Огенна не хотела идти в гости, да и родители были не в восторге. Она сама слышала, как они сплетничают про эту новую соседку – вернее, мама сплетничала, а папа внимательно слушал, иногда разражаясь смехом и добавляя что-нибудь от себя. Давненько они так не веселились: в последнее время отец Огенны был немногословен – расстраивался, что его не переизбрали на должность главы департамента.
И вот теперь Огенна пришла в гости и скучала в одиночестве. Больше из детей никто не явился, и поначалу она переживала, а потом решила, что это даже хорошо. Она лично сможет насобирать массу подробностей об этой соседке-выскочке и ее наглой дочке, а потом поделится ею с друзьями. Вот смеху-то будет! Огенна тихонько хихикнула, вспомнив, как раздавила ту дешевую безделушку и что после этого было с этой прежде невозмутимой девчонкой. Да она чуть не разревелась от огорчения, а Огенна ликовала, что одержала над нею верх.
Наконец она украдкой вышла из гостиной, где рвалась из динамиков музыка Брайта Чимези с его фирменным стилем зигима, где царил пышный стол с полными бокалами вина Mateus rosé и рома «Малибу». Хозяйка в красном платье со стразами громко и театрально хохотала над каждой шуткой, а отец постепенно хмелел как от спиртного, так и от внимания хозяйки, и чем быстрее он пьянел, тем плотнее сжимались губы мамы, а все вокруг веселились и до того расслабились, что уже сами лезли обниматься с очаровательной хозяйкой. Уж она-то здорово постаралась для этого.
Огенна дергала двери и заходила наугад в любую незапертую комнату. Многие так и остались необжитыми, и в них громоздились чемоданы и коробки с сервизами. Кухня оказалась шикарной, с разделочными столами и навесными шкафами из полированного красного дерева, но вот кладовка, обшитая черно-белыми пластиковыми панелями, почему-то оказалась пустой – определенно ей никто не пользовался. Огенна зашла в следующую комнату, заставленную чуть ли не до самого потолка разными продуктами. Банки, пакеты, коробки с бакалеей и мешки со всякой всячиной. Здесь, наверху, почти не слышны грохот музыки и звуки празднества. Огенна оглянулась, ей вдруг захотелось совершить что-нибудь хулиганское. Проткнув один из мешков, она облизнула палец. Соль. Тогда Огенна расковыряла дырку побольше, и белые сверкающие хрусталики посыпались на пол.
– Ты что тут делаешь? – В дверях с тарелкой в руке стояла хозяйская дочь. Свою фразу она сказала на игбо, а затем, спохватившись, перешла на корявый английский: – Что тебе тут надо?
– А почему вы храните продукты тут, а не в кладовке? – заносчиво поинтересовалась Огенна, стараясь подражать своей маме.
– Ты продырявила мешок.
– Нет, он такой и был, – неловко соврала Огенна, заставив себя посмотреть в глаза этой девочке. Лампочки в плафонах из глазурованного стекла замигали. – Кажется, скоро отключат электричество, – сказала Огенна, стараясь разрядить обстановку и как-то избежать поражения.
– Ничего страшного, у нас есть генератор. Пойдем, покажу тебе свою комнату, – сказала девочка и крепко схватила Огенну за запястье. Этому можно было бы и воспротивиться, но Огенне было стыдно за дырку в мешке и собственную ложь. Но главный ужас состоял в том, что эта девочка все прекрасно понимала. Тогда, чтобы не терять времени даром, Огенна решила воспользоваться возможностью и запомнить как можно больше подробностей про этот дом, чтобы наутро за завтраком рассказать обо всем родителям.
Комната у девочки была очень красивой: персикового цвета стены и в тон к ним – такое же постельное белье. Поверх него – толстый и пушистый серебристый плед – наверное, здорово под ним валяться холодным утром, когда за окном дует муссонный ветер. А на полу было… Огенна тихонько фыркнула.
– Слушай, а у тебя в ванной лежит коврик на полу? – спросила она, чувствуя, как нахлынувшая было зависть снова уступила презрению. – Ну, коврик, чтобы вытереть о него мокрые ноги?
– Нет, не лежит. – Стоя к Огенне спиной, девочка аккуратно поставила на стол какую-то тарелку. Не без удовольствия Огенна отметила, что в голосе ее звучат гнев и смущение.
– Но такой коврик у тебя все-таки имеется. – Огенна подцепила ногой коврик, взяла его в руки и перевернула, демонстрируя резиновую изнанку. – Вот. Просто поверить не могу, что ты постелила в комнате коврик для ванной.
– Ну и что такого?
Огенна помолчала секунду и решила сменить тему:
– А почему тебя зовут Трежа?
– Это имя мне дали при рождении. Оно означает «сокровище», то есть я особенная.
– Какое-то аборигенское имя, – фыркнула Огенна.
– Хочешь чин-чин? – Взяв тарелку в обе руки, девочка протянула ее Огенне, а та, снова почувствовав себя хозяйкой положения, загребла горсть лакомства и кинула его в рот. При этом она не отводила глаз от девочки, наслаждаясь тем, что поставила эту нахалку на место. Она и не думала о подвохе, когда надкусила что-то вовсе не похожее на чин-чин, и заволновалась, лишь когда увидела, что Трежа злорадно улыбается.
– В чем дело? – спросила Огенна.
И тут Трежа схватилась за живот и начала беззвучно смеяться. Огенна выплюнула на пол пережеванный чин-чин, сразу же забыв о всяком высокомерии и пожалев о своих издевках. Потому что ощутила во рту странное пощипывание.
– Что ты туда подложила? – спросила Огенна, пытаясь откашляться, и тут Трежа посерьезнела.
– Я ничего туда не подкладывала. Просто взяла тарелку и принесла. – Трежа заскользила по полу, в одно мгновение оказавшись в дверях и загородив проход.
– А ну… А ну отойди! – Огенна пыталась взять начальственный тон, но горло уже распухло и засвербило: казалось, внутри нее растопыривает пальцы чья-то чужая рука. Огенне хотелось крикнуть, позвать на помощь родителей, но то, что разрасталось внутри нее, вдруг рванулось вверх по пищеводу. Согнувшись пополам, Огенна срыгнула: содержимое желудка вывалилось изо рта комками. Огенна в ужасе заколотила себя по лицу, выдергивая изо рта, из ушей странные белые волокна.
Опустившись на пол, она стала драть на себе волосы, расцарапывая кожу, глаза, и отовсюду тянулись эти ужасные белые пряди. И вот уже кожа ее треснула до костей, но вместо крови из нее вылезало это непонятное нечто. А потом Трежа словно исчезла, а Огенна начала проваливаться сквозь пол куда-то вниз, в неизвестность.
Она стояла на четвереньках на холодной земле. Она вся сжалась, словно пытаясь защититься, но потом осторожно поднялась и оглядела свое тело. Одна рука безжизненно свисала вниз. Комната с персиковыми стенами исчезла, над головой висело ядовитое небо, а его светила казались столь близкими, словно их можно потрогать. Впереди росло колючее дерево, чьи корни выступали из земли выше плеч Огенны, а с веток свисали овальные коробочки, сквозь надтреснутые швы которых пробивались белые волокна.
В изумлении Огенна опустилась на землю, она все смотрела и смотрела на окружающий пейзаж, а ветер высасывал остатки влаги из ее немигающих глаз.
Глава 27
Скоро ты станешь тем, кого убоятся все дикие звери.
Озомена старалась не вспоминать, каково это – не контролировать собственное тело, когда невидимая сила прижимает тебя к земле. До того, чтобы это нечто убоялось ее, еще очень далеко, и пока еще она является легкой мишенью. Оттого-то это нечто продолжает испытывать ее на прочность. Мало того что ее терроризирует Угочи, от которой не убежать, поскольку это школа-пансион, – в довершение всего этого у Озомены есть какие-то невидимые враги. По ее затылку и шее пробегает озноб. Воздух на улице неподвижен, у Озомены потеют руки, кончики волос. Вообще-то повышенная влажность не характерна для засухи, но тем не менее это факт. Влага скапливается на коже головы, забирается под блузку. Облизнув верхнюю губу, Озомена чувствует на языке соленый привкус. Похоже, никто из одноклассниц не воспринимает жару именно так: все они преспокойно мажутся увлажняющими кремами и не потеют.
Идет урок химии. Рядом Нкили готовит смесь для лабораторного эксперимента: высунув от старания кончик языка, она насыпает в мензурку гидрокарбонат натрия. Уже в который раз Озомене хочется рассказать ей свою тайну, но она сразу же вспоминает тихие разговоры в доме и мамин строгий наказ прекратить нести чепуху. Что, если Нкили решит, будто она чокнутая или, того хуже, одержимая? Последствия понятны: от нее все отвернутся и не будет у Озомены никаких подружек, она даже ручку ни у кого не сможет одолжить. Озомена расстроенно качает головой.
Нет.
– Что это ты дрожишь, как мокрая курица? – говорит Нкили. – Помоги мне растолочь сахар.
– А, ну да. Конечно.
Все вокруг толкут сахар и собирают его в маленькие горки. Химичка мисс Узо ходит между рядами, наблюдая за тем, как продвигается работа. Она маленькая, фигуристая, любит длинные наряды с красными розами и носит туфли на шпильках.
– Ты забыла надеть лабораторный халат, – говорит мисс Узо.
Озомена пытается надеть халат, но руки не пролезают в рукава, и Нкили помогает ей расправить их.
– Спасибо, – смущенно благодарит Озомена.
– Да что с тобой? Ты какая-то заторможенная сегодня. Заболела, что ли? – Нкили потряхивает мензуркой, чтобы сода осела на дно.
– Да нет, не в этом дело.
Класс умолкает, и Озомена поднимает глаза на мисс Узо. Химичке достаточно одного жеста, и все сразу утихомириваются. Это единственный учитель, который никогда не повышает голос и никого не наказывает. А еще девочки обожают ее за все чудеса, творимые в лаборатории.
– Итак, вы отмерили нужные пропорции и измельчили сахар. Теперь попрошу по одному человеку от каждой группы подойти сюда. Так. Берите каждая по алюминиевой чашке, нужно будет набрать немного песка.
Сразу же начинается толкотня, мисс Узо просит добровольцев выстроиться в линию и успокоиться.
Озомена берет кафельную плитку и кладет на нее лист бумаги с загнутыми вверх краями – это чтобы сахар не рассыпался. С улицы раздается веселый смех – это девочки, забыв о задании, решили немного побаловаться. А набрать песок – не проблема, его тут полно. Озомене хочется немного подумать, порассуждать – стоит ли открываться подругам? Она еще не знает, примет ли ее чи леопарда, но какая разница, если неведомая сила, совершающая свои атаки, заранее уверена в ее значимости?