– Трежа, мы отдадим козленка и сразу же уедем. Не хочу, чтобы нас видели у дибиа и подумали, будто мы какие-то там язычники. Мы все-таки уже вращаемся в высшем свете, – говорит мама и надевает солнечные очки. Шофер тихонько напевает себе под нос, но мамины слова он прекрасно слышит. И вот мы уже сворачиваем на небольшую дорогу и останавливаемся возле какой-то развалюхи. Шофер объясняет, что нужно взять номерок, и выходит из машины.
Мама опускает окно и кричит вослед:
– Какой еще номерок?
– Тут пускают только по номеркам. Я сейчас вернусь, мадам. – Он открывает дверь развалюхи и заходит внутрь. Я оглядываюсь. Шоссе вроде рядом, и при этом здесь необыкновенно тихо. Даже козленок заткнулся. Мама продолжает обмахиваться веером.
– Пусть лучше этот болван поторопится, я сегодня записана к парикмахеру, – говорит она. – Если я приду взмыленная, мастер будет ругаться, что средство для распрямления волос не подействует. – Мама глядит на руль. – Надо же, у него хватило наглости забрать ключ зажигания!
Из дома-развалюхи выходит шофер с желтой бумажкой. Присев, он отдает бумажку маме. На ней черным маркером написана цифра 52, а на обороте – 20. Мама открывает кошелек, отсчитывает двадцать найр и передает шоферу. Тот идет расплачиваться, возвращается и заводит машину.
– Разве они не заберут у нас козленка? – спрашивает мама.
– Нет, мадам. Здесь просто выдают номерки. Дибиа находится в другом месте.
Я просто молчу и наблюдаю. Вот мы проезжаем озеро Агулу: гладь воды едва-едва подернута легкой рябью, словно кто-то легонько потряхивает огромный кусок ткани. Мы сворачиваем на грунтовую дорогу, широкую и ровную. По одну сторону тянется высокая стена, а напротив растет дерево. Сначала я подумала, что это манго, но нет, пахнет угили. Я холодею, вспоминая духа, евшего угили. Возле дерева расчищена площадка для парковки. Машин много – и большие, и маленькие, и даже пикапы. Шофер находит свободное место еще под одним деревом, где попрохладнее, и выключает двигатель. Открыв багажник, он вытаскивает козленка и привязывает веревку, обхваченную вокруг его шеи, к крюку в траве. Тут много таких крюков – видать, люди постоянно привозят сюда свои подношения.
На противоположной стороне я вижу огромные белые ворота: на одной створке изображен Иисус, а на другой, как я поначалу думаю, Мария, но голова ее не покрыта: длинная коса уложена корзиночкой на голове, а с шеи свисает большая змея. За воротами виден огромный белый дом, гораздо больше, чем наш собственный. Мама молчит, а шофер улыбается, словно он тут хозяин.
– Видите, сколько машин? – говорит шофер. – Это хороший дибиа, всеми уважаемый. – Он вытирает платком лицо.
– Почему ты не заехал прямо во двор? – спрашивает мама.
– Мадам, там просто нет места, повсюду сидят посетители. – Он прямо весь сияет, словно его угостили пивом с закуской. – Вы посмотрите на свой номерок. Вы – пятьдесят вторая.
– Я не могу так долго ждать. Трежа, сходи и спроси: может, кто-нибудь согласится обменяться с нами номерками?
Мы с шофером идем к воротам и стучимся, нас пускают на территорию. Я вижу большой навес со множеством стульев, но поджидающих всего восемь человек, поэтому непонятно, почему мы пятьдесят вторые. Перехватив мой удивленный взгляд, шофер объясняет:
– Большинство людей находятся возле воды.
Я вижу несколько мужчин в белых одеждах наподобие тех, что носят церковные старосты. Один из них подходит и спрашивает номерок. Я протягиваю ему номерок, он делает отметку в своем блокноте и предлагает нам присесть или погулять возле воды. Я говорю, что прогуляюсь, только чуть позже. Шофер крутит головой, впав в телячий восторг. Он указывает мне на статуи, которых тут много: несколько Иисусов, один большой крест, женщина со змеей, крокодил и бегемот.
– Будь осторожна, если дибиа пригласит вас к воде, – предупреждает шофер. – Там много крокодилов, а они не боятся людей, потому что дибиа их постоянно подкармливает.
Мне непонятно, чему именно тут поклоняются, потому что кроме статуи Иисуса есть еще и Авраам. А одна статуя вроде как индийская, шестирукая, я такую в кино видела.
– Ну и где тут вода? – спрашиваю я шофера.
– Разве ты не заметила? Озеро Агулу, мы его проезжали. Оно за домом, просто надо спуститься с пригорка.
Солнце так припекает, что я предпочитаю остаться под навесом. Люди отводят глаза, то ли не желая глядеть на меня, то ли стараясь, чтобы их не запомнили. Мы так долго сидим, что у меня уже попа прилипла к стулу. Я поднимаюсь и иду к машине. Мама задремала, ей хорошо в теньке, не хочу ее беспокоить. Я возвращаюсь обратно во двор. Церковный староста предлагает мне воды и печенья. Я интересуюсь, когда дойдет наша очередь, а он говорит, мол, это недолго, потерпите, и просит позвать маму, но я сажусь на стул и жду. Возвращается шофер с фирменным пакетом от Den’s Cook и угощает меня колой, яйцом по-шотландски[145] и пирожком с мясом. А я думаю про себя: неужели они с мамой отъезжали в Den’s Cook, оставив меня тут одну? Кто из нас вообще приехал к дибиа?
Называют наш номер очереди, шофер убегает и возвращается с козленком и мамой. Мама поспала, перекусила, но все равно вид у нее недовольный. Если б не дибиа, она давно бы уехала домой. От жары у нее немного отекло лицо. Церковный староста предлагает следовать за ним. Мы огибаем дом, оказавшись с другой его стороны. Здесь растет, качаясь на легком ветерке, множество деревьев, а еще пахнет рыбой. И тут я вижу дибиа: он стоит в воде в белой рубашке и белых брюках, закатанных до колен.
– А, так это все-таки подношение, а не жертва, что ж вы мне сразу не сказали?
Мама делает такое лицо, как будто готова распустить руки.
Дибиа просит маму снять обувь и спуститься к воде, где он совершит омовение и снимет с нее сглаз.
– И ваша дочь тоже.
Я мысленно чертыхаюсь. Если он опять засунет руку мне под кофточку, я точно его укушу, невзирая на его заслуги.
Дибиа велит шоферу передать козленка церковному старосте. Козленок у нас жирненький, хорошенький. Он хоть и устал, но сил поупрямиться осталось, и старосте приходится тащить его силком. Я тоже устала. Мама велит мне спуститься первой. Я скидываю шлепки и захожу в воду. Дно под ногами мягкое, словно суп из окры.
Дибиа велит мне нагнуться, и я опускаю голову.
– Не так, ты же девочка.
И я опускаюсь на корточки. Он берет пригоршнями воду и выливает мне ее на голову. Вода воняет. Я гляжу в озеро – а вдруг там крокодил? Схватит меня да проглотит.
Дибиа совершает троекратное омовение.
– Нгва, поднимайся, – говорит он, и я делаю, как он велит. И вдруг в воде чувствуется какое-то движение. Крокодил! Вдоль воды у берега много растительности, и сквозь нее я вижу два ярко горящих глаза. Дибиа оборачивается и тоже видит. Он так кричит, что я в страхе пытаюсь выбраться на берег, но вязкое дно затягивает меня, и я падаю в озеро. Вода набивается мне в рот, в нос и жжет как перец, у меня горит в груди, и все тело тоже горит. Дибиа пытается вытащить меня из воды и кричит на существо в воде:
– Прошу, я же не враг тебе! Руки мои чисты, и я никого не убивал!
И мама тоже кричит со своего места:
– Видите, что вы натворили с моей дочерью? Ну и подлец, я вас засужу!
И шофер тоже кричит:
– Эй, эй! Мадам, я видел его, я все видел!
Все пытаются отыскать тварь, что меня укусила, но гладь озера снова спокойна, словно внутри никого нет, не говоря уж о крокодиле. Дибиа помогает мне подняться по ступенькам, вместе с шофером укладывает меня на подстилку. Мне холодно, я вся трясусь от страха и боли. Я плачу и зову папу.
А дибиа говорит:
– Я практикую тут восемнадцать лет, но никогда прежде к моему алтарю не приходил леопард. Мадам, увозите свою дочь и больше никогда не возвращайтесь. Не хочу, чтобы и вам досталось. А козленок останется у меня.
Платье мое спереди порвано, живот и грудь в крови. И в воде тоже кровь.
Мама гневно кричит:
– Ну и кто теперь на такой женится?
Глава 34
Озомена прислушалась к себе. Она неподвижно лежит на ковре, окруженная встревоженными людьми. Законоучитель больно хлопает ее по щекам, в складках кожи на шее епископа блестит пот. А случилось вот что. Леопард вошел в храм через боковые двери и, сложившись пополам, взломал защиту Озомены, после чего выплюнул ее, и она выкатилась наружу, вся мокрая и грязная. Ковер под ее головой неимоверно вонял.
– Чукву ди эбубе[146], – пробормотал законоучитель, когда Озомена наконец открыла глаза. – Почему ты не предупредила, что больна эпилепсией? Мы позволили бы тебе сидеть во время собеседования.
Озомена услышала свой собственный голос, как она громко сказала:
– Кровь…
Она крепко стиснула зубы, вызвав тем самым приступ тошноты. Девочка перекатилась на бок, и ее вырвало чем-то кислым и горячим. Ковер завонял еще сильнее. Озомене помогли встать на ноги. Ей было стыдно за испорченный ковер, а с витражей на нее скорбно глядели святые. Служители церкви призвали к порядку детей, велев всем сесть на места и успокоиться. Озомена оглядывала себя, пытаясь найти хоть одну капельку крови, о которой она зачем-то сказала. Епископ озадаченно хмурился.
Они посадили Озомену в ризнице, чтобы другие дети не отвлекались. И только через два часа законоучитель повез ее домой в своем синем ржавом «Фольксвагене-жуке». Озомена сидела, ссутулившись, в жарком салоне, поглядывая, как законоучитель переключает скорости лысым, без обивки, рычагом. Пол машины тоже был испещрен ржавчиной, и сквозь него виднелась проносящаяся под ними дорога.
Она вспоминала, как леопард оторвал кусок плоти своими острыми когтями, вспомнила густой привкус крови, и рот ее наполнился слюной. Девочка пристыженно сглотнула. Она пыталась понять логику леопарда: почему она так реагирует, не будучи в состоянии овладеть его волей? Куда он забирал ее и зачем? Она прекрасно помнила, как зажмурила глаза, поняв намерения леопарда атаковать, сама не будучи готовой окропить свои руки кровью в буквальном смысле этого слова. Но она же слышала крики страха и боли. Это не было сном. Озомена получила от всего случившегося удовольствие, и теперь ее беспокоила собственная кровожадность. Леопард понемногу овладевал ею. И об этом нельзя было сказать никому – ни бабушке, ни Оруке Нвосу. О том, что ей понравился вкус крови. Нужно срочно найти свою узду. И уже в который раз Озомена пожалела о том, что дядюшка Одиого указал именно на нее. Ей требовалась ясность – в чем же состоят правила.