[53].
К западу от Вязьмы, стоило пересечь литовскую границу, как «холоп государев» становился опять человеком, и более того — шляхтичем, имевшим право посылать посольства к иностранным дворам, обладателем права конфедерации и рокоша. Вонючий купец, которому писаться «с вичем» — то есть по имени-отчеству — излишняя честь, сукиному сыну; Ванька Иванов какой-нибудь становился почтенным негоциантом, членом громады, а то и самого магистрата. И даже уж совсем вонючий, придавленный к земле мужичонка, только перебравшись за границу, становился «вдруг» не тварью дрожащей, но тем, кто хоть какие-то права имеет. Это обстоятельство тоже оказывало свое растлевающее воздействие на все классы и сословия.
Очень часто раздаются утверждения, что в Московской Руси XVI века были только две силы: общинные, догосударственные структуры и деспотическая власть царя. Как только ослабевала власть царя, центральная власть в целом, общины утрачивали связи между собой, начинали пренебрегать целями и целостностью страны. Государство распадалось, приходилось вновь закручивать гайки…
Осмелюсь утверждать — была еще и третья сила, и называлась она «европейский путь развития». И в новгородском, и в литовском варианте.
«Правительницей» при малолетнем Великом князе стала его мать, Елена Васильевна Глинская — жестокая, властная женщина, которой власть нужна была не для сына. За Глинской, по общему мнению, стоял ее любовник, князь Иван Федорович Телепнев-Оболенский. Ну и, конечно же, феодальный клан князей Глинских.
Говорят, что потерявший отца — полсироты, и только потерявший мать — полный сирота. Трехлетний малыш сразу станет полным сиротой при живой матери. Никогда не любившая, не уважавшая мужа, Елена Глинская занималась чем угодно — любовником, нарядами, книгами, но больше всего, конечно, властью. Но не сыном. У маленького Цэана будут забывать сменить рубашку, дать ему поесть или попить. Тем более никому не будет интересно, хорошо ли он спал, не грустно ли ему, не скучно ли, не страшно ли, не одиноко.
Боярскую же оппозицию возглавляли братья умершего Василия III — удельные князья Юрий Дмитровский и Андрей Старицкий. Первый был посажен в тюрьму почти сразу, второй — в 1537 году. Оба были уморены голодом. Русь перенимала у Византии многое, нет слов, но кто сказал, что только хорошее?
На глазах трехлетнего малыша в смертной борьбе сцепились самые близкие, кровно родные ему люди. Когда в спальню ворвутся рычащие, злорадно похохатывающие люди с оружием — напрасно малыш будет просить, умолять не обижать, не убивать, оставить с ним любимого дядьку. Тогда кровь залила рубашку, лицо малыша, ребенка грубо оторвали от умирающего, бьющегося дядьки. А когда годы спустя мольбы и вой бояр и их детей вознесутся к нему — чей голос он услышит за мольбами?
В 1538 году умерла (скорее всего, отравлена) его мать, Елена Глинская. Об этом шептались в Кремле, и трудно сказать, что слышал мальчик, что он понял из шепотов. Власть же Вельских, Шуйских, Глинских при дворе отзывалась диким произволом не только по отношению к «податным» слоям или к дворянству. Уже став смертельно опасным чудовищем, Иван IV будет вспоминать, как разваливался на постели покойного отца Шуйский, забрасывал на нее ноги в сапогах. Стаканами собственной крови заплатит боярство за каждую трещинку, за каждую пылинку на этих сапогах Шуйского. Но ведь и будет за что платить.
Тогда же, в 1538, 1540 годах, Великий князь, мальчик в возрасте ученика начальной школы, мог попросту мешать боярам, решавшим или государственные, или какие-то свои вопросы. Этого ребенка могли отшвырнуть, унизить, прогнать, публично выразить свое пренебрежение.
Большинство людей, к сожалению, больше всего интересуют в правлении Ивана всевозможные подробности жестокостей, преступлений и казней: кого «резали по суставам», кого жарили в сковородке, чью тринадцатилетнюю дочь Иван собственноручно забил посохом, а чью сперва отдал на потеху опричникам. Чьих детей скормил медведю, а кого сажал на кол под смех дикой черкешенки Марьи Темрюковны.
Сладострастное смакование гнусных и жалких деталей, увы, отвечает пристрастиям великого множества людей и в наши, и в те времена. Но если задаться всерьез ответом на вопрос «почему» — неплохо бы представить себе не раскрасневшуюся оскаленную морду царя-садиста, глядящего на художества палачей с горящими от восторга глазами, со слюной, текущей сквозь желтые пеньки зубов. А бредущего кремлевскими переходами малыша лет 4, 7, 10, глотающего слезы обиды, пока его никто не видит. Абсолютно одинокого в мире маленького сироту, которому никакие великокняжеские знаки власти и золототканые одежды не в силах заменить папы и мамы.
Давно известно, что самые страшные преступники вырастают не вследствие недостатка, а из-за избытка строгости. С большинством убийц, палачей, разбойников очень плохо обращались в детстве. Иван IV — типичный пример того, во что может вырасти никому не нужный ребенок, которого жестоко обижают.
Для того чтобы отвлечь Великого князя от государственных дел, бояре развивали в нем не лучшие черты. Историки Российской империи по крайней мере осторожно касаются «жестоких наклонностей» и «неподобающих игр» маленького Ивана. Советские историки как воды рот набрали, ни слова не рассказывая о том, как будущий самодержец в 5–6 лет развлекался, сжигая живьем, вскрывая кошек, собак, голубей, ломая или отрывая им лапы. В это время была еще жива его мать; казалось бы, вот как раз случай проявить самую что ни на есть родительскую строгость: чтобы маленький поганец не мог бы сидеть и*попросту не смел бы никогда повторять подобные гадости.
Но, по-видимому, у Елены Васильевны и впрямь были другие, более важные для нее занятия. Бояре же, называя вещи своими именами, просто развращают будущего царя — лишь бы он им не мешал, не интересовался управлением страной.
Не в первый раз и не в последний сотворенное зло падет на самих развратителей; примеры этого можно увидеть хотя бы в этой книге. Человек верующий не может не увидеть здесь Перста Божьего; атеисты пускай видят Эволюцию, Кислород или проявление законов наследственной косматости козлов.
В 1543 году Иван, по совету своих дядей, князей Глинских, произвел своего рода «дворцовый переворот» — только не снизу, а сверху. Отстранив от власти бояр, Иван поставил на ключевые посты «своих» людей — то есть придворных-дворян.
16 января 1547 года Иван венчался на царство, а в июне того же 1547 года отстранил от власти и последнюю боярскую группировку, еще стоявшую у трона: родственников матери, князей Глинских. В Москве началось народное восстание, один из Глинских был убит; родственников же Иван не любил и в лучшем (для них) случае оставался к ним совершенно безразличен. Или (тоже в лучшем случае) пользовался случаем и отбрасывал в сторону, как ветошь.
Тогда же в Польшу посланы доверенные люди; среди всего прочего они должны намекнуть, что царь входит в надлежащий возраст, хотел бы жениться… Намеков поляки не поняли. Лояльные к Ивану историки Российской империи объясняют это тем, что, мол, прошли времена Ярослава Мудрого, не было у Руси прежней силы и богатства. Я же скажу просто и грубо: Московия — не Русь, и нечего примазываться к чужой славе. Нет у Московии ни той силы, ни богатства, ни репутации Киевской Руси.
И пришлось Ивану венчаться с Анастасией Захарьиной. Читатель пусть судит сам, что является большим издевательством над здравым смыслом, естественным порядком вещей и даже самой физиологией: семнадцатилетний Великий князь или семнадцатилетний муж. Но как неженатый поп не мог получить прихода, так и неженатый царь не мог править. Ивану было необходимо жениться, Анастасия же, по общему мнению, оказалась девицей ласковой, доброй и неглупой и оказывала на царя только хорошее воздействие.
К 1548 году сложилось то, что стали называть «Избранная рада», то есть «избранный совет». Вошли в него родственники жены, постельничий царя, Алексей Федорович Адашев, родом из костромских дворян, духовник Ивана IV Сильвестр, митрополит Макарий, еще несколько людей, включая и князя A.M. Курбского.
И позже будут возникать такие же кружки доверенных лиц при царях, особенно при молодых царях. Не может же царь сам за всем следить, быть в курсе всех совершенно дел и при этом еще реформировать все государство?! Нужны помощники, а в государственном аппарате, тем более в рядах аристократии — слишком много противников как раз реформ. Слишком мало лично преданных людей. И царь создает группу единомышленников. Потом дороги разойдутся, это ясно, но тогда-то, в этот-то момент они, конечно же, единомышленники! На тех, кого он сам лично поднял из небытия, царь может опереться без страха как на верные, надежные орудия (так и подмывает сказать — «винтики»).
В кругу этих людей можно обсуждать все, что угодно, связи их неформальны, и никакими слишком уж сильными узами ни с кем они не связаны. Это как кружок интеллектуалов, решающий проблему средствами «мозгового штурма». Собрались, выехали на базу отдыха или в уединенный отель, поработали неделю… проект решения готов!
В условиях, когда аппарат ненадежен, аристократия оппозиционна и тот и другая мало культурны и не интеллектуальны, ценность такого кружка может быть очень высока. Такой кружок действительно может дать царю очень большой интеллектуальный капитал, который он потом выдаст за свой собственный. А потомки, в том числе историки, будут удивляться ясности мысли царя, глубине и силе высказанных им мыслей. Но вот судьба участников кружка предрешена, и надо быть самому наивным, как московит, чтобы этого не понимать.
Сами «избранные» могут, конечно, быть уверены в своем светлом будущем и в уже совершенной карьере… Но, во-первых, они уже сделали свое дело. То, что нужно было царю, — есть. Во-вторых, царь повзрослел, вызывает подобающую его рангу почтительность, и пусть аристократия или высший слой бюрократии что-то там попробуют вякнуть… Цена первых «друзей» все понижается. В-третьих, они же, «избранные» некогда, теперь обладатели сведений о том, кто на самом деле придумал то или иное, кто автор новшества или удачной формулировки. А зачем царю эти свидетели?