Озомена выходит из последней хижины, и на нее накатывает одиночество. Значит, именно здесь ей и придется коротать вечность? Так вот что для нее уготовано.
Окпоко примостилась на самой высокой крыше в центре деревни и зовет девочку. Озомена подходит ближе, и тут мечтательная пелена слетает с ее глаз.
Дом, на котором ее поджидает окпоко, большой, широкий, с крышей, опоясывающей его подобно маскарадной юбке. Стены украшены символами, инкрустированными белыми камешками с обводками из черной, зеленой и желтой глины. Дом буквально вибрирует энергией, а когда Озомена переступает его порог, он словно издает вздох облегчения.
Перед ней стоит человек столь темнокожий, каких она прежде не видывала. На нем лишь одна набедренная повязка, а на груди отметины, одна из которых ей знакома. Мужчина опускает взгляд на девочку, и хотя губы его остаются неподвижны, создается впечатление, что он рад встрече.
Озомена останавливается в нескольких шагах от незнакомца и окидывает взглядом комнату, в которой полыхает четыре очага, по одному на каждую сторону. Девочка начинает потеть. Этот человек – ее предок, но она растеряна, не знает, как себя вести. Следует ли сейчас совершить воздаяние? Или преломить колу? Или, может, бросить хлебные крошки к его ногам? Озомена читала произведения Чинуа Ачебе, но у нее под рукой нет ничего подходящего для совершения ритуала. Девочка неловко переступает с ноги на ногу.
– Кровь имеет запах, – изрекает незнакомец. Он высок и крепок, и когда подходит к ней ближе, то за его широкими плечами уже не видно очагов. Озомена нервно сглатывает.
– Чье ты дитя? – спрашивает мужчина, и Озомена знает, как следует ответить.
– Я Озомена, дочь Эменике Нвокереке, сына Иругбо, бывшего сыном…
– …Нвокереке Идимогу, леопарда. – Он еще шире расправляет плечи. – Да, вижу. Ты пришла съесть леопарда.
– Это так, – подтверждает Озомена.
– Давай же, а я понаблюдаю. – И предок отходит в сторону, пропуская девочку вперед.
Озомена стоит посреди огромного зала: вдоль стен расставлено множество стульев, а в углах – барабаны разной величины. В каждом очаге помещено по три огромных котла, и каждый высотой чуть ли не по грудь Озомене. Ноздри девочки щекочет запах вареного мяса. Она оглядывается на предка, надеясь на подсказку, но тот просто молча стоит и смотрит на нее. Озомена вертится, оглядывая зал, пока не начинает кружиться голова. Остановившись, девочка направляется к правому очагу с тремя котлами, в которых кипит какое-то варево. Озомена останавливается возле одного из них.
– Вот этот, – говорит она на игбо мужчине, и два остальных котла перестают кипеть. Озомена смотрит внутрь котла, который она выбрала. Водянистое, ничем не примечательное варево, но пахнет вкусно.
– Ешь, – говорит Нвокереке Идимогу. Он стоит, где и стоял, но голос его звучит рядом с Озоменой. Девочка оглядывается в поисках какой-нибудь поварешки – из тех, какими женщины зачерпывают суп, чтобы попробовать его.
– Ешь, – снова повторяет Нвокереке. Котел тускло мерцает – он выполнен из желтого металла – меди или бронзы. Озомена ищет глазами хотя бы тарелку или плошку, ну хоть что-нибудь.
– Но я не вижу тут… – говорит она, обрывая себя не полуслове.
В глазах Нвокереке нет ни подсказки, ни упрека. Озомена растерянно смотрит на свои руки. Она горестно вздыхает, нижняя губа дрожит, как у маленькой. Закрыв глаза и приготовившись к боли, Озомена засовывает руку в кипящий бульон и подхватывает пригоршню мяса. Она скрипит зубами, стараясь на заплакать.
Мясо в руках строптиво трепыхается, но Озомена засовывает его в рот и начинает жевать, проглатывая обжигающе горячие куски. Она снова поворачивается к котлу, снова подхватывает извивающуюся плоть и кладет ее в рот, вдруг ставший до удивления большим. Небо уже не сопротивляется горячему, чего нельзя сказать о мясе, что пытается выползти из пищевода наружу. Озомена падает на колени, ошпарив колени, бедра и грудь. Приникнув к котлу, она вдыхает запах собственной обгорелой плоти, но место, где она очутилась, превыше всяких телесных страданий.
Нвокереке даже не меняется в лице.
– Ешь, – говорит он.
Озомена заставляет себя подняться. Она берет мясо, жует и глотает, снова берет, снова жует и глотает. Она чувствует, как растягивается желудок, старается расслабиться, опорожняя мочевой пузырь. Но продолжает есть, глядя на своего предка, одновременно ненавидя его бесстрастность, но и понимая его.
Мяса в котле уже не осталось. Под котлом шипит испущенная ею моча, сразу же испаряясь и заполняя комнату запахом аммиака. На дрожащих коленках Озомена подползает к предку и глядит на него. Кожа на ее лоснящемся животе растянулась, отражая отблески огня.
– Пей, – все тем же монотонным голосом говорит предок.
Озомена заливается жгучими, гневными слезами. Не отрывая глаз от предка, она зачерпывает рукой бульон и пьет его, зачерпывает и пьет. Съеденное мясо оттягивает желудок словно камень, но Озомена не станет молить о пощаде.
Ей бы передохнуть, но и об этом она не попросит, не попросит ни чашки, ничего. Она обхватывает котел и наклоняет его к себе, погружается в бульон по грудь и начинает лакать, продолжая убеждать себя, что места в желудке еще достаточно. Она всего лишь следующий леопард, а не последний. Леопарды были и до нее. Уж коль в котле что-то осталось, она все доест и допьет, потому что она способна на это.
Наконец она отпускает котел, и тот, упав, издает глухой звон. Озомена ложится на пол и дышит словно самка, у которой начались схватки, дышит, ловя воздух мелкими глотками.
– Ты выбрала восток Эке. Путь восходящего солнца, – кивает Нвокереке. – Это хорошо.
Озомена сейчас не в состоянии говорить. Она встала на четвереньки, гадая, будет ли отвергнута, если ее сейчас вырвет.
Между ног Озомены проползает темная тень толщиной в ее руку.
Озомена глядит на то, что прокладывало ей путь к этому месту. Эке Идемили, королевский питон, посланец богини Идемили. Значит, она прошла весь путь, как прежде ее предок или ее дядя, и круг замкнулся.
«А что было бы, если б я выбрала Афо? Или Орие? Или Нкво?»[165]
– Но ты выбрала что выбрала, – произносит вслух Нвокереке и улыбается, демонстрируя щербинку между зубов. – Что бы ты ни выбрала: Ори заходящего солнца, Афо севера или Нкво юга, – все было бы в равной степени хорошо.
Питон кружит вокруг Озомены, и та пытается отползти, чувствуя бедрами, какой он тяжелый.
«Ты станешь тем, кого убоятся все дикие звери», – вспоминает девочка слова Оруке Нвосу.
Змей все плотнее сжимает кольцо вокруг девочки. Озомена пытается сопротивляться, но куда там. Она уже пошевелиться не может, руки ее крепко прижаты к телу.
«Чтобы стать леопардом, тебе придется решиться еще на кое-что что».
Вот уже хрустнули, разломались на мелкие осколки кости Озомены, и она кричит от боли. Питон плотно обвивается вокруг живота девочки, все ее внутренности лопаются, обжигая горячей влагой. Озомена пытается высвободиться, но питон сильнее нее. Его шкура сухая, теплая, а когда он сжимает ее грудь, выдавливая из нее остатки дыхания, он глядит прямо в глаза Озомене, и голова у него размером с человеческую.
«Но прежде тебе придется умереть».
Глава 47
Жива.
Язык во рту сух и шершав. Глотать могу. Глотать нечего. Пересчитываю зубы. Сбиваюсь со счета. Снова пересчитываю.
– Мой глаз. – Левым глазом я не чувствую света. Мне не нравится мой голос. Жалобный и плаксивый.
– Что ты ухаешь? – Это Мбу. Где-то у меня в ногах или дальше. – Что до твоего глаза, то просто на нем повязка.
Хочу зеленый мармелад.
– Ой, ты проснулась. – Мама сидит возле моей кровати, вернее, больничной койки на деревянном стульчике. Пахнет капельницей с антибиотиками. Мбу потянулась на подоконнике. За спиной на окне – коричневая москитная сетка. В воздухе пляшет пыль. Мама подносит к моему рту чашку. Чувствую запах молока. Теплая вода. Теплое солнце.
Хочу зеленый мармелад.
– Ты просто молодец, что пыталась спасти Нкили от деревенских мятежников, – говорит мама. – Жаль, что ее все-таки убили. Да ты сама чудом выжила. – Дежурная мина сочувствия.
Мбу говорит:
– Слава богу, что эту вашу школу закрыли. – Шуршат зеленые занавески. Официальный цвет. Центральная клиническая больница. В воздухе пляшет пыль, пляшет. Счастливая – пляшет.
– Слезь с окна, а то опять засипишь.
– Зеленого мармелада бы. Пожалуйста.
Мама хмурится:
– Эх, вот же папа вас разбаловал. – Она снова дает мне попить воды. В кружке из-под молока. Не хочу воду. – Пойду позову врачей. Чем скорей тебя выпишут, тем лучше.
И никакого тебе зеленого мармелада.
– Тут тебе на днях письмо пришло, – говорит Мбу, держа в руке конверт. Белый. Красный. Синий. Штамп авиапочты. На конверте написано: «От Обиагели Мадуевеси».
Обиагели!
– Еще она постоянно звонит, спрашивает, когда тебя выпишут. И жует по телефону, прямо бесит.
– А зеленый мармелад?
– Я постараюсь принести, только позже. – Мбу чешет щеку. – Я припрятала парочку у себя в комнате. Не для того, чтобы есть, конечно, просто так – на память. – Вздох. Глубокий протяжный вздох. Мбу опять чешется. Скрип деревянного стула.
Мбу шепчет:
– Ты видишь тут каких-нибудь призраков?
– Две зеленые мармеладки.
– Ладно, принесу два, но не больше, у меня их не так и много. Мама скорее застрелится, чем согласится купить нам этот химозный мармелад.
Я молча киваю.
– Сколько видишь призраков?
Я поднимаю один палец.
– Где?
Я указываю на стул:
– Ты на него села.
Ой, больно смеяться, но все равно здорово. Щиплет под повязкой. Щиплет глаз.
Потекли слезы. Отворачиваюсь, чтобы Мбу не видела.
Глаз Нкили. Нкили лежит на земле. Много крови. Моя подруга. Все болит, ужасно болит. Нестерпимо. Она менялась к лучшему, я видела. Она сожалела о содеянном. И не хотела умирать.