Все замерли в ужасе.
– Я расскажу вам историю, которая будет лучше ваших, и каждый из вас заплатит мне за это по десять солей.
– Тишина в зале! – объявил анжуец. – Слушаем хозяина!
«В нашем городке Нотр-Дам-Ла-Риш, где и находится мой постоялый двор, жила одна смазливая девица, и помимо приятностей природных было у неё ещё и немалое приданое. Потому, как только вошла она в возраст и окрепла достаточно, чтобы нести на своих плечах бремя замужества, окружила её толпа воздыхателей, и было их столько, сколько монет собирается в кружке для пожертвований святому Гатьену в день Пасхи. Девушка выбрала того, кто, при всём моём уважении и положа руку на сердце, мог работать с утра до ночи и с ночи до утра, ровно два монаха, вместе взятых. Сговорились они и стали готовиться к свадьбе. Однако же счастливое ожидание первой брачной ночи невесте внушало немалые опасения, по елику она по изъяну и несовершенству живота своего склонность имела исторгать ветры с шумом, подобным орудийному залпу.
Очень она боялась спустить с поводьев сии бешеные ветры, когда отвлечётся в ту самую первую ночь, и дошла до того, что поделилась страхами своими с матерью и попросила у неё совета. Добрая женщина не скрыла, что таковая склонность досталась дочери по наследству, что в детстве и она страдала от такой же напасти, но засим Господь смилостивился, она научилась туго сжимать своё подхвостъе и после семи лет из себя ничего не выпускала, окромя последнего раза, когда в порядке прощанья она щедрейшим ветром одарила своего упокоившегося мужа.
– Но у меня, – добавила мать, – был один секрет, которым поделилась со мной моя матушка. Он позволял мне все излишние звуки свести на нет и пукать бесшумно. Способ сей лишает ветры дурного запаха, и конфузиться не приходится. А для этого надобно исподволь ветры свои потомить, подержать у выхода, а потом вытолкнуть тонкой струйкой. Мы между собой назвали это удавить фуки.
Обрадованная дочь поблагодарила мать и заёрзала-заелозила, уминая в своих кишках их воздушное содержимое и поджидая залпа с таким же нетерпением, как помощник органиста, надув мехи, ждёт первых аккордов мессы. Придя в спальню, она забралась в постель и попыталась выдавить из себя накопленное, однако сия своенравная материя так уплотнилась, что не захотела выходить наружу. Тут и муж подошёл, и вообразите сами, как схватились они в прекрасной битве, в коей из двух вещей, коли могут, делают тысячи. Около полуночи новобрачная под естественным предлогом встала и скоро вернулась обратно, но, когда она одной ногой влезла на кровать, её дымоходу вздумалось отвориться и выдать такой пушечный залп, что вы, как и я, подумали бы, что кто-то разом порвал толстенные драпировки.
– Эх, вот неудачный выстрел, – сокрушённо воскликнула молодая.
– Ей-богу, милая, – отвечал я, – береги свои заряды. С такой артиллерией тебе никакая армия не страшна.
Это была моя жена!»
– Ох-ох-ох! – взвыли мошенники.
Они хохотали, держась за бока, и расхваливали хозяина.
– Эй, виконт, ты слыхал такое?
– О, вот так история!
– Да, отличная история!
– Всем историям история!
– Царица, а не история!
– Ха! После такого и слушать ничего не захочешь!
– Честное слово христианина! Это лучшее, что я слыхал за всю мою жизнь.
– Я так и слышу эту музыку!
– О, а я хочу облобызать оркестр!
– Господин хозяин, – на полном серьёзе промолвил анжуец, – не сойти нам с этого места, коли мы не взглянем на вашу хозяйку, и мы не станем просить дозволения поцеловать её инструмент только из почтения к доброму рассказчику.
И все они принялись так возносить хозяина, его историю и раструб его жены, что старый дурак поверил в их искренность и велел позвать жену. Однако она не явилась, и тогда плуты не без задней мысли сказали:
– Пойдём, поищем её сами.
Все вышли из зала. Хозяин взял подсвечник и двинулся первым вверх но лестнице, дабы показать гостям дорогу, однако мошенники заметили открытую дверь и ускользнули, словно тени, за порог, оставив хозяину вместо платы лишь новый женин фук.
Тяжкий плен Франциска Первого
Перевод Е. В. Трынкиной
Всякому известно, как наш первый король Франциск{72} попался, будто птичка на клей, и препровождён был в Мадрид{73}, что в Испании. Там император Карл V запер его за семью замками, как какую-никакую ценную вещь, и держал безвыходно в своём дворце, где наш покойный, вечной памяти государь скучал и маялся безмерно, ибо любил свежий воздух, удобства и удовольствия, и сидеть в клетке ему было так же просто, как кошке плести кружева. И вот погрузился он в столь дикое уныние, что, когда его письма прочитали на совете, и герцогиня Ангулемская{74}, матушка его, и госпожа Екатерина, дофина, и кардинал Дюпра{75}, и господин де Монморанси, и прочие вельможи королевства французского, кои все ведали, сколь любвеобилен король, после долгих обсуждений порешили послать в Марид королеву Маргариту{76}, дабы она короля, который очень любил свою весёлую и умную сестру, утешила в его трудный час. Однако же сия дама полагала, что душа её бессмертная может пострадать, ибо оставаться наедине с королём было небезопасно, и посему в Рим направили ловкого секретаря, господина де Физа, коему поручили раздобыть папское бреве с особыми индульгенциями, с решительным отпущением простительных грехов, кои ввиду кровного родства могла совершить упомянутая королева, желая излечить короля от тоски.
В ту пору папскую тиару носил нидерландец Адриан VI, который, будучи добрым товарищем, несмотря на тесные связи с императором Карлом и памятуя о том, что речь идёт о старшем сыне католической церкви, любезнейшим образом направил в Испанию легата, уполномоченного сделать всё, дабы, не нанося большого ущерба Господу, спасти душу королевы и тело короля. Сие дело государственной важности не давало покоя придворным и вызвало у всех дам непреодолимое желание в интересах короля и короны отправиться в Мадрид, и им помешала только беспримерная подозрительность Карла V, который не позволял французскому королю видеться ни с подданными его, ниже с членами его семьи. Следовало также обговорить условия отъезда королевы Наваррской. В общем, все только и говорили, что о досадном и весьма обременительном воздержании и недостатке любовных утех, столь вредном для охочего до них короля. И, слово за слово, женщины забыли о короле, беспокоясь лишь о его гульфике. Королева первая сказала, что хотела бы иметь крылья. На что господин Оде де Шатильон заявил, что она и так ангел. А госпожа адмиральша упрекала Господа Бога за то, что Он не в силах послать с гонцом то, чего так не хватало бедному государю, хотя любая из дам готова была ему это одолжить.
– Хвала Господу за то, что сии дамы прикованы к Парижу! – шепнула дофина. – А не то в их отсутствие наши брошенные мужья от безысходности взялись бы за нас.
Столько было всего сказано, столько передумано, что добрые католички перед отъездом королевы маргариток поручили ей облобызать пленника за всех дам королевства, и коли б можно было запасать лобзания впрок, точно горчицу, королеву нагрузили бы поцелуями так, что она могла бы продавать их обеим Кастилиям.
Пока королева Маргарита, невзирая на снега, преодолевала горы в карете, запряжённой мулами, стремясь к утешению, как к жаркому огню, король ощутил такую тяжесть в чреслах своих, какой не бывало у него никогда прежде. Не выдержав жестокого испытания естества своего, он признался в своих страданиях Карлу V, желая добиться особого сочувствия. Франциск объявил, что испанский король покроет себя вечным позором, коли позволит умереть другому государю от недостатка утех. Кастилец показал себя добрым малым. Рассудив, что он возместит ущерб, нанесённый испанским женщинам, когда получит выкуп за своего пленника, Карл тихонько намекнул стражникам Франциска, что дозволяет им в этом вопросе пойти французскому королю навстречу. И вот дон Хийос де Лapa-и-Лопес Барра ди Пинто, бедный капитан, в чьих карманах вечно гулял ветер, несмотря на его родовитость, кастилец, который давно подумывал о том, чтобы попытать счастья при французском дворе, положил, что, обеспечив сеньору Франциску горячую припарку из живой плоти, он откроет себе дорогу к благосостоянию. Те, кто хорошо знает французский двор и короля, поймут, прав он был или нет.
Когда вышеозначенный капитан заступил на очередное дежурство при покоях французского короля, он почтительно спросил, не соизволит ли Его Величество ответить на один вопрос, который волнует его душу не меньше, чем продажа папских индульгенций. Король, отложив в сторону свою ипохондрию, выпрямился в кресле и кивнул в знак согласия. Капитан заранее попросил прощения за вольность речей своих и сказал, что, прослышав о том, что король слывёт большим распутником, хочет узнать из первых уст, правда ли, будто французские придворные дамы искусницы великие по части любви. Бедный король, припомнив свои подвиги и приключения, тяжко вздохнул и сказал, что никакие женщины на земле и даже на Луне не владеют лучше француженок секретами сей алхимии, что при воспоминании о сладчайших, прелестнейших и решительных увёртках только с одной из этих искусниц он чувствует себя мужчиной, и, будь она у него под рукой, он со всей силой прижал бы её к сердцу, даже если бы стоял на гнилой доске над глубокой пропастью…
При этих словах глаза короля-женолюбца засверкали таким огнём и страстью, что капитан при всей своей отваге почувствовал, как затряслись поджилки его и напряглись члены. Придя в себя, он выступил в защиту испанских дам, объявив, что только в Кастилии женщины по-настоящему умеют любить, ибо Кастилия – самая религиозная страна во всём христианском мире, а чем больше женщина боится проклятия, отдаваясь своему любовнику, тем больше души она вкладывает в это дело, сознавая, что наслаждение стоит ей бессмертия. Засим он добавил, что если сеньор король обещает ему одну из лучших и доходных земель французского королевства, то он подарит ему ночь любви по-испански, а та, что станет королевой на эту ночь, душу вынет из его королевского достоинства, ежели король не побережётся.