперь уже в голос, бросила в урну букет и тоже помчалась, но совсем в другую сторону.
Перед тем как идти к метро, встречать без пяти минут невесту, почти жених, старший лейтенант Коваленко заскочил в ресторан, проверить, все ли в порядке, и отдать официантке цветы, чтобы поставила в вазочку на столе. И тут же, прямо поверх букета, увидел его. За столиком в углу в компании бородача в камуфляже (это в Москве-то!) и пары грудастых блондинок.
Алхазур Джанхотов, неустрашимый моджахед, герой, борец за независимость своего маленького, но крайне гордого народа. Естественно, бригадный генерал. К тому времени в Чечне их было больше, чем бригад в Москве. А еще кровавый садист и последняя сволочь. На войне люди взрослеют быстро, и Коваленко давно понял, что есть солдаты, которые стреляют в тебя, и ты стреляешь в них, а есть отморозки, которые отрезают пленным русским солдатам головы и кромсают на куски медсестричек. И если первых можно брать в плен, то со вторыми следует поступать совершенно иначе. По справедливости.
В конце девяносто пятого группа под командованием подполковника Волкова, позывной Бегемот, разгромила временную базу бригадного генерала и захватила его самого вместе с личным охранником и адъютантом Сату Орсаевым. С учетом его героической биографии брать живым очень не хотелось, но был строгий приказ из Центра, вот и пришлось. В той операции волковская группа потеряла двоих, один погиб, второй стал инвалидом. Через месяц прошел слух, что Джанхотов снова на свободе, потом подтвердился. В марте девяносто шестого Игорь своими глазами наблюдал результаты налета этого героя на военный госпиталь. Казалось бы, повоевал, кое-что увидел в жизни, куда там, еле успел выскочить на воздух, как вывернуло наизнанку. Да что он, все в этой жизни испытавший и через очень многое прошедший Волков, тоже здорово побледнел лицом. Вот тогда-то он и сказал.
— Боюсь, — он прикурил третью сигарету от второй, — даже уверен, что взять его живым во второй раз просто не получится… — И все сразу поняли, не жилец этот самый Джанхотов. Несмотря на всю крутость и завязки в верхах.