– Простите, – говорит Озомена. Она зачерпывает мыльницей воду и пытается залить желтую лужицу. Руки у нее дрожат, и она помогает себе ладошкой.
Угочи просто исходит желчью:
– То-то оно и видно. Видать, у вас в деревне вообще не принято мыться. Ты вообще откуда такая взялась?
Верная троица Угочи о чем-то шепчется, жестикулируя. Озомена косится на Угочи, на ее выступающую челюсть и широкие, как у пловчихи, плечи. Да и вся она сейчас излучает агрессию. По сравнению с ней Озомена просто слабачка – грудь плоская, только соски торчат от холода. Чтобы загладить свою вину, Озомена уже вычерпала полведра воды, но Угочи все никак не угомонится.
– Эй, поаккуратней, на меня-то не брызгайся, – угрожающе говорит она.
– Может, уже хватит? Я и так почти всю воду истратила, – говорит Озомена, вся красная от смущения. Большинство девочек не вмешиваются, домываются и идут одеваться. Озомена понимает, что может опоздать на завтрак и ей влепят наказание. Она льет воду на спину, надеясь, что немного попало и на плечи, намыливает мочалку и берется за дело. Угочи и компания вытираются полотенцами в сторонке, продолжая глазеть на Озомену. Угочи пользуется розовым пушистым полотенцем, в которые обычно заворачивают малышей. На его стирку наверняка уходит уйма воды. Рачительные родители, в число которых входит и Приска, отсылают своих дочерей в пансион с тонкими полотенцами фирмы Good Morning – их легко стирать, и они моментально сохнут.
Пока Озомена намыливала лицо, мимо нее на цыпочках прошла Угочи. В сторонке слышен шепот, потом смех, и Угочи с троицей уходят. От холода у Озомены опять сжимается мочевой пузырь, и она начинает часто дышать ртом, чтобы не натворить дел. Девочка наклоняется, пытаясь дотянуться до мыльницы в ведре с водой, но только…
Только никакого ведра тут нет. Озомена пытается нащупать его в сторонке, но ничего не находит. Она аккуратно переступает ногами, надеясь натолкнуться на ведро, но тщетно.
– Зря вы так, – слышится голос за перегородкой. – Она же новенькая. С вами же никто так не обращался.
В ответ слышится взрыв смеха. Озомена смахивает мыло с глаз и выглядывает из-за перегородки. Угочи стоит с ее ведром и смывает набившийся в шлепки песок. Затем она передает ведро троице и трясет поочередно ступнями: слетающие вниз капли воды блестят на солнце, а потом уходят в песок.
И тут Озомена впадает в тихий ступор, из глубин души поднимается ярость. Мыльные пузырьки со щелчком лопаются на коже, в ушах звенит уже знакомая радиостатика. Издевательским жестом Угочи бросает ведро, и оно катится по песку.
Озомена вздрагивает, услышав сигнал на завтрак. Она поворачивается к единственной оставшейся в душе девочке.
– Прости… Ты не могла бы?..
– У меня у самой кончилась вода. – Квинет, так зовут девочку, вечно оказывается последней. Говорят, ее все время оставляют на второй год, вот она и моется с семиклассницами. Озомена умоляюще смотрит на Квинет, та нервно теребит узел на полотенце, которым она обмоталась, забирает свою нейлоновую мочалку и встряхивает ее. Между ними образуется облачко взвеси из мелких капель. Озомена в таком отчаянии, что была бы рада воспользоваться даже такой малостью воды.
– Ты когда выйдешь, попроси, пожалуйста, Обиагели или Нкили принести мне немного воды, – просит Озомена. У нее опять сжимается мочевой пузырь, на этот раз – от страха.
– Хорошо, я им скажу, – говорит Квинет, выливая остатки воды на ноги, чтобы разгладить торчащие на них волоски. Она берет с полки мыльницу, кладет постиранное нижнее белье в пустое ведро. Озомена стоит, обхватив себя руками, и дрожит. Девочка уходит. Мыльная пена на теле Озомены уже высохла и сходит хлопьями подобно перхоти.
Понежившись в кроватях, наконец направляются в душ и старшеклассницы. Озомена стоит, сжавшись в углу, моля бога, чтобы никто из них не заглянул сюда. А на улице жизнь бьет ключом: сквозь щелку можно увидеть мелькание белых блузок и синих юбок в клетку. Озомена все стоит и ждет подружек, но они не приходят. Наконец, стерев насколько возможно белесые следы от мыла, она несется к себе в комнату и вся намазывается кремом, надеясь, что это кошмарное утро наконец закончится. Глаза щиплет и от мыла, и от подступающих слез. Громко щелкнув застежками чемодана, она открывает его, чтобы достать лосьон. Она ненавидит себя за собственную слабость, за эти слезы. «Вот Мбу ни за что бы не расплакалась», – думает она. Мбу просто вышла бы на улицу и вдарила этой Угочи, не побоявшись никаких последствий. Озомене следовало поступить точно так же. Только почему она этого не сделала? Как такая рохля и нытик может быть леопардом, защитницей Обы, Деревни Девяти Братьев?
Звучит сигнал на построение, Озомена хватает свой коричнево-рыжий портфель, принадлежавший ее отцу. Она пропустила завтрак, не заправила кровать, кожа вся чешется, даже несмотря на лосьон, которым она воспользовалась. Тут Озомена с тоской понимает, что ужасно соскучилась и по Мбу, и по малышке. Как они там? Мбу, наверное, сейчас собирается в школу или завтракает. Дома у них всегда есть такая роскошь, как горячая вода, а тут ее могут себе позволить только старшеклассницы – они нагревают кипятильниками полные ведра, а потом разбавляют холодной, делясь с подружками. Например, Угочи тоже так моется, как и ее троица. Интересно, кто курирует Угочи – наверняка кто-нибудь очень авторитетный, судя по той наглости, какую она себе позволяет. Если бы Мбу не нависала над ней как ворон, торжествуя со своим вечным «никогда», Озомена давно обратилась бы в администрацию с просьбой отправить ее домой. Мбу могла напакостить ей, но ни за что бы не лишила собственную сестру элементарной возможности помыться.
Обиагели становится позади Озомены и шепчет:
– Эй, у тебя за ухом мыло. – Лизнув пальчик, она пытается стереть с подруги остатки мыла, но та резко вырывается и зло сопит. Озомена сейчас слишком замкнулась, пытаясь справиться с обуявшей ее тоской. Смотрительница обходит девочек, проверяя их формы. Вот она остановилась возле Озомены, и та говорит булькающим, зареванным голосом:
– Доброе утро.
Смотрительница хмурится:
– А нормально сказать ты не в состоянии?
Смотрительница – маленькая, сухонькая женщина с морщинистым лицом, с грубо прорисованными черными бровями (тут сразу вспоминаются детские рисунки восковыми карандашами). На губах – ярко-красная помада с кровавой подводкой, серые глаза с мутной поволокой катаракты.
– Простите, я хотела сказать: «Доброе утро, смотрительница», – поправляется Озомена.
Та зло улыбается и бьет Озомену кулачком в грудь. Это так неожиданно и оскорбительно – даже хуже, если бы сейчас ей дали пощечину. Слезы на глазах мгновенно высыхают, и даже куда-то улетучивается тоска по дому. Озомена выпрямляет спину, а смотрительница идет дальше. Раздается свисток, и нестройным шагом девочки отправляются в класс.
– Ты бы уж подарила что-нибудь ей, – шепчет Обиагели. – Дай ей немножко денег или мыло, хоть что-нибудь. Иначе она тебя со свету сживет.
Обиагели осторожно гладит подругу по плечу, понимая, что та сильно не в духе.
Озомена продолжает молчать. Внутри снова загорелся огонь гнева. Идущая впереди Угочи, даже не представляя, какая буря сейчас происходит в душе Озомены, насмешливо оборачивается и посылает ей воздушный поцелуй.
– Ну ничего, мы ей еще покажем, – говорит Нкили, встряхивая мокрую футболку Озомены, чтобы она не сохла в мятом состоянии. – Только дай знать, и мы ей такое устроим! Так морду набьем, что у нее губы станут толще самого надутого колеса.
Сейчас время постирушек, а Нкили просто помогает. У нее на каждый день имеется свежий комплект белья – все, что нужно, увозит и привозит шофер. Нкили полоскает одежду подруги, выжимает и раскладывает на высокой густой траве, а ветер харматан доделывает остальную работу, моментально высушивая одежду.
– Не надо, я сама разберусь. – Именно так обычно говорит Мбу, перед тем как устроить обидчикам взбучку. Озомена рада, что первый раз в жизни повторила эти слова вслед за сестрой, и ей становится немного легче. Намылив подмышки блузки зеленым мылом Truck, она кладет его на шлакоблок и начинает стирать, от подмышек переходя к воротничку и обшлагам. Затем, опустив блузку в таз, она вытаскивает ее, выжимает и бросает в ведро для полоскания. Дальше уже подключается Нкили, и Озомена говорит неизменное «спасибо».
– И вообще, что она из себя строит? – замечает Нкили.
– Да потому что у нее тут брат учится, Амбобо его зовут, – говорит Обиагели. Она стоит и чистит зубочисткой ногти. – Ее братья тут приторговывают, они крутые.
– То есть если у тебя братья, то ты все, а если нет – так ты тупая корова, – горько замечает Озомена.
– Амбобо вообще-то звезда, капитан футбольной команды. Первое место в беге на сто и четыреста метров, сплошные пятерки по математике и всем естественным наукам. Старшеклассник Эмека в следующем году заканчивает школу, и Амбобо займет его место префекта. – Закончив с ногтями, Обиагели начинает ковырять в зубах.
– Твои браться тоже звезды, разве нет? – говорит Нкили. – Твой старший брат, забыла его имя, он вроде префект по труду.
– Да кому сдался префект по труду, – отвечает Обиагели. – Раздал задания по уборке и подравниванию газонов, и все дела. – Закончив ковырять в зубах, Обиагели озадаченно смотрит на большой палец левой руки и откусывает заусенец. – А вот Амбобо – это да, он просто красавец. А у моих братцев головы как буханки агеге[94] – где ни нажмешь пальцем, остается впадина, потому что мозгов нету.
Обычно Озомена обожает этот веселый юмор подруги, он растапливает ее сердце, облегчает любую тяжелую ситуацию. Но сейчас Озомене, наоборот, хочется, чтобы кто-то разбередил ее рану, раздул огонь мести. Она страстно желает Угочи одних только страданий. Ей надоели издевательства, но она боится, что ею овладеет леопард. В прошлый раз, когда это случилось из-за Бенджамина, леопард утащил ее в другой мир, а Озомене вовсе не хочется туда возвращаться. По крайней мере до тех пор, пока она не найдет узду.