Озомена уже видела смерть, но эта непонятная ситуация обескураживает. Как можно отпевать человека, если нет его тела? Озомену снова мучает чувство вины. Зря Этаоко пошла за ней. Озомена скрипит зубами и мысленно повторяет, что не виновата в исчезновении Этаоко.
Наконец под присмотром префекта девочки начинают сжигать собранный мусор. Вытерев выступившие от дыма слезы, Обиагели тихонько говорит:
– Знаешь, что-то мне не нравится эта Чинонсо. Уж больно она фамильярничает.
– Да уж. «Работа – это учеба», – гундосит Озомена, передразнивая Чинонсо. – Надо же, как заговорила.
– Думаю, она соглядатай. Ту обзывалку могла написать только Угочи, а Чинонсо наверняка ее застукала и заставила чуть ли не на коленях умолять, чтобы она никому не сказала.
Хуже собирания какашек может быть только сожжение какашек. Многих девочек начинает тошнить, но нужно следить за огнем, чтобы он не распространился по сухой траве. Перед ужином девочки идут мыться, но сколько ни натирай себя мочалкой, ни поливай себя антисептиком, запах горелых «приветов» забился в нос и легкие, и от него не избавиться. В итоге Озомена даже не смогла проглотить свой ужин.
Отпевание Этаоко проходило в воскресенье в деревенской церкви.
Угочи сидит в первом ряду, такая одинокая без своих тройняшек. Она сникла, как будто стала меньше ростом. Озомена видит широкий пластырь на ее руке, и сердце ее сжимается. Но тут она вспоминает соленый вкус крови, рот наполняется слюной, и Озомена смущенно сглатывает.
Нкили пробирается вперед, садится рядом с Угочи и берет ее за руку. Тут появляется Чинонсо, садится с другой стороны, и девочки переплетают руки.
– Ну и нахалка, – шепчет Обиагели. – Могла бы и в сторонке посидеть.
Нкили поворачивается к Угочи и что-то говорит ей, а затем на мгновение оборачивается к Озомене, тем самым запустив цепную реакцию. Теперь на Озомену смотрят все.
Угочи смеряет Озомену свирепым взглядом, сощурив глаза. Когда она отворачивается, Озомене больше не хочется ее жалеть.
Обиагели глядит на подругу и шепчет:
– Почему ты без свечи? Нужно будет поставить поминальную свечу в память Этаоко. А то люди скажут, будто вы враждовали или что-то в этом роде.
– Я и не знала, что нужно зажигать свечу, – расстраивается Озомена.
– Разве я тебя не предупреждала? – Обиагели притворно зевает, быстренько кидает что-то в рот и жует украдкой.
– Хватит уже. Говорю же тебе, что я не знала, – злится Озомена. Но тут за алтарем с зажженными свечами воздух начинает колебаться, и в нем материализуется леопард. Весь сотканный из мерцающего горячего света, он ходит туда-сюда за спиной священника, проводящего службу.
Глава 39
Я все сделала как было оговорено: я нашла духу трех жен. Во-первых, Чиненье, что бы он там ни говорил. Во-вторых, Огенну. А Тельма понесла раньше всех, и все в школе это видели. Я же не виновата, что она не сохранила ребенка. И еще: ведь две первых взяли по семечку и отправились куда надо. Уж не знаю, почему так вышло с Тельмой, но это не моя забота. Я все свои обещания выполнила. Как будто духи не знают, как рождаться заново. Они все были мертвые, и этот дух, и все остальные: они же должны были сами разобраться, как правильно вернуться в этот мир. Дух же сам мне объяснял. Так он что, разве не в курсе, что может быть выкидыш?
Я жду появления духа, только больше не возьму у него ни единого семечка. По правде говоря, мне страшно. Когда позавчера мы сидели в церкви на отпевании одной из тройняшек, молились за нее и ее семью, у меня так болели вся грудная клетка и все шрамы, про которые меня расспрашивал доктор Эменике. Я носила при себе два семечка, поджидая приезда в школу, где меня не найдет Ифеаний с очередным поручением от духа. Но я сильно заблуждалась, потому что он все равно притащился сюда. И теперь каждый день мою грудную клетку разрывает от боли, жжет как огнем. Боюсь, все это оттого, что я чувствую приближение леопарда. Но почему именно теперь, когда я сполна расплатилась, чтобы мне вернули отца? И что мне делать с этим четвертым семечком? Я уже не могу его вернуть, мне придется кому-то его всучить. И теперь леопард ждет, когда я попытаюсь это сделать, и тогда он явится.
Каждый день во время молитвы крестных стояний[154] я призываю Повелительницу костей. На утренней молитве, как и на вечерней, я снова и снова призываю ее. Я знаю, что она не такая, как дух. Мне неведомо, кем именно она является, но она обладает могуществом, которым я должна воспользоваться. Я отдам ей все, что она только ни захочет.
Я молюсь ей всем своим сердцем.
Глава 40
Все-таки Квинет была права насчет канализации. На следующий день еще до полудня прибыли рабочие и огромный желтый экскаватор. Сильно грохоча, он зачем-то совершил большой круг, затем объехал общежития мальчиков, и уж только потом свернул в нужную сторону. Оператор экскаватора, полный раздолбай, припарковался по диагонали между двумя зданиями и вразвалочку вышел из кабины. А рабочие уже вовсю трудятся, размечая землю: по их спинам градом течет пот, рубашки уже насквозь мокрые.
Ковш экскаватора заляпан сухими комьями грязи, окна кабины пыльные, но, как ни странно, копает машина исправно. Правда, Озомену убивает этот жуткий скрежет под палящим солнцем: в какой-то дикой агонии плохо смазанные детали ритмично трутся друг о друга, навевая воспоминания о том, другом мире с его камнедробилкой, несущей смерть.
Вечер. Хорошо бы хоть сегодня поспать. В церкви Озомена видела леопарда. Это было его второе появление в этих местах. Непонятно, правда, что за сила напала на нее возле котельной. Леопард второй раз пытается дать ей какой-то знак. Озомена сразу же вспоминает про лекарство в чемодане, про тот самый «витамин», который она принимает лишь время от времени. После слов Мбу Озомена почувствовала себя преданной и униженной Приской, даже не могла глядеть ей в глаза. Ее собственная мать одурманивала ее, пытаясь излечить от мнимого сумасшествия.
Сейчас Озомена лежит в кровати, горло жжет, глаза по необъяснимой причине слезятся. Она старается погрузиться в звуки ночной музыки, выбирая одну ноту, одного сверчка, пытаясь отгадать, когда он снова запоет и точно ли это будет он. Каждым своим позвонком Озомена чувствует жесткие пружины матраса. Она все лежит и лежит, а потом приходит утро – это и досада и облегчение одновременно. Весь день девочка ходит как сонная муха.
Сразу же после уроков всех школьников отправляют на трудовые работы. Экскаватор копает землю, а дети под руководством префектов перетаскивают землю на пустой незастроенный участок. Никаких тачек, ничего, только лишь ведра. Строители подкапывают землю для септиков, а школьники все таскают и таскают землю. От тяжести у Озомены уже отваливается спина, но она продолжает молча работать, охваченная подозрением ко всем и каждому. Оттого так напряжены ее мышцы, так крепко стиснуты зубы. Девочка работает быстро, сжигая нарастающую тревогу.
– Ты задаешь такой темп, что только делаешь всем хуже, – ноет Обиагели во время домашки в классе.
– Интересное дело, – говорит Нкили. – Чего это они нас припахивают? Сегодня мы таскаем землю, а завтра они замешают бетон и скажут: тащи. Потом запишут нас в камнещики, потом в плотники. Вообще-то наши родители платят за учебу огромные деньги. И куда только катится мир?
– Не камнещики, а каменщики, дура, – бормочет под нос Угочи.
– По мнению доктора Винсента, труд помогает нам стать самодостаточными личностями, – быстро тараторит Озомена, стараясь замять инцидент, но девочки просто не расслышали слов Угочи.
– Вот уж глупости! – вспыхивает Нкили. – Получается, что он просто дерет с наших родителей деньги и кладет себе в карман. Вы только посмотрите на это. – Она сует свои руки под нос Озомене. – Видишь? Как у каторжанина.
– Лично я уже написала родителям, – подхватывает разговор еще одна девочка. – Пусть они заберут меня из этого ада. Вот четверть закончится, и мама переведет меня в государственную школу.
– Ты права, – говорит вторая девочка. – Ладно еще стричь газон в наказание. Но чтобы строить туалеты – нет уж, бико[155].
Чинонсо, что все это время молча шевелила губами, перебирая четки на указательном пальце, вдруг поднимает голову и заявляет:
– И при всем при этом похитить нас отсюда ничего не стоит.
Угочи зло смотрит на нее. Она так громко сопит, словно вот-вот взорвется, но потом снова опускает глаза к своей тетрадке.
Озомена сидит и рисует в черновике каракули.
– Во всяком случае, нам поставили ворота, – говорит она.
– Ну и что? – возражает одна из одноклассниц. – Да я запросто перемахну через стену. Она такая низкая, что любая курица перелетит.
– А вы слышали, что люди говорят? – подключается Обиагели. – Будто именно доктор Винсент организовал похищение Этаоко, договорившись с местными. Мне братья рассказывали.
Чинонсо строит ехидную мину:
– Твои братья – сплетники. С чего бы это доктору Винсенту так вредить собственному бизнесу?
– Ты вроде бы ругалась на школу, – замечает Нкили. – Вот и не пойму, на чьей ты стороне.
– Если школа плохо охраняется, это вовсе не значит, что доктор Винсент станет красть детей для джуджу[156].
– А никто и не говорил, что это связано с джуджу, – отвечает Нкили.
– Ну а тогда зачем еще красть детей? Чтобы съесть или как? – говорит Чинонсо.
– А кто его знает, – говорит Обиагели. – Я слышала, в Америке был такой человек-людоед.
– Доктор Винсент мог специально так подстроить, чтобы Этаоко пропала именно во время пробежки, – говорит девочка, которая собралась переходить в государственную школу. – Отличный способ отвести от себя подозрение.