[141] Святой веры[142]. Если все пройдет хорошо, то ее допустят к первому причастию. Приска не сомневалась, что так оно и будет, вопрос даже не подлежит обсуждению. Она заранее купила Озомене одежду для этого особенного дня – белое пышное платье, длинные белые гольфы, белые кожаные туфельки без ремешка (что подчеркивало степень взросления Озомены), белую шляпку с плюмажем и белые кружевные митенки. Больше всего Озомене нравились туфельки – за лиловый рант точно такого же цвета, как сутана у епископа. Да, и митенки тоже прелесть. Приска вообще старалась, чтобы ее девочки выглядели лучше всех. Озомене очень хотелось принарядиться во все это, но еще больше ей хотелось пройти собеседование. Два месяца кряду она учила наизусть катехизис на игбо, ох и трудное это занятие. Можно было выбрать английскую версию, но неожиданно вмешалась Мбу и предложила отказаться от этой идеи. У епископа слишком мало времени проводить индивидуальные собеседования на английском, лучше идти в общем потоке. Сама Мбу сдала катехизис на игбо блестяще, а теперь вот наступила очередь Озомены.
Озомена открывает на ходу Ekpere Na Abụ[143], пытаясь повторить выученный материал, но на улице слишком шумно, невозможно сосредоточиться. Да и вопросы могут быть какие угодно, на непривычном для нее языке. Озомена идет быстрым шагом, словно мама дала ей какое-то задание, но на самом деле ей просто хочется прийти пораньше и перечитать некоторые молитвы.
По мере приближения к рынку Озомена чувствует в воздухе густой, едкий запах, по земле стелется привкус жареного мяса. Возле самого входа лежат дотлевающие черные покрышки. Озомена никогда не видела последствия линчевания столь близко, и на какую-то минуту она даже забыла, куда идет, забыла про свое ученическое волнение. Она обводит взглядом свернутые клубочком обугленные человеческие останки, запекшуюся кровь, что вытекла через лопнувшую кожу. Взрослые уже всласть насмотрелись на это зрелище, и возле дотлевающих угольков осталась лишь небольшая кучка детей.
Кто-то из мальчишек сплевывает и говорит:
– Вот что бывает с ворами.
И остальные мальчишки, как обезьянки, повторяют за ним.
Прохожий подходит к первому, дает ему затрещину, и мальчишки разбегаются. Торговцы пересказывают вновь пришедшим историю сожжения вора, приукрашивая и смакуя детали. Гладкое повествование свидетельствует о том, что этот пересказ они повторяют снова и снова. Поправив шарф на голове, Озомена идет дальше, глубоко задумавшись. Эта запекшаяся кровь потрясла ее до глубины души.
Озомена и прежде видела трупы – то новая машина собьет собаку (это считалось хорошей приметой), то спешащий на фуре дальнобойщик раздавит корову. А однажды на дороге валялся труп какого-то сумасшедшего, и его долго не забирали, пока семья не узнала. Но все это происходило где-то там, за окном машины, в которой ехала Озомена. Что до мертвого сумасшедшего – родители ее одноклассников скорее переживали не из-за самой трагедии, а из-за пениса покойника. А та корова, кстати, тоже долго валялась на дороге, по которой Озомена ездила в школу и обратно. Она наблюдала, как животное вздувалось, потом лопнуло, а после от нее осталась лишь высохшая на солнце шкура, и тогда водители перестали поднимать окна на этом отрезке пути. Все это интриговало Озомену, не задевая эмоций, как сегодня, когда она увидела сожженного человека. Она шла в сторону церкви мрачная, задумчивая, с изменившимся настроением. Не обращая внимания на ровесников, играющих в церковном дворе, она зашла внутрь и открыла Ekpere Na abụ, но не могла вчитаться в строчки. Она все еще вспоминала этот обугленный труп, но потом началась суматоха, потому что прибыл епископ. Все было заранее отрепетировано, и дети заняли свои места в рядах скамей согласно буквам алфавита. Таких, чья фамилия начиналась на Н, как у Озомены, было много, целых три ряда. С бьющимся сердцем и дрожа от волнения, Озомена наблюдала, как епископ навскидку указывает на двух-трех детей, чтобы они встали и ответили на его вопросы. После собеседования они садились на место. Озомена с тоской подумала, что нужно было заранее сходить в туалет.
И вот уже епископ подошел к их ряду и попросил подняться Озомену.
Девочка встала, оглаживая платье и поправляя шарф на голове. Глаза Его Преосвященства светились истовой верой. Девочка затаила дыхание.
– Gua ihe dị n’Okwukwe-gi? – «Символ веры»? Это просто, так как Озомена читала его вместе со всеми на каждой воскресной службе. Она уже было открыла рот, чтобы заговорить, как вдруг на плечи епископа упала толстая вуаль из паутины и картинка стала размываться.
Высоко под потолком собора, освещенный солнечным светом, что преломлялся цветными витражами с изображением святых, на потолочных балках балансировал леопард. Озомена судорожно пыталась понять, зачем он явился сюда. Ей что, грозит какая-то опасность, предстоит вступить с кем-то в схватку? Леопард разинул пасть, исторгнув не рык, а басистое кошачье мяуканье, спланировал вниз и запрыгал по церкви со скоростью пушечного ядра. Озомена инстинктивно пригнулась. Наконец, собравшись с духом, она посмотрела на епископа, что глядел на нее с холодным вниманием. Девочка выпрямилась, стараясь не смотреть на леопарда, что снова расхаживал над их головами по потолочным балкам, превратившись в одну лишь радужную тень. «Давай же, читай «Символ веры», – мысленно приказала она себе.
И Озомена заговорила, запинаясь, никак не вдумываясь в смысл произносимых слов. Епископ нахмурился. Девочка еле сдерживалась, чтобы не задрать голову к потолку. Она старалась сосредоточиться на лице экзаменатора с тонкими бровями, чисто выбритыми щеками и ямочкой на подбородке. И тут на его митру упала еще одна паутинка, накрыв его уже длинной вуалью, прямо как невесту Христову. Озомена с трудом сдерживала истерический смех, с ужасом понимая, что все происходящее видит лишь она одна.
Жестом епископ велел остальным детям сесть, обратившись к Озомене на игбо:
– А ты останься. – Лизнув указательный палец, он перелистнул тонкие, словно луковая шелуха, страницы книги, откашлялся и задал следующий вопрос. Озомена обомлела. Казалось, невидимая рука стерла с воображаемой доски все выученные ею ответы. Девочка тяжело сглотнула. У нее задергалось веко правого глаза, шея напряглась, и ей стало трудно держать голову прямо перед укоризненным взглядом Его Преосвященства. Озомена с усилием разомкнула губы, издав какой-то булькающий звук.
– М-м-м… – сказала она, и по рядам прокатился тихий ропот. Стоящий за епископом законоучитель приподнял руку, прося тишины. Озомена не выдержала и посмотрела наверх.
Сжавшись как пружина, леопард взмыл в воздух, пролетая над Озоменой. Своими вибрациями он словно сообщал ей о своих намерениях, и девочку охватила паника.
– Нет! – вскрикнула она, выставив перед собой руку, но леопард был силен. Он прыгнул на девочку, опустив на ее плечи свои мощные лапы. Озомена почувствовала, как хрустнули ее косточки, как влажно расплющились мышцы. Она повалилась на застеленный коврами пол: сжав зубы от напряжения, она пыталась скинуть с себя леопарда, и изо рта ее потекла слюна. Где-то рядом послышался испуганный, визгливый голос епископа:
– Отойдите, ей нужен воздух!
Ковер возле ее лица был красным, исхоженным множеством ног, с застрявшими в ворсе мелкими песчинками.
И уже в следующую секунду Озомена была не Озоменой – она оказалась внутри леопарда, ощущая бегущие по его телу волны, когда он вдруг прыгнул в водные глубины, не разбрызгав ни капли.
Глава 33
Козленок едет в багажнике и беспрестанно блеет. Он не умолкает с самого начала пути, хотя шофер, крепко связав его ноги, оставил багажник открытым, чтобы животное могло дышать свежим воздухом. Козлы, они такие. Это коровы по большей части молчат, а козлы вечно блеют. Дорога от Ониши до Агулу забита машинами, хотя всего около десяти часов утра. Мама сидит, обмахиваясь веером: шофер включил кондиционер на слабую мощность, чтобы не посадить аккумулятор.
– Зачем было тащить дибиа из Агулу? Почему нельзя было поискать кого-нибудь в Онише? – уже в который раз спрашивает мама. Шофер уже тысячу раз объяснял, что за этого дибиа можно поручиться, что он чей-то там брат по маминой линии, да и вообще обладает даром божьим, а не какой-то там вайо[144]. В этот раз шофер просто молчит, потому что вопрос риторический, а маме просто хочется поворчать, она устала.
Я страдаю не меньше нее. Ведь козленка для дибиа должна была привезти мама, я вообще не упоминалась. Зачем было тащить меня с собой, как будто мне больше делать нечего? Мне нужно готовиться к экзаменам. А этот дибиа, между прочим, засунул мне руку под кофточку. Меня мучает стыд, я сержусь, но никто даже не спросил моего согласия. Правда, я ведь и не рассказывала о случившемся.
С другой стороны, дибиа оказался сильным – я хорошо сплю, безбоязненно хожу в душ: дух ко мне больше не является, не считая того случая, когда он подослал Ифеания. Если не везти для дибиа козленка, неизвестно, как он отреагирует. Лучше уж все сделать по правилам, и тогда, как обещал дибиа, мы никому не будем ничего должны. И вот я еду вместе с мамой в Агулу, а дома в моем шкафу припрятаны два семечка, которыми я должна приманить еще двух невест.
Пробка все никак не рассасывается, но наш шофер умело лавирует между машинами, продвигаясь вперед. Иногда он внаглую подрезает кого-то, и тогда мама хлопает его, как мальчишку, своим китайским веером – потому что машина новая, не он ее покупал. Шофер сердится, но терпит.
По мере приближения к Агулу шофер веселеет, что-то бормочет себе под нос: как-никак, это его родной город. Мама с удвоенной силой продолжает обмахиваться веером.