– Это был твой дядя Одиого, – говорит она. – И он передал тебе дар, большой дар! – И она смеется, обнажая свои острые зубы.
От этих слов у Озомены кровь стынет в жилах. Морщась, она усаживается поудобней. Что еще за дар? Зачем ей такой дар, который как ожог, от которого в душе все всколыхивается, да так, что выть хочется? Ей страшно до ужаса, до немоты от одной только мысли, что она общалась не просто с мальчиком, а с духом своего умершего дяди, который к тому же дотронулся до нее. Ведь он был так же осязаем, как сейчас бабушка. Озомене хочется расспросить бабушку поподробней, но она страшится ответов. От нехороших предчувствий во рту у девочки становится сухо.
Озомена знает, что не бывает жизни без мертвых: кто-то из усопших остается в могиле, но иные бродят как потерянные, не имея по той или иной причине возможности быть погребенным. До нее доходили всякие деревенские истории, как метлы сами собой подметают двор, как птицы врезаются в высоковольтные провода и, ударившись оземь, превращаются в людей. Она знала, что нельзя ничего брать у чужих, потому что можно превратиться в черепаху или курицу и тогда тебя используют в ритуале жертвоприношения. Озомена помнит, как мрачнели ее родители, когда в вечерних новостях рассказывали об очередном пропавшем ребенке. Это были так называемые киднепперы. Неизвестно, удавалось ли им получать выкуп или нет, но люди и дети так и не возвращались домой. Значит, план срабатывал и все повторялось снова и снова.
– Ты что, испугалась? – спрашивает бабушка, всматриваясь в лицо Озомены.
– Нет, – неуверенно отвечает та, и сразу становится ясно, что она лукавит.
Бабушка снова улыбается, обнажив свои острые зубы.
– Не боишься, вот и правильно, нечего бояться мертвой родни. Если встретишь кого, обязательно поговори с таким. А когда мы с дедушкой умрем, ты и все твои братья и сестры пусть сделают жертвенное возлияние.
Озомена вытирает вспотевший лоб. Она пытается убедить себя, что все дело в горячей каше, всего-то. Но рана на спине назойливо ноет.
– Дай-ка взгляну, – говорит бабушка.
Отставив поднос с пустой тарелкой, Озомена ложится на живот. Со вздохом старая женщина глядит на внучкину рану, подходит к комоду и роется на полках. А потом, вернувшись к внучке, начинает втирать в спину охлаждающую мазь. По запаху Озомена знает, что это Savlon. Боль понемногу утихает.
– Скоро пройдет, ранка почти зажила, – бормочет бабушка. Ее янтарного цвета глаза поблекли от житейских невзгод, но после этой истории с мальчиком бабушка явно приободрилась. Она перебирает в шкафчике какие-то вещи и загадочно улыбается. Раньше она была настолько красивой, что ее отец, то есть прадедушка Озомены, разрешил ей подточить зубы, чтобы красота сильнее бросалась в глаза. Бабушка и по сей день сохранила свой величественный вид и похожа на хищную птицу. Хотя она одного роста с внучкой, разве не отличишь ребенка от умудренной жизнью женщины? От многолетней деревенской работы руки у бабушки жилистые, сильные, а уж если она выйдет на улицу и заговорит, то голос ее разносится по всей округе.
Озомена не хочет вставать, как того требует бабушка. Сытый желудок и тревога сделали девочку вялой. И что, неужели из-за этого «дара» ее умерший дядюшка будет являться к ней, когда ему вздумается? Но зачем? Сначала Мбу с ее привилегиями ады[67], потом малышка, которая… ладно, она просто малышка. А тут еще и этот дух, который поранил ее и напугал до смерти. Нельзя ли как-то вернуть этот дар обратно, в чем бы он ни заключался?
Так думает Озомена, но бабушка берет ее за запястья и заставляет подняться с кровати.
– Поспеши, дитя мое, – говорит она. – Мы должны успеть, пока наши не вернулись из церкви.
Сельская жизнь везде выглядят одинаково, – думает Озомена. Каменистые, в колдобинах дороги и тропинки, утоптанные до красной земли. Под деревьями собираются мужчины, ведут разговоры, пьют вино и играют в нчо[68]. Кругом расхаживают курицы с цыплятами, раскрашенные в яркие цвета, чтобы отпугивать ястребов. К крыльям каждой птицы прикреплена бирка с именем владельца. Нрав деревни Оба проявляется в неторопливости самих ее жителей. Именно так, плавно покачивая бедрами, двигаются женщины, примотав к спине ребенка, а на голове у них балансируют корзины с фруктами или едой. Дети постарше носятся по деревне, выполняя поручения взрослых или просто играя в салочки. И чем бы ты ни был занят, беседа никогда не прекращается. Люди здороваются, перекрикиваясь через дорогу, договариваются о чем-то, справляются о здоровье болеющих и перекидываются лечебными снадобьями. Это ничем не похоже на обмен «любезностями» в городской толчее или в пробках на дороге. В полдень жизнь в деревне замирает, прямо как сейчас, когда бабушка куда-то ведет Озомену. Впереди стоит на ржавых дисках старый фургончик «Форд», из-за него выпрыгивает какое-то животное на цепи. Девочка вздрагивает, а потом вспоминает, что уже видела его прежде. Это просто маленькая серая мартышка: оскалившись, она шипит на девочку.
Озомена немного отстала от бабушки, а та все продолжает идти вперед, ее маленькие шлепки из вспененного каучука вздымают маленькие облачка пыли. «Ну-ка, ну-ка», «Иду вот», – бормочет она, на ходу кивая местным. Озомена видит, что деревенским любопытно, куда это отправилась бабушка. Много ли они знают про вчерашнее событие? Озомена понимает, что сама она, всего лишь ребенок, никого не волнует. А вот что бабушка покинула свой двор так быстро после похорон, вызывает у людей тревогу и беспокойство. По их удивленным глазам ясно, что скоро по деревне пойдут пересуды, и Озомена начинает волноваться за бабушку. Та тянет внучку за руку, чтобы она не отставала.
– Нам немножко осталось, потерпи, – говорит бабушка.
Слепящее полуденное солнце, отфильтрованное зеленой листвой деревьев, мягко ласкает кожу Озомены. Над головой шуршат ветки – кто там? Какое-нибудь мелкое животное, что пережидает жару? Или оно прячется от людей? Оказалось, это та самая наглая белочка, которая частенько вылизывает суповые миски в их дворе. По земле носятся юркие ящерицы в поисках места пожарче и поукромней. Время от времени они замирают, кивая головами, слизывают с земли муравьев и быстро проглатывают. Озомена старается отвлечься на все эти мелочи, чтобы погасить нарастающее чувство паники, но чем сильнее бабушка сжимает ее ладошку, тем тревожней становится.
Справа, посреди участка земли, оставленного под паром, примостилась чья-то хижина. Она стоит на самом отшибе, словно вся остальная деревня отодвинулась подальше. Размашистые полукружья на территории двора свидетельствуют о том, что кто-то недавно прошелся тут метлой.
Слышится шорох, и бабушка останавливается. Возле боковой двери, где стоит пустая клеть, появляется высокий старик. Он столь же стар, как и бабушка Озомены, может, даже еще старше, но он по-прежнему держит спину прямо. На старике коричневая рубаха и завязанная узлом накидка аквете[69]. Озомена сразу же вспоминает, что по субботам ее отец любит надевать длинную белую рубаху Агбада[70] – он сидит в ней, попивая утренний кофе, и читает газету Champion.
Старик подходит к Озомене, не обращая внимания на бабушку, что держит ее за руку. Девочка глядит в лицо старика, и вдруг время словно остановилось. Между деревьев шепчет ветер, раздувая футболку девочки, целуя жемчужные капли пота, собравшиеся возле ее ранки на спине.
– Идемили сообщила мне, что ты придешь. Приветствую тебя, о дочь Нвокереке Идимогу. Добро пожаловать, юный леопард, – сказал старик. Он обождал, ожидая, что скажет Озомена, но та молчала.
Нвокереке? Но почему Нвокереке? – недоумевает девочка. – Откуда взялся лишний слог в ее фамилии? Преисполненная смущения, она поворачивается к бабушке, ища слова поддержки, но та отводит взгляд, и Озомена начинает паниковать. Ей вовсе не хочется, чтобы хоть какой-то бог или богиня знали о ее передвижениях и где она находится. Слова старика были пугающими, манера, с которой он обращался к ней, странной и причудливой. Почему он так напыщенно приветствует ее? По ее представлениям, бабушка должна была просто представить ее, а Озомена поклонилась бы. Но выходит так, что, пусть и не склонив головы, старик выказывал уважение именно ей.
Бабушка смущенно прокашлялась.
– У нас не так много времени, Оруке, – говорит она.
Старик кивает.
– В таком случае – проходите, мне нужно многое объяснить. – Ловко пригнувшись, он проскальзывает через низенькую дверь. – Сними обувь, о дочь Нвокереке, тут все делается как в стародавние времена.
Озомена вошла в комнату. Старик указал ей на низенький стул, куда девочка и присела. Какая-то мелкая зверушка пробежала по крыше, и на плечо Озомены упал пучок сухого тростника. Девочка вскочила в испуге, но быстро села на место, надеясь, что в полумраке комнаты это осталось незамеченным.
Стоявший рядом Оруке сказал с улыбкой:
– Не бойся. Скоро ты станешь той, кого убоятся все дикие звери.
У Озомены аж дыхание перехватило. Дикие звери? Ужас какой. И с какой стати они станут ее бояться? Слова Оруке обескураживали. Озомена снова повернулась к бабушке, но та продолжала сидеть с безучастным лицом.
Старик склонил голову набок:
– Приветствую тебя, Озомена, дочь Эменике, который есть сын Иругбо, который есть сын Нвокереке. Нно[71]. Я, Оруке Нвосу, приветствую тебя, о дочь леопардов.
Озомена сжала зубы, чтобы они перестали так предательски стучать. Она все пыталась вникнуть в смысл сказанного. Старик упомянул ее отца Эменике, только у него не было всех этих вышеназванных титулов. И он не был никаким леопардом. Свою репутацию папа заработал как хирург – может, старик это имел в виду? Нет, она явно чего-то не понимала. И вообще – зачем они тут? Озомена уже жалела, что послушалась бабушку. Да Приска ей голову оторвет, узнав, что она поперлась в обитель язычников.