– Господи, да оно сейчас упадет! – кричит Чинонсо. Всем уже плевать на дисциплину и наказания, девочки подбегают к окнам, а Озомена, чтобы хоть что-то увидеть, забирается на парту. Даже БЧ, тщетно попытавшись призвать всех к порядку, присоединился к остальным.
– О боже, – выдыхает он. Он теребит мел у себя в руке, пока его пальцы не становятся серыми.
Через лужайку – школа мальчиков, и они тоже сгрудились у окна. Кто-то взрослый бьет их кнутом по ногам, и ребята возвращаются на места.
Как только прозвучал звонок, все девочки бегут на задворки своего общежития. Мальчишки уже стоят в отдалении, не смея переступить невидимую границу. Тут даже нет сетки-рабицы, зато есть мистер Ибе.
Дерево упало возле крыла Б, обнажив мощные корни. Со своего места Озомена не может разглядеть, на что именно оно упало, но по разговорам вроде чуть ли не на туалет.
– Мистер Ибе весь вспотел, как жертвенный козленок, – говорит Обиагели. – Ясно же, что теперь нас ждут огромные неприятности.
– Тут и без мистера Ибе ясно, – тихо замечает Нкили. – Местные начнут роптать.
Озомена молчит, пользуясь возможностью повнимательней рассмотреть персонал и ребят, вычленить чей-то голос, но все говорят наперебой, солнце палит, трудно сосредоточиться. Несколько мальчиков-префектов, воспользовавшись своим положением, перебираются на территорию девочек. Рабочие отчаянно жестикулируют, что-то обсуждая, оборачиваются к учителям, чтобы объяснить, что именно они собираются сделать. Мистер Осугири уже обвязал ствол дерева веревкой, явно вознамерившись оттащить дерево подальше.
– Что этот идиот надумал? – рычит Угочи. Это первое членораздельное высказывание, что слышит от нее Озомена после возвращения в школу. Она даже улыбается тому, что все возвращается на круги своя. Потому что как-то не по себе, когда Угочи молчит.
Учителя обступают дерево. На их лицах читается тревога, усталость, огромная озабоченность (особенно это видно по БЧ и мисс Узо), а вот мистер Эбиере явно скучает.
Наконец мистер Ибе хлопает в ладоши, призывая ребят разойтись и напоминая, что скоро на место происшествия прибудет доктор Винсент. Ученики расходятся.
– Ой, сбегаю куплю себе слойку, – говорит Обиагели и несется в сторону продуктовой лавки.
– Господи, спаси и сохрани. – Нкили берет за руку Озомену, но та все время оглядывается на дерево, преисполненная нехороших предчувствий. По рассеянности она случайно наступает на ногу Чинонсо.
– Прости, – извиняется Озомена, но та даже не реагирует. Загородившись от солнца раскрытым учебником, она зачарованно смотрит на дерево.
– Господи, спаси и сохрани, – бормочет Озомена, вдруг осознав это «ом-ом-ги», сказанное мальчиком.
«Помоги. Помоги».
«Помоги мне».
Глава 42
Когда я была маленькой, папа часто сажал меня на коленки и рассказывал всякие истории. Все они были поучительными. Например, сказка про Черепаху и акиди[160]. Папа объяснил, что когда я выйду замуж, то должно помнить, что муж и жена – едины. И что нельзя поступать как Мбекву и его жена Аним, которые по отдельности готовят себе акиди, по отдельности едят, а потом ложатся в общую постель. Помнится, когда папа с мамой уходили куда-нибудь, оставляя меня с няней, я горько плакала – но не по маме, а лишь по папе. А мама сердилась из-за этого и с самого детства повторяла, будто мы соревнуемся за папино внимание.
На самом деле он не мой папа. В смысле, я родилась не от него, но при этом именно его считаю своим отцом, потому что, женившись на маме, он делал для меня все как родной и даже больше. А правду рассказала мне тетушка Оджиуго, когда мама спала. Просто однажды у нее развязался язык, и она стала причитать: да что же со мной теперь будет, ой, беда-беда, этот человек спас ее сестру от позора. И тетушка рассказала, как папа появился, эчетарам, эчетарам[161].
Я аж рот раскрыла от удивления, и тут тетушка Оджиуго замолчала и прибавила, пожав плечами: «Я поведаю тебе всю правду, не стану притворяться, как моя сестра. И когда ты узнаешь все, никто не сможет использовать эту правду против тебя».
И тут тетушка Оджиуго обратила мое внимание, что в нашем доме действительно нет свадебных фотографий папы с мамой. А все потому, что мама тогда была беременна мной, поэтому они и скрывали, не хотели, чтобы я потом задавала лишние вопросы. А потом тетушка прибавила: «Мама твоя хорошо соображает, вышла замуж за человека, похожего на…» Тут она замолчала и говорит: мол, хватит на нее так смотреть, потому что больше она ничего не скажет.
Но все это ничего не поменяло для меня. Мне неважно, от кого мама забеременела, и неважно, что я была у нее в животе во время свадьбы. Все это ерунда. Потому что, так или иначе, для меня он все равно мой папа. Даже если б тетушка ничего и не рассказала, я никогда не задавалась бы вопросом, кто мой папа.
Мой папа – он, а я его Сакхара. Уж коль он не присутствовал на церемонии присвоения мне имени, то придумал мне другое, от себя лично. Поэтому мой папа – это мой папа. Любой, кто его враг, – мой враг. Любой, кто его друг, – мой друг. Точка. И мне плевать, что там говорят дядюшки, плевать даже, если небо и земля разверзнутся. И если мне хватит сил, чтобы оживить папу, чтобы больше никто не говорил о нем как о «том самом человеке», я сделаю его смерть обратимой. При жизни он не позволял, чтобы я страдала, а я не допущу, чтобы он страдал в следующей своей жизни.
Сегодня у меня начались месячные. Поскольку я уже увидела кровь, значит, между мной и духом ничего не может быть. У каждого свой рисунок на ладони, своя судьба. Я не создана для духа, мне не суждено рожать его на этот свет, и поэтому моему животу сейчас хорошо и спокойно. А еще папа любил повторять: «Уж если тебе суждено съесть лягушку, то съешь ту, что пожирнее».
Вчера мистер Ибе отобрал девочек для уборки в доме доктора Винсента. Он велел прихватить ведра с тряпками, нам дали чистящие средства, веники и воду. Возле дома мальчишки стригли газон, а мы внутри наводили чистоту. Для мытья окон использовали детскую присыпку, так как после нее стекла прямо сверкают. Некоторые любят пользоваться керосином, но только не я, так как керосин напоминает мне о событиях, про которые хочется забыть. Когда мы возвращались обратно уставшие как незнамо кто, я увидела его, доктора Эменике. Он выезжал с территории школы на зеленом «Мерседесе». Он как раз проехал мимо меня, я аж ведро уронила от неожиданности и вся затряслась.
И сразу же заныли раны на груди. Уж не знаю, как доктор Эменике нашел меня, но он точно меня преследует. Чаша моего терпения переполнилась, но я не собираюсь прятаться под лавку, как таракан.
Пора наносить ответный удар, пора включаться в эту большую игру-маскарад, но нельзя идти в бой с пустыми руками.
Я хочу спрятать свою кровь, я ушла подальше в сторону котельной. Иду и молюсь, чтобы не столкнуться больше со взглядом, что искрит электричеством, и чтобы Повелительница костей услышала мой призыв. Только вдруг кто-нибудь из одноклассниц увидит меня и спросит, куда это я собралась? Или что я скажу подружкам? Ведь мы всюду ходим вместе. Я делаю вид, будто направилась к футбольному полю, но, не дойдя до него, резко сворачиваю налево, где заросли выше моей головы. Иду я и думаю, что мы все и половины не знаем про то, что тут происходит на самом деле. Я иду и зову Повелительницу костей, восхваляя ее на все лады – мол, она такая всемогущая, и никто не уйдет из битвы живым, сразившись с нею. И, мол, какие у нее прекрасные, необыкновенные зубы. Одним словом, расхваливаю ее прямо как папа возносил маму. Я продираюсь сквозь чащу и выхожу на небольшую поляну с деревом. Я останавливаюсь и продолжаю звать Повелительницу костей. Мне ужасно хочется пить, во рту пересохло, а дерево – оно с меня ростом, от жары особо не спрячешься. Солнце бьет прямо в темечко, а я все продолжаю молиться.
Я призываю ее, и тут поднимается ветер, не обычный, а целый Икуку Нди-Ммуо[162] – из тех, от которых я бежала, еще учась в начальной школе, и про который говорят, что в этот самый момент над тобой пролетают духи. Это такой ветер, от которого переворачиваются самолеты и к небесам вздымаются тучи песка. Я прикрываю рукой глаза: ветер падает в траву, осыпаясь песком и пылью, и наконец затихает.
– Дитя мое, да у тебя женская кровь.
Повелительница костей идет в мою сторону, и на ее шее при ходьбе гремят все ожерелья и браслеты из мелких косточек. Я открываю глаза. Рядом с Повелительницей – четыре обезьяны: они идут, обнюхивая все кругом, и попы у них выбриты, словно они больны лишаем, и у каждой по два хвоста – один задран вверх, а другой волочится по земле. Потом они встают на задние лапы и скалятся, обнажив длинные острые зубы.
И Повелительница говорит:
– Женская кровь имеет сильные целебные свойства, только вот мои мальчики сильно перевозбудились.
Я говорю, что мне нужно кое-что сказать ей, а она просит меня поторопиться. Обезьяны снова скалятся. А я рассказываю Повелительнице про духа, как мы заключили с ним сделку и как он отзывался о ней, какие у него планы и что у него есть подельники. Повелительница костей даже не глядит на меня и зевает от скуки.
– Я-то думала, ты расскажешь что-то дельное, а про это мне все известно. Неужели ты решила, будто я не в курсе всего, что творится в моих собственных владениях? С дружками твоего любовника уже разобрались. А что до него самого, так он застрял в теле того мальчишки.
И она смеется как гиена, и обезьяны тоже смеются – так визгливо, словно кто-то их колотит.
– Никакой он мне не любовник. – И вообще, мне неприятно, что она так смеется. Что тут смешного? Ведь речь идет о моей жизни.
– Надо же, какая ты дерзкая. А что ж звала меня, умоляла, если можешь справиться сама? – И она снова смеется, и обезьянки тоже смеются и хлопают в ладоши, но их мертвые глаза не выражают никаких эмоций. Они приближаются ко мне и отходят, приближаются и отходят, словно примериваются, чтобы заглотить меня как банан и разжевать своими острыми зубами.