Итак, я снова должна духу трех девочек. Кстати, меня он точно не заполучит, сколько бы раз ни называл меня своей женой. Я хочу вернуть папу, а потом буду разбираться с остальным.
Я начинаю гадать, как бы мне заполучить сразу трех девочек одним махом, причем действовать надо быстро. Прежде всего отправлю к духам эту соседскую девчонку, что наслала на меня такую вахалу.
Я одеваюсь и обдумываю план действий.
Глава 23
Из всех событий, предваряющих исчезновение отца, Озомена помнила только два, правда, немного путаясь в их последовательности.
Событие первое. Утро. Отец складывает вещи в чемодан – тот самый, с которым он разъезжал по конференциям. Обычно он упаковывал все в глаженом виде, так как не любил гладить сам, да и в гостинице могло не оказаться утюга. Озомена стояла рядом со списком своих желаний, ожидая подходящего момента, чтобы вручить его. Таков был ритуал, сложившийся между дочерями и отцом. Списки желаний были до уморительного длинными, являясь секретом от мамы.
В тот последний раз Мбу не было дома, так что список желаний был только один. Отец был угрюм, все делал молча, даже не глядя на дочь. Помнится, Озомена говорила что-то, чирикала, хотя тревога пробирала ее до костей.
Рядом на кровати сидела ошарашенная мама. На ней была длинная, до щиколоток, цветастая ночнушка с оторочкой из тесьмы и с короткими рукавами из тонких кружев, напоминавших пену, снятую с пальмового вина. Перед ночнушки был забрызган святой водой, которой мама окропила себя из белой пластиковой бутылочки с синим распятием. Там, куда попала вода, розово-синие цветы словно ожили, воспрянув, как и зеленые выцветшие стебли с листьями. Когда Озомена протянула отцу свой список желаний, тот мельком взглянул на него и пробурчал:
– Лучше пойди на кухню и помоги тетушке Комфо.
Уже из кухни Озомена вдруг услышала, как заурчал мотор машины. Озадаченная, Озомена побежала к дверям, ведь она не попрощалась с папой. Да, она вела себя как маленькая. Тетушка Комфо, их помощница по дому, крикнула вслед, что надо бы нашинковать овощи, но Озомене было не до этого. Выбежав на веранду, она закричала папе: «До свидания!» – и замахала ручкой, но отец даже не посмотрел в ее сторону. Совсем скоро зеленый «Мерседес-Бенц» растворился в золотом свете дня.
А вот второе воспоминание. Озомена просыпается и видит своего отца в их детской, он стоит в полной темноте и глядит в окно. Электричество в доме точно было: в подвале гудел генератор, а под потолком крутился на максимальной скорости вентилятор, сметая назойливых комаров, умудрившихся пробраться в дом, даже несмотря на зеленую москитную сетку.
«Пап?» – позвала Озомена. У противоположной стены заворочалась Мбу, хотя с некоторых пор она вообще спала, накрыв голову подушкой. Озомена вылезла из постели и подошла к отцу: он неподвижно стоял и смотрел на город в редких пятнышках горящих окон. Все так же, устремив взгляд вдаль, он обнял дочь и притянул к себе.
– Мне нужно присмотреть за твоим дядей, – сказал он, и Озомена похолодела от этих слов. Папа стал таким странным, и она не посмела напомнить ему, что его брат вообще-то умер. Неужели папа таким и останется? Озомена беспокойно переступила с ноги на ногу. Отец нежно похлопал ее по плечу.
– Куда же ты поедешь? – спросила Озомена.
– Кажется, я знаю, где твой дядя был совсем недавно. Попытаюсь его отыскать, если он еще там. – Задумчиво потерев щеку, он повернулся к дочери. – Когда ты сама обретешь узду, то поймешь. Не так-то просто оторвать леопарда от его узды.
– Так ты был уздой дядюшки Одиого? – ахнула Озомена. Она молча оглянулась на спящую Мбу. – Значит, и у нас с ней будет так же?
– Если б она была твоей уздой, ты бы уже знала. Смерть Одиого ничего для меня не поменяла – я по-прежнему остаюсь его уздой. Я чувствую, знаю, что он где-то там, но ведь леопард не я, и мне еще придется постараться, чтобы попасть в другие миры. – Тяжело вздохнув, он прибавил: – А ты сама еще не полноценный леопард.
Проезжавшая мимо машина осветила его лицо, и Озомена увидела капли пота у него на лбу и прибавившуюся в волосах седину.
– Возможно, я так остро все воспринимаю еще и потому, что он мой родной брат, – продолжил отец. – А в самих леопардах много таинственного и непонятного.
Отец продолжал смотреть вдаль, а Озомена глядела на него, даже когда его лицо снова погрузилось в темноту.
– Вот Одиого и пытался разобраться, – снова заговорил отец. – Мы оба хотели понять, было ли такое и прежде, чтобы один брат оказался леопардом, а второй – его уздой. А теперь появилась ты. Мы никогда не слышали, чтобы леопардом становилась женщина. – Озомена видела, как при этих словах отец грустно улыбнулся.
– Мне страшно, – призналась Озомена, разглядывая свои больные руки. Мама пичкала ее сильным болеутоляющим, это помогало, но короста на руках все равно намокла.
Вздохнув, отец повернулся, взглянув на спящую Мбу, чьи ноги немного свешивались с кровати.
– Ты должна быть сильной ради всей нашей семьи, – сказал отец. – Я скоро вернусь.
– Но куда ты? – спросила Озомена.
Отец рассеянно почесал голову, он недавно постригся совсем коротко.
– Во всяком случае, я не могу взять тебя с собой, – сказал он наконец. – И если мама будет спрашивать, ничего ей не говори.
Но Приска так ни разу и не поинтересовалась, а отец так и не вернулся.
Да, Озомена не помнила, в какой последовательности произошли эти два события, а уточнить у близких она не решалась.
Глава 24
– Мам, когда я вернусь к учебе?
Мама ест папайю, стараясь не размазать помаду, а для этого надо как можно шире открывать рот. Она разрезала папайю на мелкие кусочки, подхватывает их вилкой, но все равно настолько широко открывает рот, что я вижу ее желтый от мякоти язык. Папайя очень спелая, ее и жевать не надо. Мама просто раздавливает ее языком и глотает.
– А что это ты себя обкорнала? – спрашивает она. – Уж больно легкомысленный у тебя вид. У меня умер муж, я ношу длинные волосы, ты – короткие, и что подумают люди?
– Мам, я постриглась не из-за легкомыслия, а по другой причине.
– И по какой же? Папа любил, чтобы ты носила длинные волосы, потому что это женственно. Если б я не заболела, Оджиуго не посмела бы постричь тебя.
Я начинаю вздыхать, а мама говорит сердито:
– Что это ты вздыхаешь? Кто из нас двоих овдовел, а? Да что ты можешь знать о страдании. Думаешь, те маленькие трудности, с которыми ты столкнулась, пока я спала, перевешивают мое горе?
Я уже начинаю злиться. Зачем со мной так разговаривать? Разве я не обмывала маму, пока она спала? Разве не ухаживала за ней? Я покупала продукты, готовила, содержала нас обеих в чистоте. Ну зачем она так? Думает, что я все такая же, какой была до ее болезни? Разве я не…
– Давай собирайся, мы едем на рынок. – Вот мама всегда такая отходчивая, потому что у нее веселый нрав. – Думаю, ты в таком настроении, потому что взрослеешь. Нгва, оденься покрасивей и пойдем.
Мне вовсе не хочется на рынок. Я уже боюсь этих мест, знаю, что там бывает. С другой стороны, у нас появились деньги, да и что мне делать дома одной? Все равно я пока не придумала, как быть с этой соседской девчонкой. Я одеваюсь понарядней, и мы с мамой выходим из дома. Я думала, что мы отправимся на Старый рынок, но мама везет меня на Новый – в том районе Ока, где мы раньше жили. И тут я понимаю, что маме просто хочется покрасоваться.
Мы входим на Новый рынок. Мама как праздник, на который стоит взглянуть. Все окружающие называют ее не иначе как «нваный оча»[114], «ойибо»[115] или «красавица», при этом никто не смеет хватать ее за руку или обниматься с ней, потому что она выглядит как настоящая леди. Ну а откуда у нее взялись деньги, это никого не волнует. Это тот самый рынок, где прежде мама покупала одежду и золотые украшения. Я следую за ней как хвостик, но после всех перипетий сильно робею, иду, потупив взор, помня, что еще вчера жизнь наша обстояла совсем иначе. Вдруг вспомнив про ноги духа, я резко поднимаю голову. Уж нет, не дай бог снова увидеть что-нибудь подобное, у меня и так проблем хватает.
Мама ведет меня к новым рядам, где много бутиков с кондиционерами и кафельными полами. Мы входим в один из таких магазинчиков: в отличие от других людей местный хозяин ведет себя довольно сдержанно, с достоинством. Этот человек явно пользуется осветлителем для лица, отчего оно кажется желтушным. Волосы у него уложены в локоны Джерри, поверх рубашки свисает крест. Поднявшись со стула, он предлагает маме присесть, хотя вокруг полно стульев.
– Здравствуйте, – говорит он. – Не желаете ли испить чего-нибудь прохладительного? Могу предложить кока-колу, спрайт, содовую…
– Спасибо, не стоит беспокоиться, – отвечает мама.
Магазинчик весь сверкает под лампами холодного света. Тут есть и другие покупательницы, скорее всего, студентки из ASUTECH[116]. Одна из них злится, что мама перехватила внимание на себя и теперь ей занимается не лично владелец магазина, а его подручные. Продавцы поспешно упаковывают ее товар, она много чего накупила и теперь уходит, бросив на маму злой взгляд, но та даже бровью не повела, потому что в упор ее не видит.
– Я хочу приодеть свою дочь, хочу, чтобы вы предложили мне самый уникальный товар, – говорит мама.
Ничего себе. Значит, мы пришли сюда ради меня? Прямо как в былые времена, когда папины партнеры перевозили через границу целые контейнеры, где обязательно были отложены вещи и для меня.
Мужчина потирает ладони, словно кондиционер слишком морозит воздух.
– Только уникальный товар, – повторяет мама. – И не дай бог, чтобы я увидела нечто подобное на других девочках. Вы только поглядите, какая она у меня красотка.