– Стой! – закричала Озомена. Бегун из нее был никудышный, и грудь словно разрывало, легкие горели от напряжения, посылая болевые сигналы по всему телу.
Незнакомка споткнулась, но удержала равновесие и продолжила свой бег. Обернувшись, она указала куда-то и что-то надрывно прокричала, так что вздулись вены на шее. Но Озомена не услышала ни слова. Они бежали между длинных окученных грядок маниоки, а потом сквозь кукурузное поле, чьи стебли больно хлестали по лицу, да еще какие-то непонятные растения пытались ухватить Озомену за волосы. А камнедробилка продолжала преследовать их. Заросли поредели, поле закончилось. Тычок в грудь заставил Озомену повернуть направо.
– Сюда! – крикнула Озомена, но перепуганная девочка не слышала ее.
Тогда Озомена подняла с земли камень и что есть силы бросила его сбоку от девочки, чтобы та увидела. «Сюда», – жестом указала Озомена и побежала в другом направлении, зная, что теперь девочка ее послушается.
Потом Озомена услышала шум воды. Река. «Идемили»[86], – почему-то вспомнилось ей. Если перейти на тот берег, они будут в безопасности. Только видящий сны, как теперь она, мог быть настолько уверен.
Когда она подошла к реке, то увидела бурное течение – вода буквально вскипала, но тычки в грудь подсказывали, что даже пусть она и не умеет плавать, все равно не утонет. Незнакомка встала рядом с расширенными от страха глазами. Посмотрев на Озомену, она что-то сказала, но слова утонули в пронзительном свисте, разрывающем барабанные перепонки, словно все общение происходило через взбесившийся микрофон. Озомена схватила девочку за руку и потащила к воде, но та уперлась пятками во влажную землю.
– Скорее! – крикнула Озомена, но девочка отрицательно затрясла головой и указала в противоположную сторону, где была тропинка, с которой она сошла.
– Нет, – настаивала Озомена. – Нам сюда, доверься мне.
Речной поток хлестал по камням, вставал на дыбы, извивался змеей. Незнакомка в страхе отпрянула. Приближающийся грохот камнедробилки еще сильнее подхлестнул ее сомнения. Вырвав руку, девочка побежала обратно.
– Нет, стой! – крикнула Озомена, бросившись за девочкой. В зарослях травы за спиной раздался разрывающий слух трубный звук, и в лицо Озомене ударил тяжелый ворох перьев, сбив ее с ног. Озомена упала навзничь, бурлящие воды реки утащили ее с берега и потянули на дно.
На нее смотрело встревоженное лицо Мбу. От удивления Озомена сразу же пришла в себя. Откуда тут взялась Мбу? Ведь она ходит в школу рядом с домом. Глаза Мбу зло сощурились (вот это уже больше на нее похоже), и она силком усадила Озомену. Оказывается, кто-то притащил Озомену в медпункт и уложил на стол. Мбу начала грубо стряхивать песок с лица сестры, словно стараясь наказать ее.
– Даже подраться нормально не можешь, – зло пробормотала она.
Озомена сидела, изумленно оглядываясь. В медпункте никого не было, за окнами бил колокол, возвещающий о конце учебного дня.
Мбу хоть и перешла в новую школу, но и там у нее происходили постоянные стычки с одноклассниками. Последняя драка вызвала такой сильный приступ астмы, что ей пришлось два дня отлеживаться дома. Но даже это не сбило ее боевой пыл.
– Не умеешь драться, не начинай, – сказала Мбу.
– Я ничего такого не сделала, это Бенджамин.
– Да? То есть ты просто валялась там на земле, устроила себе сиесту? – фыркнула Мбу. – А ну-ка встань. И почему ты вся мокрая?
Озомена провела рукой по своей одежде – она и впрямь была вся мокрая, измазанная в красновато-бурой земле, которая еще и не желала отлепляться. Интересно, кто из учеников принес ее сюда? Ох, остается надеяться, что юбка ее не задралась и все выглядело прилично. Так почему же она мокрая? Может, ее облили водой, пытаясь привести в чувство?
Река.
Озомена постаралась отделаться от этой странной мысли. Девочка, река, фиолетовое небо… Да нет, она просто потеряла сознание, и ей все это привиделось. Стыдно, конечно, грохаться в обморок, но все же это лучше, чем проскользнуть в другой мир подобно юркому сому, в мир настолько реальный, что ты даже вернулась оттуда промокшей до нитки. Мир, где за ней гналась чудовищная машина с явно не благими намерениями. Что бы случилось, если б Озомене не удалось убежать? И как сказывается умирание в видениях на реальной жизни?
Озомена с ужасом смотрела на свою одежду. Теперь Приска точно убьет ее, и она умрет самой что ни на есть настоящей смертью. Гольфы набрякли от воды и набившегося в них песка, каждый шаг давался с трудом: белые грязные мыски вылезали из сандалий, словно языки мучимых жаждой животных. Озомена натянула гольфы повыше, чувствуя, как щиплет кожа на щиколотках и икрах.
Сестры вышли на улицу, заполненную детскими голосами и стуком мячей. Занятия закончились, и школьники рванули за ворота, на свободу – к парковке под старой укпакой[87], к дороге, по которой хоть изредка, но проходят машины. Братья же из Нибо-Нисе выбрались на волю задними дворами, так что Озомена зря боялась, что Бенджамин поджидает ее, чтобы закончить драку. От усталости она еле держалась на ногах.
– Беги в класс, забери свой рюкзак. И поспеши, – хмуро велела Мбу.
– Ага. – Озомена сделала шаг, споткнулась и едва не впечаталась лицом в асфальт.
– Господи, поверить не могу, что леопард в нашей семье – это ты, – скривившись, сказала Мбу и зашагала к машине.
Озомена даже спрашивать не стала, откуда Мбу все про нее знает. Да потому что Мбу – она такая: все знает.
Всю дорогу Озомена гадала, что же с ней произошло. В каком мире она побывала и как такое могло случиться? Кто была та девочка? Несмотря на жару, Озомена поежилась. Она пропустила половину сегодняшних занятий. Так что и в этом мире, как и в других, возможно существующих, она все прошляпила.
Нельзя сказать, чтобы Чиненье была воровкой, но все же не скажешь, чтобы она ею не была. Чиненье предпочитала думать, что просто коллекционирует чужие вещи.
Она не крала по-крупному. Не пыталась ничего взять, если знала, что ее могут застукать. Чиненье промышляла по мелочи, отдавая предпочтение блестящим предметам. И уж никак она не могла заставить себя украсть что-нибудь для пользы собственных родителей. Однажды у соседки из комода пропал лифчик, а уличные мальчишки, они такие глазастые, все рассказали. И вот к дому, где жила Чиненье, пришла целая толпа, от которой отделилось несколько человек – именно они и обыскали уголок Чиненье. Лифчик они нашли – большого размера и весь обшитый пайетками. Скорее уж это был предмет одежды в стиле бурлеск, а не нижнее белье. «И зачем он тебе только сдался?» – спросил тогда отец, но, как всегда, Чиненье не смогла назвать причину своего поступка. Ее просто тянуло украсть этот лифчик, и все тут. В предвкушении кражи в ней все пело и взывало, и кровь горела в жилах, пока Чиненье не заполучила то, что хотела. У нее спросили тогда, откуда она узнала, где лежал лифчик, но и тут Чиненье промолчала. Этот предмет прислала соседке сестра из Америки. Чиненье вытащила его из мешочка с завязочками и была такова.
И уж тут отец не выдержал. Тем вечером он снял ремень и исполосовал Чиненье все спину. И он еще сказал: «Уж если ты забралась в чужой дом, ты что, не могла украсть что-нибудь поприличней? Уж если злобный дух нашептывает тебе на ушко: «укради», почему он не укажет место, где лежит золото или доллары?» Отец сказал это тихо, чтобы никто не услышал и не подумал, будто он подговаривает дочь на воровство. А болтал он такие вещи просто из-за бедности. По этой же самой причине он играл на деньги. А еще мечтал подобрать на улице хоть одну банкноту, или даже бумажник с деньгами, или того пуще – целый мешок с деньгами, брошенный грабителями в пылу погони. Он был простым водилой, а стало быть, бедняком. Оттого-то, долгими месяцами находясь в рейсах, он заглядывал то к одной, то к другой подружке, чтобы поласкать свое эго и обрюхатить их, прежде чем вернуться к своей сварливой жене.
Чиненье пыталась, правда. Она не хотела больше ничего красть. Но когда увидела в руке своей подруги драгоценность, у нее аж слюнки потекли и в голову ударила кровь, до головокружения.
– Нравится? – спросила Трежа. – Это мне дядя подарил. Я не стану это носить, пока мы отсюда не уедем, уж больно неуместно.
Чиненье разыграла полное безразличие, но перед глазами все время стояло это ожерелье из камня с золотыми и зелеными прожилками. В тот день она даже помогла Треже прибраться в комнате, лавируя меж коробок с продуктами, поставленных одна на другую до самого потолка.
В ту ночь она долго ворочалась в постели. За занавеской отец удовлетворял ее вечно недовольную мать, выплескивая свое отчаяние из-за очередного проигрыша с таким неистовством, что деревянные ножки кровати со скрипом елозили по голому бетонному полу. Чиненье лежала между двух своих сестер, рисуя в воображении сияющее ожерелье. Она никогда ничего не планировала, а просто ждала удобного момента.
И такая возможность появилась за два дня до отъезда Трежи. Уже ходили слухи, что финансовое положение ее матери улучшилось, но какое было дело до этого Чиненье, если ей нужно ухватить реальную, осязаемую добычу? Она просто поглядывала и ждала, совершив прыжок в нужный момент. Чиненье видела, как Трежа положила ожерелье в карман платья, повесив его на спинку стула. Главное – побыстрее засунуть руку в карман, и вот уже драгоценность переходит к Чиненье. Платье соскользнуло на пол, и Чиненье быстро подхватила его, поранив до крови пальцы о шероховатый бетон. Вспотев от страха и одновременно ликуя, девочка выковыряла микроскопические камешки из-под ногтей и сунула пальцы в рот, чтобы остановить кровь. Ночью, пока все спали, она гладила ожерелье, всматриваясь в лучик света внутри – тонкий, с булавочную головку. А потом она заснула.
Ветер, обдувающий ее, прилипал к коже подобно меду, а небо, увиденное ею при пробуждении, имело странный цвет, перекликающийся с болью, что уже разливалась по всему телу. Оглянувшись, Чиненье сразу поняла, что душа ее пропала. В горле пульсировала боль, а украденный ею камень на подвеске вре́зался в кожу, вкручиваясь все глубже и распространяя по всему телу волны греховности. Чиненье потянула за шнурок, пытаясь выдернуть камень, но лишь содрала кожу. Девочка чувствовала, как из нее высекается ее изначальная суть. И тогда она заколотила себя по груди, исца