— Это невозможно, — зашептал Снегов. — Оно здесь, что ли?
Почти так же было днем, когда Максим был близок к истерике. Он гнал от себя очевидную мысль: призрак мог обосноваться в его квартире с того момента, как тетрадь пересекла порог.
Лишь сейчас Максим понемногу осознавал, какого джина выпустил из бутылки. Теперь обратно его не затолкаешь.
Если во всем виновата тетрадь, то можно ее просто сжечь, разорвать сначала на мелкие куски, а потом сжечь дотла. Пепел закопать.
Правильно — это всегда можно сделать. Но не сейчас.
Когда станет совсем невмоготу.
— Но Дима не сжег ее, — сказал Максим.
Тетрадь лежала там же, между книгами.
— Не сжег, потому что не видел связь между ней и своим состоянием. Он ни разу ни о чем подобном не упомянул.
Максим уперся взглядом в записи.
Остаток ночи провел на кухне. Курил, пока не потянуло блевать.
Телевизор смотрел, но ничего не видел.
Будто опять заснул перед теликом ненадолго. Снилось, что та самая фигура стоит сзади меня и прикасается к плечу. А пальцы у нее холодные.
…Кажется, догадываюсь: у меня дома завелось привидение… Можете смеяться, господа.
Максим пробовал вспомнить, говорил ли ему Кочнев об этом своем
«предположении».
Кажется, нет, даже когда они были уже в дым пьяные и трепались о чем ни попадя. Может быть, Дмитрий боялся, что приятель начнет смеяться и все спишет на последствия бессонницы. Не поверит.
— Конечно, я бы не поверил.
Хватит говорить с пустотой! Постепенно ты начинаешь походить на Кочнева.
Максим встал, пошел в большую комнату и там закурил.
Читать было тяжелей, чем он думал. Похорон еще не было, и рана кровоточила и выглядела совсем свежей.
Держа в одной руке сигарета, а в другой — листки, Максим начал ходить по комнате.
Больше ничего интересного в записях от 26 августа не было.
27 августа.
Под утро приснилось, что воняет горелым, около пяти часов. Пришлось встать и осмотреть все углы. Запах был очень явственный. Я ничего не нашел.
Вскоре запах исчез, но я еще кое-что слышал. Слабый треск. Долго думал, на что это похоже.
Это костер!
Но у соседей ничего не горело, иначе бы приехали пожарные. Ничего не понимаю.
Спать больше не мог, утром купил три бутылки пива, выдул их и полдня шарахался по квартире, в театр не пошел, позвонил и сказал, что болею.
Разбит. Чую, что кое-кто из наших готов глотку мне перегрызть. Я задвигаю репетиции, знаю, но пойти туда не в состоянии.
Уволят как пить дать.
Сбрендил до того, что начал говорить с привидением. Не ответило. Нет, скорее всего, никаких призраков не бывает в природе, тем более в моей квартире. Спустя час написал привидению записку, чтобы оно убиралось ко всем чертям и не мешало мне спать. Из-за того, что я не высыпаюсь и вижу всякое дерьмо, я вообще ничего не соображаю. Как лунатик хожу. Но записку я порвал — я еще не окончательно рехнулся…
Чтобы проветриться, вышел на улицу и прогулялся под дождем. Полегчало, на душе стало спокойней.
С сожалением вернулся домой. Тошно в четырех стенах…
Вкус сигареты стал напоминать Максиму горькую полынь, и он затушил окурок. От этих тетрадных листков исходил тяжелый, еле уловимый дух, призрачная вонь разложения. Кочнев будто махал своему приятелю рукой из могилы.
Снегов отбросил записи, но снова схватил их и чиркнул зажигалкой.
Огонек затрепетал. Писатель смотрел на него расширившимися глазами, смутная догадка возникла где-то далеко в сознании, но не приблизилась настолько, чтобы ее можно было как следует рассмотреть. В чем же дело?
Огонь… сгорающие жертвы… Пепел… Откуда берется огонь?..
Откуда берется огонь?
Рука Максима с зажигалкой приблизилась к краю стопки листов. Уголок одного из них вспыхнул красной точкой, и писатель убрал язык пламени.
Краткое затмение прошло, Снегов поглядел на зажигалку и осторожно положил ее на стол возле пепельницы.
Казалось, он заснул на несколько мгновений… Так казалось, или заснул?
Бумага не разгорелась, на уголке листа остался маленький черный след.
Тонкая, точно волос, сизая струйка дыма поднялась к потолку, писатель проследил за ней глазами. Все это неспроста. Запах горелого появлялся почти во всех случаях — и у тех, кто еще жив, и у тех, кто уже стал пеплом.
Очевидно, что запах не является только предвестником гибели, возможно он… указывает на присутствие призрака… Да, именно так.
Максим прислушался к своим ощущениям.
Допустим, он прав. Но сейчас призрака в квартире нет. Выходит, что запах горелого появляется лишь в том случае, когда нечто близко подходит к черте, но не переступает ее. Невидимое чудовище караулит, подсматривает, выжидает. Иного объяснения Максим пока не видел.
Для них с Диной это означает постоянно находиться рядом со смертью и ходить по краю той самой черты между тем и этим миром.
Максим посмотрел на часы. Он не заметил, как пролетело время, а было уже почти десять часов вечера.
Снегов поплелся в ванную умываться, чувствуя себя старым и до смерти уставшим.
Через полчаса Максим уже спал.
Перед провалом в черную муть он подумал о тетради — она ясно предстала перед его глазами. Верхняя обложка приоткрыта, словно рот. Сейчас он, наверное, что-нибудь скажет… может быть, раскроет наконец все тайны.
Максим упал на самое дно большого черного ящика, потом поднялся и увидел, что стоит перед своей дверь. Нетвердые пальцы шарят по ней в поисках ручки. Максиму хочется в туалет, оказывается, он перепил пива. Мочевой пузырь сейчас лопнет.
Снегов давит на ручку, открывает дверь, вываливается в коридор. Идти трудно, потому что он безобразно пьян. Несколько раз он падает по пути, перед глазами квартира дважды или трижды переворачивается вверх тормашками.
Через мгновенье он смотрит на себя со стороны, из-за правого плеча и спрашивает: куда я иду?
Снегов приближается к раскрытым дверям большой комнаты и стоит в проеме, держась обеими руками за косяки. Он видит Дмитрия, который сидит в кресле и, немного склонив голову, читает что-то лежащее на коленях. Максим понимает, что это та самая тетрадь.
Толчок заставляет писателя вернуться в собственное тело и смотреть уже не через плечо. Его словно обдувает ледяной ветер, волосы поднимаются дыбом.
Он помнит тот ужас, помнит теперь все, до чего пытался докопаться, ища в памяти потерянное воспоминание.
Оно перед ним, и теперь Максиму никуда от него не деться. Кочнев сидит в кресле, точно мертвый, он не двигается, тело расслаблено. Жизнь есть в его выпученных, напряженно что-то рассматривающих глазах, которые ловят образы, не отражающиеся в реальности. Эти глаза вглядываются за черту.
Максим следит за Кочневым, ожидая что сейчас он посмотрит на него.
Этого не должно произойти ни в коем случае. Нет!
Нечто смотрит глазами Дмитрия, и движения этих глазных яблок напоминают то, как смотрит птица, как шевелится в орбите ее глаза.
Максим хочет отвернуться. Крик идет откуда-то снизу, из самых его глубин, из той зоны, где живут инстинкты.
Кочнев чуть поворачивает голову. Этот взгляд разыскивает его, Максима.
Писатель задыхается. Крика нет, хотя рот распахнут во всю ширь.
Максим бежит прочь, слыша, что кто-то вопит вместо него. Кто бы это мог быть?
Он просыпается, соображая, что кричит он сам. Ощущение, будто его только что топили в болоте и он еле спасся. В темноте Максим машет руками, захлебываясь.
Какая-то сила сорвала его с кровати, Снегов бросился к двери, ударился об нее. Крик не прекращался. Максим налегает всем телом на дверь, не понимая, что открывается она внутрь.
Так он бросался на ее штурм, пока не сообразил, что надо повернуть ручку. Максим выскочил в коридор, и ноги проскользнули по линолеуму. Снегов упал и пополз, уверенный, что за ним кто-то гонится.
Он не переставал кричать, забегая в большую комнату.
Дальше следовал провал, до самого утра.
Еще не успевшая полностью облететь, умытая листва шумела на ветру.
Кроны лип мерно раскачивались вдоль ряда деревянных особнячков Литературного квартала. Тускло блестели в тени лужи после вчерашнего дождя. Опавшие листья походили на разбросанные повсюду золотые монеты. Новые падали и шуршали, как мыши, ползающие по смятой бумаге.
Максим обходил самые большие лужи и не глядя ступал в маленькие. Он курил и шел ежась, втягивая голову в плечи. Было не холодно, но прохлада пронизывала до костей. Прохлада, рожденная в его до сих пор потрясенном страхом сознании. Писатель то и дело оглядывался и вспоминал ту же самую манеру у Виктора Лидина. Чего он только не передумал после того, как проснулся скорчившись на диване в большой комнате. Тетрадь попала к нему в руки только вчера, но его поведение моментально стало выходить за нормальные рамки. Страшные сны и необъяснимое пугающее состояние. Вспомнив, что произошло ночью, Снегов едва не уничтожил тетрадь, борьба с собой была жестокой — в какой-то момент он ощутил, что сходит с ума. Максим забросил тетрадь в угол и больше к ней не прикасался.
Он хотел отменить встречу с Елисеевым и плюнуть на все, но заставил себя сесть за руль и поехать.
Машину Снегов оставил в паре кварталов отсюда. Ему нужно было пройтись пешком, проветрить мозги. Его трясло, сигареты следовали одна за другой.
Придет время, и сердце отблагодарит его за такую заботу.
Максим свернул вправо и пошел по выложенной гранитными плитами дорожке к открытой летней эстраде, возле которой они условились с Елисеевым о встрече. Сцена, конечно, пустовала. На мокрых досках лежали опавшие листья, они же засыпали первые ряды скамей, расположенных лесенкой, как римская аудитория. Максим порадовался, что не встретил ни души, сейчас пьющие пиво или праздношатающиеся по маленькому театру студенты будут некстати.
До назначенного времени было четыре минуты. Снегов сел туда, где посуше, на второй ряд, и закурил новую сигарету.